Жизнь моряка - Дмитрий Лухманов

В мое время на многих судах, особенно у капитанов-спекулянтов типа Павлова, целиком еще сохранились тюркские команды, другие капитаны предпочитали русских. Смешанных команд нигде не было, они появились значительно позже. На «Барятинском» была русская команда, все односельчане, немолодые, дельные и трезвые ребята, ездившие во время зимнего ремонта на побывку домой и снова возвращавшиеся на «Барятинского» с первыми волжскими пароходами. В общем состав команды не менялся годами, и люди хорошо знали свое судно. Это очень помогало и при маневрах судна и при судовых работах.

«Барятинский» не был так «вылизан» и вылощен, как «Михаил», но всегда держался в полном порядке.

Держать пароход в чистоте и в порядке было нетрудно: материалов хорошего качества давали вволю, да и времени хватало: на «девяти футах» мы стояли по расписанию пять суток, а груза «Барятинский» поднимал всего немногим больше ста тонн.

За службу на «Барятинском» я успел всласть накататься под парусами на шлюпке, во время стоянок на «девяти футах».

Самое плавание с Тавашерном было спокойное: Александр Карлович не был «морским волком» и не гнался за репутацией лихача. В большие штормы мы частенько отстаивались в портах или за островами и косами, опасные мысы всегда огибали на почтительном расстоянии. За всю свою службу с Тавашерном я ни разу, например, не видел Чеченского маяка. Зато за пятнадцать лет командования «Барятинским» наш командир не имел ни одной, даже маленькой аварии.

Дни шли за днями, рейсы следовали за рейсами, лица пассажиров менялись, как стеклышки в калейдоскопе, и я незаметно прослужил на «Барятинском» четырнадцать месяцев.

За это время я сильно переменился, отдохнул от тяжелой четырехлетней матросской службы, возмужал, поздоровел, поправился на хорошем, сытном столе, прочитал много специальных книг, которые доставал в библиотеке военно-морского собрания, и много узнал нового и полезного для моряка.

Из меня начал вырабатываться серьезный и знающий свое дело помощник капитана.

Осенью 1888 года с нами на «Барятинском» плавал отставной штурманский офицер Аркадий Петрович Попов. Только что вернувшись из кругосветного плавания на одном из наших военных клиперов, он вышел в отставку и поступил в морской отдел общества «Кавказ и Меркурий» запасным капитаном. Так как он совершенно не знал берегов Каспийского моря, то правление прикомандировало его к нам в качестве дублера старшего помощника.

Это был высокообразованный и очень интересный, бывалый и наблюдательный человек. Я скоро начал его буквально обожать и ходил за ним следом.

Аркадий Петрович помогал мне заниматься астрономией, метеорологией и теорией корабля.

По ночам, во время стоянки на «девяти футах», мы забирались в маленький кормовой салончик и вели бесконечные разговоры и споры на темы из морской истории и летописи известных кораблекрушений. Приводилось много имен старых и новых великих мореходов, от Васко да Гамы и Магеллана до знаменитого русского адмирала Бутакова и — тогда еще капитана — Макарова. Спорили о круглых судах и судах скользящего типа, и часто осенний тусклый рассвет заставал нас оживленно беседующими в маленькой, накуренной донельзя каюте, перед догоревшими свечами.

Во время этих бесед мы говорили и о том, что нас больше всего тогда волновало, — о волчьих нравах меркурьевских агентов.

В моей памяти навсегда останется трагическая история небольшого каспийского судна.

Вот она.

Трагедия «Камы»

Солнце склонилось к вечеру. Было душно и пасмурно. Небо было еще совершенно чисто, но на горизонте клубились черные зловещие облака.

На девятифутовом рейде, заставленном сотнями пароходов и барж, шла обычная дневная сутолока и стоял стон от грохота паровых лебедок и цоканья насосов, перекачивающих керосин и нефтяные остатки из морских пароходов в баржи.

В кают-компании паровой шхуны «Кама», грузившейся железом для строившейся тогда Петровской железнодорожной ветки, агент, командир и судовой приказчик оформляли документы.

— Ну, Василий Степанович, — обратился коренастый рыжебородый агент к молодому худенькому лейтенанту, командиру «Камы», — возьмете, значит, еще эту партию рельсов?

— Ей-богу, Петр Иванович, не могу. На дворе октябрь, барометр падает, а шхуна, посмотрите сами, и то уж кормою больше девяти фут сидит. Меня прямо волной задавит в случае шторма.

— Да полно вам смешить-то, христа ради, «больше девяти фут сидит, волной задавит!..» Экие страсти, подумаешь, да «Волга» у меня прошлый раз на десять с четвертью ушла.

— «Волга» мне не указ. Да, может быть, в то время барометр хорошо стоял.

— Господи, беда мне с этими флотскими! Вы все думаете, Василий Степанович, что вам океанские плавания предстоят! Ведь всего-то навсего восемнадцать, ну, много… двадцать часов пройти до Петровска — и то берегом.

— То-то и плохо, Петр Иванович, что берегом! У меня от железа девиация совершенно изменится, я не могу своему курсу верить. Знаете, будь это на военном судне, так я по крайней мере попросил бы сутки времени на определение девиации, прежде чем идти в море!

— Ну хорошо! Мы не будем говорить о том, что было бы на военном судне; мы все служим в коммерческом предприятии и обязаны заботиться о выгоде общества… Мне необходимо отправить этот груз — он срочный и разрознивать партии рельсов нельзя. Хотите вы сделать мне одолжение и принести пользу обществу, так возьмите, а не хотите — как знаете! Заставить вас взять я не могу, но сообщу в главную контору о вашем отказе и некоммерческом подходе к вопросу и пусть там разберут — кто прав, кто виноват!

— Вот видите, в какое вы меня положение ставите, Петр Иванович! Ведь вы знаете, что я не хочу с вами ссориться! — И взволнованный командир зашагал из угла в угол кают-компании.

— И я не хочу с вами ссориться, — спокойно проговорил агент, закуривая папиросу.

— Ну хорошо, Петр Иванович, я возьму эту партию рельсов, но, ради бога, не подводите вы меня так на будущее время; говорите заранее перед началом нагрузки, сколько у вас имеется в виду нагрузить на шхуну, и тогда будем обдумывать вместе и распределять партии предварительно.

— Ну ладно, будет время, так будем с вами тогда это делать, а теперь-то берете?

— Беру, ладно, только в последний раз!

— Ну и слава богу! Эх вы, теоретик!

И довольный Петр Иванович засмеялся.

— Кончайте бумаги! — обратился он к приказчику, ожидавшему с почтительной улыбкой, чем кончится спор начальства.

Василий Степанович подошел к барометру.