Проклят и прощен - Эльза Вернер

У окна гостиной, находившейся в верхнем этаже, одиноко сидела Анна Гертенштейн, глядя на покрытый снегом лес. По волнению молодой женщины, с трудом сдерживаемому, можно было догадаться, что ее пребывание здесь как раз сегодня не было случайным. Она то вставала с места и начинала в тревоге ходить по комнате, то снова подходила к окну и смотрела на проезжую дорогу. Она не видела Раймонда несколько месяцев — со времени своей встречи с ним на горном лугу. Перед ее глазами постоянно было бледное, утомленное лицо, глаза, полные мрачной задумчивости, вся усталая, надломленная фигура мужчины, который удалился от жизни и лишь в минуты крайнего волнения приходил в лихорадочное возбуждение, а затем снова впадал в прежнюю апатию. Такой он был тогда. Каким-то стал он теперь, после всех перенесенных им в Верденфельсе неприятностей? Борьба оказалась неравной, он должен был сдаться.

Наконец вдали раздался звон колокольчика, и вскоре к дому лесничего подъехали сани. Был суровый, пасмурный зимний день, дул резкий, пронизывающий ветер, но Раймонд приехал в открытых санях, и даже не в шубе, а в обыкновенном пальто, так же, как и сидевший с ним рядом Пауль. Молодой человек первым вышел из саней и хотел помочь дяде, но Верденфельс, казалось, не заметил этого и быстро, с почти юношеской легкостью выскочил из саней. Его болезненное неприязненное отношение к людям, по-видимому, изменилось: он даже не нахмурился, увидев служащих, собравшихся, чтобы его встретить. Спокойно, без малейшего высокомерия, не и без всякой фамильярности ответил он на приветствия, а когда заговорил с лесничим, в его обращении не было прежней вялости и утомления. По-юношески стройный, он держался прямо, и теперь стало видно, что ростом он выше Пауля. Спрятавшись за занавеской, Анна следила за ним, и эта перемена бросилась ей в глаза. Неужели в той самой борьбе, в которой она уже видела его побежденным, Раймонд снова обрел свою давно утраченную энергию? Похоже было на то.

Лесничий проводил приезжих в дом, и они немедленно приступили к осмотру комнат нижнего этажа, затем поднялись в верхний, и вскоре у двери гостиной послышался голос барона.

— Нет, Гофер, о перестройке не может быть и речи: дом слишком ветх. Вы останетесь здесь до тех пор, пока не будет готов новый дом, там, возле леса, а этот пойдет на слом. Архитектор уже на будущей неделе представит мне планы, чтобы можно было поскорей начать работы.

Лесничий рассыпался в благодарностях, но Верденфельс почти не слушал его, глядя на двери по обе стороны сеней. Вдруг одна из них отворилась, и на пороге показалась Анна. Пауль невольно отступил, менее всего ожидая увидеть здесь молодую женщину, стоявшую в дверях подобно прекрасному видению. Раймонд, наоборот, не выказал особенного удивления при этой неожиданной встрече, поклонился Анне с холодной вежливостью и проговорил:

— Я очень сожалею, если мы вам помешали.

— Я здесь только гостья, — в тон ему возразила Анна, — но я слышу, что вы осматриваете дом, господин Верденфельс, и хотела просить вас не стесняться моим присутствием. Эта комната наравне с прочими подлежит осмотру.

Она отступила назад, чтобы дать им пройти. Пауль нашел это предложение странным, тем более, что оно было принято его дядей. Какое значение имела эта комната, если судьба дома была решена? Но Раймонд, по-видимому, был другого мнения, так как вошел в комнату, но на пороге обернулся и произнес:

— Хозяйственные постройки, вероятно, тоже не в лучшем состоянии? Не будешь ли ты так любезен, Пауль, взять их осмотр на себя? Гофер проведет тебя туда, а я полагаюсь на твое решение.

Молодой человек был смущен шевельнувшимся в его душе неопределенным подозрением. Его взгляд медленно переходил от барона к Анне, но он ничего не мог прочитать ни на прекрасном, серьезном лице молодой женщины, ни на сосредоточенном лице Раймонда.

— Как тебе угодно, — ответил он. — А сам ты останешься здесь?

— Да, — коротко и решительно сказал Верденфельс, входя в комнату.

Пока лесничий затворял дверь, Пауль оглянулся со странным выражением на лице, но ничего не сказал. Сойдя со своим провожатым с лестницы, он вдруг остановился и глухим голосом спросил:

— Госпожа Гертенштейн давно у вас?

— Со вчерашнего дня, — простодушно ответил лесничий. — Мы были очень рады, что она хоть раз решилась приехать с моей дочерью навестить нас.

— Вот как! А сколько времени думает она пробыть у вас?

— К сожалению, она хочет покинуть нас сегодня после обеда, так как спешит обратно в Розенберг.

— Действительно, короткий визит, не стоило и ехать так далеко в зимнее время. Госпожа Гертенштейн, конечно, не знала о намерении моего дяди осматривать сегодня лесничество?

— Об этом никто не знал. Я сам получил это известие только вчера, а госпожа Гертенштейн узнала о нем уже после своего приезда, иначе она, вероятно, выбрала бы другой день.

— Вероятно, — коротко сказал Пауль. — Что ж, пойдемте!

Лесничий повиновался, но не мог не удивляться, что молодой барон вдруг сделался молчаливым и рассеянным. Пауль не слушал объяснений своего спутника, почти не взглянул на хозяйственные постройки и, насколько было возможно, сократил осмотр, явно спеша покончить с ним.

Между тем, оставшись наедине с Анной, Раймонд остановился перед ней и с холодной сдержанностью спросил:

— Анна, ты меня звала?

— Да, — тихо сказала она. — Мне нужно поговорить с тобой. Ты получил мою записку?

— Три строки, написанные твоей рукой, в которых мне назначалось свидание в доме лесничего? Да!

— У меня не было другого выхода. Ты понимаешь, что я не могла позвать тебя в Розенберг.

— Почему? Потому что Вильмут запретил бы тебе это свидание?

— Запретил бы? Неужели ты думаешь, что я в полной зависимости от его воли?

— Я думаю, что во всем, касающемся меня, твоя воля скована им. Я уже испытал это.

Анна молчала, чувствуя справедливость упрека, но ее глаза с удивлением остановились на бароне. Только теперь, когда он стоял перед ней, она убедилась, как велика была перемена, которая бросилась ей в глаза уже при первом взгляде на него. Лицо Раймонда было еще бледно, на нем еще лежало прежнее мрачное, серьезное выражение, но усталость и убийственное равнодушие исчезли, а с ними и неприятно поражавшее мертвое спокойствие. Теперь на этом лице можно было ясно видеть следы не только глубокой горечи, но и неоспоримой энергии. В глазах еще виднелась грустная задумчивость, но в них светился и отблеск пламени, скрывавшегося за этой задумчивостью. Видно было, что этот человек воспрянул от своей апатии; он пробудился, может быть, для страданий, борьбы и горя, но и для жизни.