Ежов (История железного сталинского наркома) - Алексей Полянский

Берия сидел полуразвалясь в мягком кресле. Жестом левой руки он приказал конвоирам удалиться, а правой небрежно указал Ежову на стул. Видимо, Ежов сильно изменился, поскольку Берия долго рассматривал его, сверкая стеклами пенсне. Потом сказал:

- Не по-партийному ведешь себя, Николай, по-троцкистски. Ты что, Муралов? Мрачковский? Смигла какой-нибудь? Почему вертишься, крутишься, не хочешь признать ошибок, отказываешься от своих слов?

Ежов молчал, опустив глаза. В эти минуты он не мог смотреть на Берия.

- Я говорил о тебе с товарищем Сталиным, - продолжал Берия своим громким гортанным голосом.

Ежов вздрогнул и поднял голову.

- Да, говорил. Ты сильно провинился перед партией, так считает товарищ Сталин. Виноват в том, что связался со шпионами, террористами, троцкистско-бухаринскими выродками и не только не разоблачил их, но и оказывал врагам доверие, продвигал и поощрял. Вот за что ты должен ответить.

Берия не зря, узнав о вчерашней выходке Ежова, отложив важные дела, приехал в Сухановку. Конечно же он никогда не обсуждал со Сталиным степень виновности Ежова перед партией. Но Хозяин знал от него, что следствие по делу бывшего наркома закончено и в ближайшие дни должен состояться суд.

Этот коротышка может сорвать суд. Черт его знает, что он может там наговорить, начнет начисто отрицать свою вину. Конечно, для закрытого заседания Военной коллегии это не так важно и высшую меру ему можно вынести всегда. Но как в этом случае поведет себя Ульрих, может быть, у него есть какие-то установки от Сталина? Как бы все это не скомпрометировало его, Берия. Хорошенькое дело - Ежов почти год водил за нос НКВД.

Берия встал из-за стола, проследовал к встроенному в стену шкафу, достал оттуда хрустальный графин и вазу с фруктами и поставил рядом с изумленным Ежовым.

- Выпей, успокойся. Дай я сам налью, а то у тебя руки трясутся.

Ежов быстро опустошил стакан, взял апельсин и стал не спеша отрывать от него корку. Потом, оставив это занятие, взглянул на Берия. В этом взгляде были надежда и полная покорность.

- Я ни в чем не виноват. Шпионом никогда не был, заговоров и убийств не готовил.

- Опять ты за свое! Шпион не обязательно должен выдавать секреты своей страны иностранным разведкам. Шпионом считается и тот, кто своими действиями способствует этому, сознательно или несознательно. К тебе, я думаю, относится второе.

- Каким же шпионам я оказывал содействие?

- Люшкову, Успенскому, Литвину. Это твои ставленники. Когда их разоблачили, ты боялся их ареста, вот и предупредил. Люшков с Успенским скрылись, а Литвин застрелился. Что, не так?

- Этого не было. Я их не предупреждал.

- Не упрямься. Твоя вина очевидна. Но ты не враг, мы это прекрасно понимаем. Враги, начиная от твоей жены и кончая всеми этими вившимися вокруг тебя приспособленцами и подхалимами, вроде Журбенко, Цесарского, Жуковского, Шапиро, втянули тебя в заговор и шпионство.

- Неправда, это честные люди. Просто я оговорил их.

Берия громко рассмеялся.

- Может быть, и Фриновский честный человек? Час назад его приговорили к расстрелу. Вел себя как последняя проститутка, сам ни в чем не хотел признаваться, все свалил на тебя. Выполнял якобы команды наркома. Ему никто не поверил, троцкистскому выродку. И Дагин, и Евдокимов, и эти "честные", которых ты только что назвал, и подонок, бывший золотопогонник, Николаев-Журид - все тебя представили заговорщиком, который чуть не силой заставлял их изменять Родине. Ты пригрел этих змей на груди, а теперь выгораживаешь, ради таких сволочей обманываешь партию, товарища Сталина.

- Я их не выгораживаю, просто об их темных делах мне ничего не известно. Только в этом моя вина. А признался, потому что меня били.

- Кто? Кобулов? Родос? Эсаулов? Сейчас же напиши заявление, я их накажу.

Ежов молча покачал головой. Он понимал, что Берия для виду может санкционировать доследование. А это - продолжение мучений.

- Значит, тебя никто не бил, просто ты не хочешь признаваться, ведешь себя как настоящий враг. Даже такие махровые троцкисты, как Радек и Раковский, после долгого вранья все-таки признались во всем, разоружились перед партией и народом. Их строго наказали, но жизнь сохранили. У них, гнилых интеллигентов, хватило на это мужества. А ты, рабочий парень, комиссар Красной Армии, который прошел огонь и воду, ведешь себя как последний трус.

- Можете обещать, что мои родственники не будут репрессированы? Они ни в чем не виноваты. И пусть дочка останется у сестры моей бывшей жены, там ей будет хорошо.

- Во всем этом можешь не сомневаться.

Берия подошел к Ежову, положил ему на плечо свою тяжелую руку, налил полстакана водки.

- Выпей и иди. Завтра ты должен вести себя достойно. И не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если сознаешься и все честно расскажешь, тебе будет сохранена жизнь.

Ежов не поверил ни одному слову Берия. Этот циничный и беспринципный человек никогда не говорил правды, а тем более в такой ситуации. Ежов понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно и жить ему осталось от силы два дня. Но где-то в душе он был даже благодарен Берия, что тот напоследок дал ему водки, позволил хоть ненадолго уйти от страшных мыслей. И на фронте, и в Казахстане, где хозяйничали банды, он часто думал, что его могут убить. Он всегда боялся смерти, но она никогда не была так близко, как теперь.

Но в отношении родственников Ежова Берия выполнил свои обещания - ни один из них не был репрессирован.

3 февраля 1940 года. Финал

Все было сделано для того, чтобы Ежов "исчез". Наркомат водного транспорта был разделен на два: морского и речного транспорта. Соответственно было назначено два новых наркома, а бывший словно в воду канул.

Аккуратность, с которой убирали Ежова, была связана с тем, что Сталин опасался вызвать слишком широкий общественный интерес к вопросам деятельности НКВД и его руководителей. Все было проделано без обычных шумных кампаний и отрепетированных процессов. Гласное осуждение Ежова и методов работы карательных органов могло поставить под сомнение всю "большую чистку", а этого Сталин как раз и не хотел*.

Судили Ежова в Военной коллегии Верховного суда Союза ССР на ее закрытом заседании в составе: председательствующий - армвоенюрист В.В. Ульрих, члены - бригвоенюристы Ф.А. Климин и А.Г. Суслин, секретарь военный юрист второго ранга Н.В. Козлов.

Ежов взглянул на сидевшего за столом Ульриха, вынесшего до этого не один десяток смертных приговоров старым большевикам и занимавшегося этим отчасти в тесном сотрудничестве с Ежовым. За год после их последней встречи он ничуть не изменился, такой же грузный, медлительный. На лице у него выражение полного безразличия и презрения. А как он раньше заискивал перед Ежовым! Считал за честь встречаться с ним, на дачу к нему приезжал непременно с большим букетом цветов, коньяком и набором шоколадных конфет. Кто бы мог подумать тогда, что именно этот человек поставит последнюю точку в его биографии, Николая Ивановича.

Ульрих, даже не взглянув на Ежова, спросил, признает ли он себя виновным. Ежов ответил, что признается во всем, кроме шпионажа и террора. Он может "признать себя виновным в менее тяжких преступлениях, но не в тех, которые ему сформулированы настоящим обвинительным заключением..."*.

Председательствующий был вынужден констатировать этот отказ.

Такой ответ Ежова вызвал недоумение. Неужели десять месяцев следствия его не сломили? Сломили, конечно. За это время его прилично "обработали" бывшие подчиненные и выбили нужные показания. Ежов, как он сам сказал, "по своей натуре никогда не мог выносить над собой насилия", поэтому и признался во всех обвинениях.

Предыдущий отказ от своих показаний он объяснил тем, что "хотел снова оттянуть дело и получить каким-либо путем свидание с кем-либо из лиц Политбюро... и рассказать ему всю правду"*.

Что же хотел довести "железный нарком" до сведения Политбюро? Может быть, еще какие-то преступления НКВД, которые он совершил лично, без санкции Хозяина? Вряд ли. В "перевыполнении плана" Ежов вряд ли бы когда раскаялся. Он не сомневался в правильности установки на "полное" выявление и разоблачение врагов. Просто он, по всей видимости, считал, что ему отомстили неразоблаченные враги народа в ЦК и в НКВД за то, что он беспощадно уничтожал их сообщников. Их имена он, наверно, и хотел сообщить Политбюро.

Подсудимому Ежову предоставили последнее слово перед вынесением Военной коллегией приговора по его делу.

"Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь - это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: "Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена".

После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен...