Золотой сокол - Елизавета Дворецкая

А может, он просто попал в те времена, когда святилище уже стояло, а города еще не было?

Зимобор направился вниз с горы. Кусты бузины шевелились, какие-то темные, мохнатые существа перепрыгивали из одного куста в другой, сильно трясли ветки. Слышались писк, невнятная возня, повизгивание. Зимобор даже не оглядывался, а только смотрел под ноги, чтобы не свалиться в темноте в какую-нибудь яму. Валуны, отмечавшие дорогу к вершине, и теперь указывали путь. Волшебство перевернутого мира сказалось на них — здесь они были уже не черными, а белыми и слегка светились. По их поверхностям перебегали легкие золотые искры, и Зимобор ждал, что вот-вот из-под валуна покажется белый петушок или белый барашек — знак зарытого клада...

Но вместо белого барашка путь ему преградило нечто совсем другое. Впереди, шагах в пяти, от темного скопления кустов вдруг отделилось тускло мерцающее бледно-голубоватое пятно и метнулось наперерез. Зимобор вздрогнул и остановился, по привычке хватаясь за меч. Перед ним была рослая, выше него, тощая, изможденная женщина с опухшим лицом, тяжелыми, набрякшими веками, с длинными распущенными волосами, перепутанными и торчащими, как прутья старого помела. Все тело ее сотрясалось, взгляд блуждал. Понятно было, что это такое. Зимобор ждал чего-нибудь в этом роде. Гора мертвого святилища сама по себе была нечистым местом, а на росшую здесь бузину местные ведуны и ведуньи уже несколько поколений отсылали болезни. Лихорадка тряслась, качалась, но шаг за шагом подступала ближе к Зимобору. Стуча зубами, она приговаривала что-то обрывистое и почти бессвязное, но жуткое по сути:

А которого человека поймаю,Тот бледен будет, как воск,Дрожать будет, как лист осиновый,Таять будет, как снег у тепла,И живым не бывать...

Зимобор не слишком ее испугался: Лихорадка — нечисть бессмысленная. Пока она бормотала и тянула к нему костлявые руки, он нашарил в мешочке с огнивом громовую стрелку — острый кусочек кремня, похожий на стрелу, зажал его в руке, потом громко сказал:

— Марена тебя породила, под бузину посадила, и там место тебе во веки вечные! Из бузины вышла — в бузину ступай!

И бросил в Лихорадку громовой стрелкой. С жутким всхлипом Лихорадка втянулась под корни ближайшего куста, и из-под земли все еще слышался приглушенный вой.

Спустившись к подножию горы, Зимобор пошел в обход нее, в сторону леса. Небо светлело, и хотя до настоящего рассвета было еще далеко, он уже мог разглядеть, куда идет.

Вокруг была прозрачная серая мгла — не ночь, не сумерки, а какой-то особый свет, присущий этому, изнаночному, миру. Зимобор шел, чувствуя, как на каждом шагу раздвигает собой эту тьму, как воду, — само его тело было здесь чужим, инородным. Может быть, ему удастся проскользнуть сквозь этот серый воздух, как рыба скользит в воде — не оставляя следа, ничего не задевая. Как скользят вон те серые, плотные тени за толстыми шершавыми стволами дубов... Чьи-то зеленоватые, мерцающие глаза следили за ним украдкой, чей-то тихий шепот летел ему вслед, и кусты в низине дрожали, словно кто-то рвался из них на узкую тропу и все-таки не решался выйти.

В лесу было темнее, но Зимобора окружало странное свечение: мягко мерцали голубоватым светом кусты и деревья, и то же свечение поднималось от воды темного болотного ручья. Зимобор знал, что в настоящем мире местность здесь понижается, что тропа вскоре должна превратиться в старую, трухлявую, заброшенную гать, по которой когда-то ездили к селу Верхнедолу. Но местность поднималась, тропа оставалась сухой и делалась все шире.

Вот здесь должна начаться гать... Зимобор хорошо помнил череду бурых, трухлявых бревен, наводивших на мысль о мертвых телах. У поворота ручья они лежали плотным помостом, а на середине помоста стоял высокий стебель с ярким розовым соцветьем-метелкой. Дивина сказала, как он называется, но Зимобор забыл.

И цветок действительно был. С этой стороны мира он так же стоял, с таким гордым видом, как будто ему-то и принадлежал весь этот лес. Зимобор замедлил шаг — с цветком хотелось поздороваться, как с хозяином на пороге дома.

И цветок чуть заметно кивнул в ответ на его неуверенный поклон. Свечение вокруг него было особенно ярким, делая его похожим на горящую лучину.

Гать под ногами превратилась к обычную сухую дорогу, плотно утоптанную и широкую, и вскоре перед ним открылась прогалина. Тропа, на которой он стоял, круто поднималась. Впереди горбился холм, на вершине холма высился бревенчатый тын, а на каждом из кольев тына горела, светилась пронзительным огнем пустых глазниц человеческая голова...

Зимобор содрогнулся, едва веря глазам, по спине пробежала холодная дрожь, волосы надо лбом сами собой шевельнулись. Перед ним была та самая Волхидина гора, о которой рассказывали нерешительным шепотом и которой никто из ныне живущих не видел. Не видел, потому что той страшной ночью, когда умерла старая волхида, ее жилье провалилось под землю и на месте Волхидиной горы стало Волхидино озеро, окруженное болотами. Но здесь, с изнаночной стороны, гора продолжала стоять, и так же продолжал в ней свое существование зловредный мертвый род, и так же светились призрачным огнем черепа на кольях. Черепа тех, кого волхиды сманили уже в последние десятилетия.

В невольном ужасе Зимобор сделал шаг в сторону, точно сама тропа могла подтянуть его к тыну и утащить внутрь, как язык, высунутый из жадной пасти. Хотелось бежать со всех ног, но Зимобор помнил, зачем пришел сюда. Он должен найти ту, которая в облике белой свиньи изувечила Горденю. Идти туда, на гору? Ноги не шли, словно вросли в землю.

Из леса откуда-то со стороны донесся обрывок песни. Зимобор прислушался. Та, за которой он пришел, обещала погубить и Дивину... И погубит, если он ее не найдет!

Не показываясь из-за деревьев, обходя поляну вдоль опушки, Зимобор пошел в ту сторону, откуда доносилось пение. Здесь тоже имелась тропка, но Зимобор не решался ступить на нее и шел поодаль, настороженно выжидая, не встретится ли кто. Весь лес был полон движением, но он не мог никого и ничего увидеть.

Стена шепчущих деревьев скрыла от него тын, и стало чуть легче, когда горящие глаза черепов уже не следили за каждым его движением. Песня слышалась все яснее, но это была совсем чужая песня — Зимобор не знал ее.

Впереди за деревьями заблестел огонь костра. Зимобор пошел еще осторожнее. Даже огонь здесь был другой — бледный, сизо-голубоватый, с редкими бело-желтыми проблесками. Остановившись за раскидистым ореховым кустом, он вгляделся. Вокруг огня кружились и плясали фигуры. Это были люди — или очень похожие на людей. Женские фигуры, молодые и гибкие, с длинными косами, с пышными венками на головах. И все же чем-то они неуловимо отличались от тех, кого он привык видеть в каждый весенний праздник... Нечеловеческие легкость, гибкость, подвижность были в движениях пляшущих фигур, но не было в них того открытого, теплого ликования, которое отличает человеческое веселье. И вдруг он осознал еще одну странность. Хоровод двигался не по солнцу, как водят его люди, а против. Перед ним были порождения мертвого мира, выросшие под лучами другого солнца, Солнца Умерших[35].