Секретная миссия Рудольфа Гесса - Питер Пэдфилд

Хорошим другом Хаусхоферов была миссис (не мисс) Мэри Вайолет Роберте, вдова Герберта Эйнсли Робертса из Кэмбриджа и мать Патрика Максвелла Робертса, занимавшего одно время пост второго секретаря в посольстве в Берлине, погибшего в 1937 году в дорожной аварии. До сих пор остается загадкой, почему его мать, несмотря на трудности военного времени, связалась с Хаусхоферами и устроила для них в Лиссабоне абонентский почтовый ящик, чтобы им было куда писать; еще более загадочным является то, что Гесс, имея отличные контакты благодаря сети своих иностранных организаций, усмотрел в этом случайном послании старой дамы возможность изменить курс мировой истории. Переписка наталкивает именно на такой вывод. Должно быть, он полагал, что карточка была не просто напоминанием о старых временах, потому что на другой день, 8 сентября, он пригласил Альбрехта, чтобы обсудить с ним детали посылки сообщения через Лиссабон. Позже он писал Карлу Хаусхоферу:

"Мы не должны игнорировать контакт и позволить ему ускользнуть от нас. Мне кажется, что будет лучше, если ты или Альбрехт ответите вашей старой знакомой даме, чтобы она спросила друга Альбрехта, не сможет ли он прибыть в нейтральную страну, где она живет, или воспользуется предложенным ею адресом, чтобы переговорить с Альбрехтом. Если он все же не сумеет сделать это, не сможет ли он опять-таки через нее сообщить, где будет находиться в ближайшем будущем. Возможно, третье лицо, у которого там найдется какое-либо дело, отыщет его и устроит что-нибудь для тебя или Альбрехта. Возможно, этот человек не захочет поехать, чтобы только узнать, где он живет, или совершить поездку понапрасну… Главное, чтобы запрос и ответ не шли по официальным каналам, потому что ты не захочешь, чтобы из-за этого у твоего друга возникли неприятности".

Другом Альбрехта, несомненно, был Гамильтон. Почему Гесс так страстно хотел связаться с ним, является еще одной загадкой. По сравнению с настоящими столпами консервативной партии, стремившимися к заключению компромиссного мира, такими как герцог Букклейч или лорд Лондондерри, Гамильтон не имел ни политического, ни общественного влияния, как, впрочем, не имел и политического мышления. Он был довольно сдержанным, скромным и в высшей степени порядочным шотландским пэром с практичным умом, лишенным изворотливости и глубокого расчета. Свою энергию, профессиональное мастерство и деятельность он отдавал Королевским вооруженным силам. Во всем королевстве он, пожалуй, был последним человеком, к которому следовало прибегнуть, чтобы подсидеть Уинстона Черчилля, а заключение сепаратного мира вылилось бы именно в это. Правда, в начале октября 1939 года «Тайме» опубликовал его письмо, в котором он соглашался, что после Первой мировой войны с германским народом обошлись несправедливо. Письмо заканчивалось:

"Я верю, что мы доживем до того дня, когда почтенные мужи договорятся о благословенном мире, и горькие воспоминания о двадцати пяти годах несчастной напряженности между Германией и Западными демократиями растворятся в их ответственном сотрудничестве в деле строительства лучшей Европы".

Письмо это действительно цитировалось по германскому радио в то время. Правда и то, что Гамильтон был назначен главным камергером Королевского двора, после того как Черчилль снял с этого поста лорда Букклейча за то, что тот занимался лоббистской деятельностью в пользу мира. Гесс полагал, что Черчилль поместил Букклейча под домашний арест в его шотландском замке. Во всяком случае сообщения об этом поступали в Германию на протяжении всего августа, хотя точных сведений на этот счет не имеется. Похоже, Гесс думал, что должность главного камергера, в действительности чисто церемониальная, обеспечивает Гамильтону прямой доступ к королю и позволяет оказывать на него влияние. Конечно, Гессу были известны и взгляды герцога Виндзорского. По совпадению, в тот самый день, 15 августа, когда Гесс подрядил Альбрехта Хаусхофера на "специальное задание", герцог через своего посредника в Лиссабоне передал по телеграфу сообщение, чтобы его немедленно известили о необходимости приступить к действиям. Гесс полагал, что королева-мать, королева Мария, герцог Кентский и другие члены королевской семьи, не простившие большевикам убийства их кузенов, русской царской семьи, разделяли мнение герцога Виндзорского относительно бессмысленности войны.

Выбрать Гамильтона в качестве своего посредника Гесс мог по нескольким причинам: из-за дружбы лорда с Альбрехтом, или из-за того, что думал, что Гамильтон выступал в роли агента Стюарта Мензиса (в таком случае являясь прямым каналом в секретные лабиринты сердца консервативной Англии), или просто потому, что Альбрехт рассказывал о нем Гессу. Как известно, советники преувеличивают значение собственных источников. Однако, как явствует из отчета Альбрехта отцу о двухчасовой беседе, состоявшейся между ним и Гессом 8 сентября, первоначально заместитель фюрера планировал остановить свой выбор не на Гамильтоне; речь идет о британском после в Вашингтоне, лорде Лоутьене, с которым, по его словам, он находился "в близком контакте много лет" и который "как представитель высшей аристократии и одновременно человек высокого и независимого ума" сможет без промедления пойти на самые решительные действия при условии, что будет убежден, что "плохой и неустойчивый мир" лучше продолжения войны. Такое возможно только в том случае, продолжал он, если Галифакс поймет, "что английские надежды на Америку не осуществимы".

Еще Альбрехт Хаусхофер назвал имя английского посланника в Будапеште, О'Мэлли, и британского посла в Мадриде, сэра Сэмюэля Хора, которого охарактеризовал как "наполовину запряженного [Черчиллем], то есть наполовину лежащего в ожидании"; он говорил, что Хора лично не знает, но в "любой момент мог получить к нему личный подход". Как следует из доклада отцу, Гамильтона он упомянул только после этого: "Как последнюю возможность я предложил тогда личную встречу на нейтральной территории с ближайшим из моих английских друзей: с молодым лордом Гамильтоном, который имеет прямой доступ ко всем важным личностям в Лондоне, включая Черчилля и короля".

Он подчеркнул трудность такой встречи и выразил и без того ясное убеждение, что шансы на успех весьма сомнительны.

Гесс отретил, что подумает над этим. Несомненно, он действовал по указке Гитлера; различие, которое он пытался позже найти между предназначением Гитлера и его желаниями, как их представлял себе [Гесс], в государстве фюрера не работало. Желания Гитлера были приказами и, конечно, высшим законом. В начале беседы Гесс сказал, что Гитлер «искренне» желал мира с Великобританией. Продолжение войны было бы убийственным для белой расы; Германия даже в случае полного успеха не была в состоянии взять опеку над Британской империей, а цель разрушить ее Гитлер никогда перед собой не ставил. Неужели в Англии никто не был готов к заключению мира? Альбрехт ответил, что слову Гитлера в Англии никто не верил. Готовность к миру проявляли круги, которым было что терять, но и они рассматривали мир как всего лишь временное перемирие. Для британцев всех слоев общества Гитлер воплощал в себе все, что они ненавидели, от чего пытались защитить себя на протяжении веков, и в "худшем случае англичане были готовы по кускам раздать империю американцам, чем согласиться на мир, устанавливающий господство в Европе национал-социалистической Германии".