О старости. О дружбе. Об обязанностях - Марк Туллий Цицерон

бы дозволено утверждать, что польза иногда борется с нравственной красотой. Но так как Панэтий — один из тех, кто считает единственным благом то, что прекрасно в нравственном отношении[734], и думает, что от прибавления того, что ему противодействует, так сказать, видимостью пользы, жизнь не становится лучше, а с утратой этого не становится хуже, то он, по-видимому, не должен был вводить такое рассуждение, в котором кажущееся полезным сравнивалось бы с нравственно-прекрасным. (13) И действительно, то, что стоики называют высшим благом, — жить в согласии с природой — означает, если не ошибаюсь, следующее: с доблестью сообразоваться всегда, а все остальное, соответствующее природе, выбирать при условии, если оно не противодействует доблести. Раз это так, то некоторые думают, что вводить это сравнение не было оснований и что давать какие-либо наставления насчет этого не следовало вообще.

И именно это нравственно-прекрасное, называемое так по его существу и правильно, свойственно одним только мудрым людям и никогда не может быть отделено от доблести; однако людям, не обладающим совершенной мудростью, совершенная нравственная красота никак не может быть свойственна, но некоторое подобие нравственной красоты быть им свойственно может[735]. (14) Обязанности эти, о которых я рассуждаю в этих книгах, стоики называют «средними»; они касаются всех людей и находят себе широкое применение; многие постигают их по доброте своей натуры и благодаря своим успехам в учении. Однако обязанность, которую стоики называют «прямой», совершенна и безусловна и, как говорят, «удовлетворяет всем числам»[736]; ее может достичь один только мудрый человек. (15) Но когда совершено что-либо такое, в чем проявляются «средние» обязанности, то оно кажется вполне совершенным, так как толпа обыкновенно не понимает, что именно не соответствует совершенному, а в пределах, в каких она это понимает, думает, что не пропущено ничего Это же происходит и в поэзии, в живописи и во многих других искусствах: неискушенные люди получают удовольствие и хвалят то, что похвалы не заслуживает, хвалят, пожалуй, по той причине, что эти произведения содержат крупицу хорошего, привлекающую несведущих людей, которые в то же время не в силах судить о недостатках, кроющихся в каждой вещи. Поэтому они, получив разъяснения от искушенных людей, легко отказываются от своего мнения. (IV) Итак, обязанности эти, которые я рассматриваю в этих книгах, стоики называют нравственно-прекрасными, так сказать, второй степени, не только свойственными мудрым людям, но и общими всему человеческому роду. (16) Вот почему обязанности эти побуждают к доблести всех тех, кому свойственна эта естественная склонность. И когда о двоих Дециях или о двоих Сципионах[737]вспоминают как о храбрых мужах, когда Фабриция[738] или Аристида[739]называют справедливым, то в первых не ищут примера храбрости, а во вторых — примера справедливости, словно это были мудрые люди; ведь ни один из них не был мудр так, как мы хотим понимать слово «мудрый», да и те, кого считали и называли мудрыми, — Марк Катон и Гай Лелий[740] не были мудры, как даже и знаменитые семь мудрецов[741], но — ввиду постоянного исполнения ими «средних» обязанностей — обладали некоторым сходством с мудрыми людьми и казались ими. (17) Поэтому то, что поистине прекрасно в нравственном отношении, божеский закон не велит сравнивать с противоположным полезному, а то, что мы обыкновенно называем нравственно-прекрасным, то, что соблюдают люди, желающие считаться честными мужами, никогда нельзя сравнивать с выгодами, и мы должны оберегать и сохранять это нравственно-прекрасное, соответствующее нашему пониманию, так как то, что, собственно, и называется нравственно-прекрасным и таковым действительно является, должны оберегать и сохранять мудрые; иначе ведь невозможно сохранить за собой успехи на пути к доблести, если мы добились их. Но это относится к тем людям, которых, ввиду соблюдения ими своих обязанностей, считают честными. (18) Что касается тех, кто все измеряет выгодой и преимуществами и не находит, что это перевешивается нравственной красотой, то они при обсуждении обыкновенно сравнивают нравственно-прекрасное с тем, что они считают полезным; честные мужи так обыкновенно и поступают. Поэтому я и думаю, что Панэтий, сказав, что люди при этом сравнении обыкновенно сомневаются, думал именно то, что высказал: они только «имеют обыкновение», но не «должны». И действительно, не только ставить то, что кажется полезным, выше того, что прекрасно в нравственном отношении, но даже сравнивать одно с другим и при этом сколько-нибудь сомневаться в высшей степени позорно[742].

Что же иногда, по-видимому, вызывает сомнения и требует размышления? Мне думается, — если когда-нибудь возникают сомнения насчет сущности того, о чем размышляют. (19) Ведь часто то, что в силу обстоятельств в большинстве считают позорным, позорным не оказывается. Для примера возьмем что-нибудь широко распространенное. Возможно ли большее злодеяние, чем убийство, уже не говорю — человека вообще, более того — близкого человека? Но неужели запятнал себя злодеянием тот, кто убил тиранна, хотя это был и очень близкий ему человек?[743] Римский народ, со своей стороны, не думает этого, он, который из всех достославных поступков именно этот считает прекраснейшим.

ЦИЦЕРОН. «ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ», КНИГА ТРЕТЬЯ (НАЧАЛО)

Турин, Национальная Университетская библиотека.

Рукопись XIV в.

Значит ли это, что польза взяла верх над нравственной красотой? Наоборот, нравственная красота подчинилась пользе. Итак, дабы мы — если когда-либо с тем, что мы считаем нравственно-прекрасным, по-видимому, вступит в борьбу то, что мы называем полезным, — могли разрешить вопрос, не совершая ошибки, надо установить, так сказать, формулу[744]; следуя ей при сравнении, мы никогда не погрешим при исполнении своего долга. (20) И формула эта будет вполне соответствовать положениям и учению стоиков; в этих книгах мы следуем ему потому, что, хотя представители Старой Академии[745] и ваши перипатетики, которые когда-то ни в чем не расходились с академиками, ставят нравственно-прекрасное выше того, что кажется полезным, все же те, кто считает все нравственно-прекрасное в то же время и полезным и не считает полезным того, что не прекрасно в нравственном отношении, рассматривают эти вопросы более блистательно, чем те, для кого нравственно-прекрасное не полезно, а полезное не прекрасно в нравственном отношении[746]. Но нам наша Академия предоставляет большую свободу, так что нам дозволено с полным на это правом отстаивать все то, что нам кажется наиболее вероятным. Но я возвращаюсь к формуле.

(V, 21) Итак, отнять что-нибудь у ближнего и, будучи человеком, увеличить свое достояние, нанеся ущерб другому человеку, более противно природе, чем смерть, бедность, боль, другие беды, которые могут