Престиж - Кристофер Прист

На одной из таких плит стоял гроб моего отца.

От ужаса у меня душа ушла в пятки. Мне вдруг захотелось броситься вслед за Хаттоном – к выходу, на свежий воздух, но я уже понимал, что обязан пройти дальше, в глубину склепа. Однако я не мог двинуться ни вперед, ни назад, потому что испуг приковал меня к месту. Конечно, разумный человек всему ищет объяснение, предпочитая научные доводы; и все же в течение нескольких минут, пока Хаттона не было рядом, я чувствовал, что беззащитен против власти Необъяснимого.

Потом я наконец услышал шаги своего ночного спутника: он тащил первый из двух больших мешков с престиж-дубликатами. Я с радостью бросился помогать ему, хотя он без труда справился бы и сам. На то время, пока мы втаскивали мешок в дверь, мне пришлось опустить фонарь на землю; а поскольку Хаттон был вынужден оставить свой фонарь рядом с тачкой, мы трудились почти в полной темноте.

У меня вырвалось:

– Не знаю, что бы я без вас делал, Хаттон.

– Понимаю, милорд. Я бы и сам ни за что сюда не сунулся в одиночку.

– Тогда давайте покончим с этим как можно скорее.

На этот раз мы отправились к тележке вместе и притащили вниз второй увесистый мешок.

Первоначально я планировал полностью обследовать склеп и выбрать наиболее подходящее место для хранения престижей, но теперь, оказавшись в этом подземелье, утратил всякую разборчивость. С нашими двумя фонарями нечего было и думать о дальнейших поисках, и я решил ограничиться ближними участками. Мне было страшно обшаривать еще какие-то из этих уступов и плит, которые я с такой легкостью рисовал в воображении. Они находились вокруг меня, по обе стороны от прохода, а пещера тянулась далеко-далеко вперед. Она была полна мертвецов, дышала смертью, источала запахи бренности, оставляя жизнь только крысам.

– Положим мешки где-нибудь здесь, – решил я. – Только повыше от пола. Завтра я опять сюда спущусь, но уже при свете дня. И фонарь возьму посильнее.

– И то верно, сэр.

Мы вместе дошли до левой стены и присмотрели другую плиту. Собравшись с духом, я проверил ее поверхность и не нащупал ничего особенного. Тогда мы с Хаттоном взгромоздили туда оба наших мешка. Это было проделано в полном молчании, после чего мы быстро вышли из склепа и с усилием захлопнули за собой наружную дверь. Я содрогнулся.

В холодном воздухе ночного сада мы пожали друг другу руки.

– Спасибо за помощь, Хаттон, – произнес я. – Мне только теперь стало понятно, каково там, внизу.

– И мне тоже, милорд. Чем еще могу служить?

Я задумался.

– Может быть, вы с супругой ближе к полночи присоединитесь ко мне и леди Колдердейл? Мы собираемся встречать Новый год.

– Благодарю вас, сэр. Для нас это большая честь.

Так завершилась наша экспедиция. Хаттон откатил тачку в садовый сарай, а я пересек Восточную лужайку и, обогнув дом, вошел со стороны главного подъезда. Я направился к себе, чтобы по свежим впечатлениям записать свой отчет. Однако мне не суждено было сразу взяться за перо. Войдя в комнату, я мимоходом заметил свое отражение в гардеробном зеркале и застыл как вкопанный.

Густая белая пыль покрывала мои туфли и лодыжки. С плеч и груди свисали клочья паутины. Волосы слиплись под толстым слоем серой грязи. Такая же грязь облепила лицо, превратив его в зловещую маску, из-под которой в зеркало уставились воспаленные глаза. Несколько секунд я стоял, словно пригвожденный к полу, не отрывая взгляда от зеркала. Мне казалось, будто посещение фамильного склепа вызвало в моем облике жуткую метаморфозу, сделало похожим на обитателей подземелья.

Отбросив эти мысли вместе с пропыленной одеждой, я забрался в ожидавшую меня наполненную ванну и смыл глубоко въевшуюся грязь.

Итак, рассказ завершен; время близится к полуночи. Пора собрать мою семью и домочадцев ради простого и приятного обычая провожать старый год (а в нашем случае еще и век) и встречать новый.

Двадцатое столетие будет для моих детей порой взросления и расцвета; я же, человек уходящего века, доверю им, когда придет мой срок, наследие минувших годов. Но прежде чем покинуть сей мир, я намерен оставить в нем свой след.

1 января 1901 года

Вернувшись в склеп, я переложил престижи в более подходящее место. После этого мы Хаттоном разбросали вокруг крысиный яд, однако в будущем мне придется подыскать какой-нибудь другую тару для хранения дубликатов, более надежную, чем брезентовые мешки.

15 января 1901 года

Идмистон-Виллас

Как сообщает Хескет Анвин, он добился для меня трех ангажементов. Два из них уже согласованы, а для третьего непременно требуют исполнить «Яркий миг» (который расхваливается в рекламном каталоге Анвина). Я согласился, и в результате все три ангажемента у меня в кармане. Совокупный доход – триста пятьдесят гиней!

Вчера из Дербишира прибыла аппаратура Теслы; с помощью Адама Уилсона я немедленно ее распаковал и сразу же смонтировал. Засек время: эта операция не заняла и четверти часа. Однако в театре нам придется уложиться в десять минут. В инструкциях мистера Элли говорится, что при проверке они с Теслой сумели полностью собрать установку менее чем за двенадцать минут.

Адам Уилсон посвящен в секрет иллюзиона, и в этом нет ничего удивительного. Он работает со мной более пяти лет и, по-моему, заслуживает доверия. Чтобы заручиться его молчанием, если это в принципе возможно, я назначил ему прибавку к жалованью за конфиденциальность и после каждого успешного выступления вношу в накопительный фонд десять фунтов на его имя. Они с Гертрудой ожидают второго ребенка.

Я приступил к кропотливой работе, которая требуется для переноса «Яркого мига» на сцену, и одновременно репетирую несколько других номеров. После моего последнего выступления прошло несколько месяцев, и я несколько утратил былую форму. Признаюсь, я без всякого энтузиазма вернулся к актерской рутине, но, втянувшись в эти занятия, стал находить в них удовольствие.

2 февраля 1901 года

Вечером выступал в Финсбери-Парк, в театре «Эмпайр», но «Яркий миг» в программу не включил. Соглашаясь на эти выступления, я просто хотел проверить, как буду чувствовать себя на публике после столь долгого перерыва.

Мою версию «Исчезающего пианино» принимали замечательно, и я сорвал бурные аплодисменты, но к концу выступления ощутил разочарование и неудовлетворенность.

Жажду опробовать аппарат Теслы на публике!

14 февраля 1901 года

Вчера дважды репетировал «Яркий миг» и намереваюсь еще пару раз прогнать номер завтра утром. Чаще выполнять его я не рискую. Вечером мне предстоит выступить с ним в «Трокадеро» на Холлоуэй-роуд, а затем, по крайней мере еще один раз, – на следующей неделе. Надеюсь, что при условии регулярных выступлений необходимость в дополнительных репетициях отпадет, достаточно будет лишь оттачивать сценическое движение, разговорные репризы и отвлекающие действия.

Тесла предупреждал меня о побочных эффектах, и они действительно очень серьезны. Такая аппаратура – это не шутка. Каждый сеанс – сущее мучение.

Во-первых, транспортировка причиняет физическую боль. Мое тело разрывается на части, подвергается распаду. Каждая мельчайшая частица моего естества отделяется от других и растворяется в эфире. За долю секунды (столь малую, что ее невозможно измерить) мое тело превращается в электрические волны, излучаемые в пространство. Затем в назначенном месте происходит рематериализация.

Хлопок! Распад. Хлопок! Соединение.

Этот сильнейший удар, отдающийся в каждой моей частице, пронизывает меня сверху донизу. Вообразите стальной брусок, резко ударивший вас по руке. Теперь представьте, что по этому же месту под разными углами нанесен еще десяток ударов. Раздроблены фаланги и запястье. Еще сто ударов по руке. По тыльной стороне ладони. По кончикам пальцев. По каждому суставу.

Взрывы раздирают тело изнутри.

Боль разливается по всему телу, выворачивая его наизнанку.

Хлопок!

Агония в миллионную долю секунды.

Снова хлопок!

Вот такое ощущение.

Тем не менее я появляюсь в заданном месте, причем точно такой, каким был миллионную долю секунды назад. Я целиком в собственной оболочке и полностью идентичен себе, но нахожусь во власти нестерпимой боли.

Впервые я воспользовался установкой Теслы в подвале Колдлоу-Хаус, не имея ни малейшего представления о том, что мне предстоит испытать. Тогда я свалился на пол в уверенности, что умер. Казалось, сердце и мозг не способны выдержать подобный взрыв боли. У меня не было никаких мыслей, никаких эмоций. Я чувствовал, что пришла моя смерть; со стороны это так и выглядело.

Когда я рухнул на пол, ко мне подбежала Джулия, которая, конечно, присутствовала при проведении испытаний. Моим первым отчетливым ощущением в посмертном мире стали ее нежные руки, скользнувшие мне под ворот рубашки, чтобы проверить, подаю ли я признаки жизни. Я открыл глаза, еще не отделавшись от шока и крайнего изумления, но наслаждаясь этой нежной лаской и близостью Джулии после долгих лет разлуки. Вскоре я смог подняться на ноги, обнять и поцеловать Джулию, уверить ее, что не пострадал, и снова почувствовать себя самим собой.