Весь Дэн Браун в одном томе - Дэн Браун

— чистилище, — шептала ему монашка, одна из сотен штатных утешительниц, которых церковь направила к выжившим в той страшной трагедии. — Ваша душа заключена в темном каземате. Единственное спасение — прощение. Вы должны найти в себе силы и простить тех, кто совершил это страшное зло, иначе гнев дотла выжжет вас изнутри. — Она осеняла себя крестным знамением. — Всепрощение — ваше единственное спасение.

Всепрощение? Авила даже не мог говорить — демоны сжимали ему горло. В эту минуту слепая жажда мести казалась ему единственным спасением. Но месть — кому? Никто так и не взял на себя ответственность за взрыв в соборе.

— Кажется, что акт религиозного терроризма невозможно простить, — говорила монашка. — Но вспомним, что творила на протяжении веков инквизиция во имя Господне. Под знаменем веры мы убивали невинных женщин и детей. За это мы должны были просить прощения у мира и у своей паствы. Но прошло время, и мы исцелились.

Потом она читала ему из Библии: «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую…[314] Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих и гонящих вас[315]».

В ту ночь Авила в одиночестве стоял перед зеркалом. Оттуда на него смотрел незнакомец. Этому человеку слова монашки не принесли утешения.

Простить? Подставить другую щеку?

Я столкнулся с таким злом, которому нет прощения.

В приступе ярости Авила ударил кулаком по зеркалу. Посыпались осколки, и он в мучительных рыданиях повалился на пол ванной комнаты.

Во время службы на флоте Авила отличался удивительным самообладанием, был примером дисциплинированности, выдержанности, верности чести и долгу. Но того человека больше не было. Неделю за неделей Авила проводил в тумане, глуша горе алкоголем и успокоительными. И вскоре дошел до состояния, когда без отупляющего действия таблеток не мог прожить и часа. Всякий контакт с людьми будил в нем злобу.

Через несколько месяцев флотское начальство без лишнего шума отправило его в отставку. Боевой корабль оказался в сухом доке. Флот, которому Авила отдал всю свою жизнь, выделил ему скудную пенсию, которая едва позволяла сводить концы с концами.

Мне пятьдесят восемь, думал он. У меня нет ничего.

Он целыми днями сидел в гостиной, смотрел телевизор, пил водку и ждал хоть какого-то луча света. La hora más oscura es justo antes del amanecer[316], снова и снова повторял он себе. Но старое доброе морское правило не работало. Не всегда после самого темного часа наступает рассвет, вдруг понял он. Никакого рассвета не будет.

Дождливым утром в свой пятьдесят девятый день рождения, пришедшийся на четверг, глядя на пустую бутылку водки и на уведомление о выселении за неуплату, Авила собрался с духом, достал из шкафа табельный пистолет, зарядил его и приставил к виску.

— Perdóname[317], — прошептал он, закрыв глаза. И нажал на спусковой крючок. Звук оказался каким-то очень тихим. Щелчок, а не выстрел. Ко всему прочему и пистолет отказался стрелять. Дали знать о себе годы, проведенные дешевым парадным пистолетом без чистки в пыльном шкафу. Даже на этот шаг, в сущности трусливый, Авила оказался не способен. В бешенстве он направил пистолет в стену. На этот раз прозвучал оглушительный выстрел. Авила почувствовал, как его икру словно обожгло, и пьяный туман в голове на мгновение сменился вспышкой невыносимой боли. Визжа, он упал на пол и схватился за ногу, из которой текла кровь.

Перепуганные соседи колотили в дверь, выли полицейские сирены, и вскоре Авила оказался в областной больнице Севильи Сан-Лазар, где ему пришлось давать объяснения, каким образом, пытаясь покончить с собой, он прострелил себе ногу.

На следующее утро в палате, где лежал униженный и оскорбленный адмирал, появился посетитель.

— Вы плохой стрелок, — сказал молодой человек. — Неудивительно, что вас отправили в отставку.

Прежде чем Авила успел ответить, посетитель раздвинул шторы, и палату залило солнечным светом. Авила зажмурился, а когда вновь открыл глаза, заметил, что парень накачанный, с хорошо развитой мускулатурой. На нем была футболка, а на футболке — лик Иисуса Христа.

— Меня зовут Марко, — сказал он с андалузским акцентом. — Я ваш инструктор по реабилитации. Я сам попросился к вам, потому что нас кое-что связывает.

— Служил? — спросил Авила, заметив его отрывистую манеру говорить.

— Нет. — Парень пристально посмотрел на Авилу. — Я тоже был там в воскресенье. В соборе. Во время террористической атаки.

Авила с недоверием посмотрел на него:

— Ты был там?

Парень закатал штанину и показал протез.

— Понимаю, вы прошли через ад. А я вот играл в футбол, меня брали в профессиональную команду. Так что не ждите от меня большого сочувствия. Я считаю, Бог помогает тем, кто способен помочь себе сам.

Авила не успел опомниться, как Марко посадил его в инвалидную коляску, привез в небольшой тренажерный зал и поместил между параллельными брусьями.

— Будет больно, — предупредил он, — но надо попытаться дойти до конца. Дойдете и отправитесь на завтрак.

Боль была невыносимой, но жаловаться одноногому не поворачивался язык, и Авила, стараясь максимально помогать себе руками, кое-как дотянул до противоположного конца брусьев.

— Отлично, — сказал Марко. — Теперь обратно.

— Но ты же сказал…

— Да, сказал. Но соврал. Давайте обратно.

Авила с удивлением посмотрел на Марко. Адмиралом уже так давно никто не командовал, что ему стало даже интересно. Это заставило его снова почувствовать себя молодым — как в те далекие годы, когда он был зеленым новобранцем. Авила повернулся кругом и заковылял обратно.

— Скажите, — спросил Марко, — вы посещаете службы в кафедральном соборе?

— Нет.

— Страх?

Авила покачал головой:

— Ненависть.

Марко рассмеялся:

— Понятно. Небось монашки советовали простить террористов?

Авила замер на брусьях.

— Точно.

— Мне тоже советовали. Я пытался. Не получилось. — Он усмехнулся. — Монашки давали нам плохие советы.

Авила посмотрел на лик Христа на футболке.

— Но ты, судя по всему, по-прежнему…

— Конечно. Я христианин. Еще более истовый, чем прежде. Мне посчастливилось найти свое дело — помогать жертвам врагов Господа.

— Благородное дело, — с завистью сказал Авила. Его собственная жизнь без семьи и флота лишилась всякого смысла.

— Великий человек возвратил меня к Богу, — сказал Марко. — И, между прочим, этот человек — папа. Я много раз встречался с ним лично.

— Не понял. С папой римским?

— Ну да.

— С…главой католической церкви?

— Да. Если хотите, могу и вам устроить аудиенцию.

Авила смотрел на парня, как на сумасшедшего:

— Ты можешь устроить мне аудиенцию у папы?

Марко, похоже, обиделся.

— Понимаю, вы большая шишка, адмирал и все такое. Вам трудно представить, что какой-то