Старосветские убийцы - Валерий Введенский

– А как же, наш Данила жениться на ней решил.

– Она ходила за едой для князя на кухню, потом зашла в буфетную, взять шампанское. А бутылка оказалась открытой! Катя решила, что пробку вытащил Гришка, поставила бутылку на поднос и отнесла князю.

– А Гришка вынимал пробку?

– Тоже был пьян, не помнит. Да это и не важно! Митя мог открыть ее и кинуть яд.

Угаров с уважением посмотрел на Рухнова.

– Как просто! Странно, что никому не пришло это в голову, все думали, что яд был подсыпан уже в спальне… Шампанское обычно открывают, когда пить собираются.

– Далее! Утром Митя узнаёт о смерти князя, но второй жертвой оказывается не княгиня, а Настя, ради любви к которой он и замыслил убийства, но забыл ее предупредить! Ситуация хуже не бывает. Любимая мертва, кузен тоже, а Носовка переходит к Елизавете Берг.

– А Шулявский?

– Тоже Митя. Кто князя с Настей отравил, тот и поляка пристрелил. Не забывайте про склянку с цианидом!

– А его зачем?

– Ревность! Настя с Шулявским весь вечер заигрывала. Но вернемся к исчезнувшей княгине. Она поехала прокатиться на Султане. Мерина нашли ближе к вечеру на этой аллее. Так?

– Так.

– Княгиня ехала по лесу, кого-то встретила, остановилась поговорить, спешилась, тут-то ее и убили…

– Кто?

– Думаю, Никодим с Савелием, по приказу Мити. Помните слова конюха: "Княгине – гаплык" и "Мне теперь тут все обязаны"?

– Помню.

– А кто "все"? Князь и Настя убиты, Анна Михайловна при смерти. Только Митя остается.

– Никодим помогал убийце князя? Ерунда, он своими руками обещал его задушить…

– Своими и задушил! Митя его убедил, что виновата Елизавета. А когда Савелий стал болтать, Никодим, опять же по приказу Мити, задушил и его. Только вексель они так и не нашли.

– Откуда вы знаете?

– Вчера Митя тайком пробрался в кабинет князя, перерыл бумаги. Спрятала куда-то вексель Елизавета Петровна перед гибелью. Вот Митя и бегает к Никодиму, подозревает, что тот вексель украл, требует отдать. Пистолетом угрожает.

– Может, еще не прикончили княгиню? Мы когда с генералом на заимку заезжали, Никодим все спрашивал генерала, правда ли, что Елизавета Петровна князя убила!

– Может, и не прикончили. Пока она не скажет, где вексель, убивать ее бессмысленно. Знаете что, в доме Никодима подвал имеется. Покойник князь рассказывал, что он туда девок сажал, которые его ублажать отказывались…

– Надо немедленно осмотреть дом! – Денис подскочил. – У меня нога уже в порядке! Сбегаю, доложу все Киросирову, а потом вместе с исправниками осмотрим.

– Урядник покойников в церковь сопровождает, а исправники вашего Сашку в тюрьму повезли.

– Как в тюрьму?! Уже?! – У Угарова перехватило дыхание. – А я Киросирова так и не подмаслил! Бог мой, что с Тучиным будет?

– Надеюсь, выделят отдельную камеру и начнут сдувать пылинки. Я Павсикакию Павсикакиевичу, – тут Рухнов перешел на шепот, – от вашего имени сотенную сунул. Был крайне доволен-с!

– Вы мой ангел-хранитель! – У Угарова опять перехватило дыхание, и он полез к Рухнову целоваться. – А сотенную я вам сейчас же верну, как только в усадьбу вернемся!

– Пока Никодим отсутствует, предлагаю осмотреть дом самим.

– А как мы туда попадем? Там кабан…

– Я уже говорил, он ручной. За горсть желудей кого хошь в дом пустит. Покойник князь не зря его мздоимцем звал.

– Тогда вперед!

Тайна исчезнувших драгоценностей Северских оказалась столь банальной, что Тоннер отругал себя! Мог бы и без Сочина догадаться. Однако ни имя убийцы, ни судьба княгини, ни местонахождение самих бриллиантов не открылись. Была объяснена важная деталь этой запутанной истории, но главное оставалось под завесой.

– Что-то вас долго не было! – заворчала Анна Михайловна. – Вас моя невестка, царствие ей небесное, наняла?

Илья Андреевич встал как вкопанный. Старуха поправляется на глазах, разговаривает как здоровая! Да еще и знает что-то о судьбе княгини Елизаветы! Откуда?

– Кол осиновый проглотили? – еще громче спросила Северская. – Задорого, спрашиваю, наняла?

– Я здесь проездом. Лечу совершенно бесплатно, можно сказать, из сострадания. Завтра надеюсь уехать в Петербург.

– В столице, стало быть, служите?

– В столице.

– Жаль, что проездом, – продолжала Северская, – может, ко мне на службу поступите? Не обижу, но и златых гор обещать не буду. Пока болела, эта сучка Настька все разворовала! Кстати, где она? Не ее ли исправники в карете увезли?

Старуха болтала, не умолкая, упиваясь вновь обретенной способностью связно говорить. Тоннер от всей души радовался за нее. Редко тяжелобольные поправляются столь стремительно. Интересно, образовалась ли у нее зависимость от опиума? Если да, надо посоветовать Глазьеву продолжить давать его, постепенно снижая дозу.

– Надеюсь, Настьку повесят! Если нет, сама придушу! Ишь, придумала, меня сонным зельем пичкать! И Вася, кобель старый, ей в рот смотрел! Надо было семнадцать лет назад ему яйца оторвать, ан нет, пожалела! Как же, сын родной! Вы, доктор, бульон обещали.

– Я думаю, можно даже с гренками.

– Так велите подать!

Тоннер сделал знак сиделке, чтобы принесла еду.

– Одного не могу уразуметь, – продолжала Северская, – зачем Настька Васю-то убила? Какой ей с этого толк?

Тоннер присвистнул.

– Почему вы подозреваете Настю?

– Не подозреваю, а точно знаю!

"Может статься, старуха опять заблуждается. А вдруг нет! Была не была, вызову ее на разговор. А то застряну здесь до Рождества, пока вся история не распутается. Заодно догадку вчерашнюю проверю. Состояние больной, кажется, уже позволяет".

– Анна Михайловна, давайте-ка откровенно…

– Вы раньше таких замечательных опусов не играли.

– Счастлив, что вам понравилось! – Горлыбин попытался мягко уклониться от Суховской, боясь, что речь зайдет о спорном лужке, но та сунула его руку себе под локоток и повела по аллее. Убежать невозможно, вырываться неприлично. Ах, как длинна дорога в церковь!

– Как эта музыка называется? – встряхнула задумавшегося Горлыбина Суховская.

– Это "Lacrimosa", одна из частей "Реквиема" Моцарта.

– Знаете, я сегодня словно второй раз родилась! Так эта… Как бишь называется?

– "Lacrimosa".

– …все во мне перевернула, даже кушать не хочу!

Горлыбин в изумлении остановился:

– Представьте, со мной такое тоже однажды приключилось.

– Что вы говорите?! – изумилась на сей раз Суховская.

– Да, в глубоком детстве. Семилетним мальчиком меня привезли в Петербург, в гости к родственникам. Там я впервые услышал оркестр. Звучал Гайдн…

– Что-что звучал? Я в инструментах не разбираюсь.

– Гайдн! Это композитор. Неважно. В парке играла музыка. Никто и внимания на нее не обращал, но меня, карапуза, словно гвоздями прибило к месту. Я вмиг потерял интерес к играм и так же, как вы, ни за что не хотел идти обедать. С тех пор музыкой и живу.

– Значит, и этот гайдн надо послушать.

– Вы действительно хотите?

– Да.

– Просто… – Горлыбин замялся. – Просто я привык, что соседи любят под музыку закусывать, танцевать. Но просто слушать ее, как я, никто не умеет и не хочет.

– Они слушают, но не слышат, как я до сего дня. Треньбренькает что-то, ну и ладно. А я как в раю побывала, будто ангелы мне пели!

– Хотите, устрою концерт лично для вас? – неожиданно предложил Горлыбин. – Так приятно найти родственную душу!

– Когда? – деловито осведомилась Суховская.

– Да хоть сегодня, после службы. Приезжайте ко мне в имение. Пообедаем и сядем слушать.

– Пообедаем? – радостно спросила Суховская. Насчет отсутствия аппетита она явно преувеличила. – С удовольствием!

Вера Алексеевна Растоцкая искоса поглядывала на подругу. "Похоже, Ольга вчера не соврала, уступил Горлыбин лужок, ишь воркуют! И почему у меня одни неприятности? Не успели от Тучина откреститься, так Машка в Митю влюбилась! Все утро про него жужжала, сейчас глаз не сводит. Хорошо, тот от горя в себя ушел, ничего не замечает".

– Не пара он тебе, – зашипела Вера Алексеевна дочери. – Хочешь коров сама пасти?

– А мне нравится! – своенравно повела плечами Маша.

– Доченька, ну послушай…

– Маменька, вы бабушку слушали, когда за папеньку шли?

Вера Алексеевна на полуслове осеклась. Ведь права дочь. Чуть из дома не сбежала из-за ненаглядного Андрюши, родители за какого-то генерала мечтали выдать. "А Машка-то характером в меня! Придется, видно, нищих внуков содержать".

Процессия дошла до развилки, где вчера Киросиров с Тоннером устроили засаду. Урядник стал показывать места боевых подвигов Терлецкому, но тот напомнил, что и сам был неподалеку, распевал песни.

У Мити в душе клокотало. Хотелось взять топор и разнести в щепки и телеги, и ненавистные гробы! Ни капли скорби ни по князю, ни по Насте он не испытывал. Случись чудо и оживи они вдруг, убил бы своими руками! "Сволочи! Подонки! Негодяи! Ненавижу! И себя ненавижу, потому что такой же! Такое же ничтожество, как они! Почему не хватает мужества пойти и все рассказать? Как же, семью опозорю!"