Люди-феномены - Николай Непомнящий

3. Если у человека много патологического, но мало творческого потенциала, он станет психически больным.

4. Если патологии мало, а творчества много – человек реализует свои способности на высоком уровне, но гением не станет.

В любом из нас заложено намного больше, чем мы можем реализовать. А иногда случается, что гениальный человек оказывается вне сферы творчества. Но гениальность все равно дает о себе знать.

Как у Ломоносова. Впрочем, здесь возникает один нюанс. Пусть вы человек одаренный, имеете большой и творческий и патологический потенциалы, но, не имея способности к развитию заложенной одаренности, не станете тем, чем можете стать. Бывает так: вы воспитываете двоих детей, учите их, работаете с ними – один в результате окажется Эйнштейном, а другой дворником. Потому что один ребенок умел развивать свои способности, а другой (имея тот же «наследственный набор») – увы, нет. Лермонтов – пожалуйста, классический пример. В 27 лет настолько подняться выше своих одногодков, получив не самое высокое образование, – это свидетельствует о том, что поэт, «впитывая» мир по-своему, имел способность развивать свои способности.

Говоря о «наследственном наборе» (наличии творческого и патологического), мы, конечно, подразумеваем мозг. Сознание и подсознание. Сознание и сверхсознание («сверх-я» – по Фрейду): это то, что напичкано всякими табу, законами и правилами Сознание тормозит подсознание (где и «хранятся» наши творческий и патологический потенциалы). Но иногда этот «тормоз» можно снять. Ведь вы встречались с людьми, которые только, что называется, до первой рюмки не умеют ни петь, ни танцевать, ни общаться на английском. Такого же эффекта «снятия тормоза» можно добиться не только с помощью алкоголя, наркотиков (между прочим, многие художники, музыканты и артисты используют их), сна (Пушкин писал стихи во сне, а Менделеев увидел во сне свою таблицу), гипноза и... психопатологии. Все перечисленное и можно назвать пусковым моментом, подавляющим действие сознательного барьера. Есть еще один «стимулятор», который можно получить при жизни, – прогрессивный паралич (заболевание сифилитического характера), которым страдали Врубель, Мопассан и Гете

Кто знает, сколько гениев было б сегодня, если бы ученые смогли ответить на вопрос: возможно ли вводить человека намеренно в патологическое состояние? Никто не ответит стал бы Достоевский Достоевским, если бы он жил в наше время и его лечили бы от эпилепсии? Вроде понятно: расстройства следует лечить (и лечат!), а вдруг вместе с болезнью «лечат» и гениальность?

В 1840 году 25-летний Джон Бэнвард, родом из Нью-Йорка, соорудив плот, решил пуститься в путешествие по реке Миссисипи. В течение четырехсот дней, пока он плыл, художник зарисовывал все, что видел на своем пути. Таким образом родилось самое впечатляющее во всей истории изображение путешествия.

В течение следующих пяти лет Бэнвард кропотливо трудился над «Панорамой Миссисипи» – так художник окрестил свою работу. Он запечатлел в своем творении более тысячи девятисот километров пейзажей от устья реки до Нового Орлеана. Размер полотна, на котором он рисовал, не уступал масштабам самого путешествия. Длина его составляла 4880 метров, ширина – 3, 65 метра. Громадная картина удерживалась на двух вертящихся цилиндрах. Чтобы осмотреть это творение, требовалось не менее двух часов, однако тысячи людей с радостью платили кругленькую сумму, лишь бы взглянуть на это диво. Бэнвард сумел собрать более двухсот тысяч долларов, путешествуя по городам Америки. Потом панорама была продана одному англичанину, а спустя еще некоторое время картина странным образом исчезла.

Выдающийся китайский художник XX века Ханг Ернан рисовал лотосы и бабочек на шелковых тканях. Но своей известностью он обязан не тому, что было изображено на его рисунках, а технике их исполнения. Ханг Ернан вместо кисточки использовал собственный язык, а рот служил ему сосудом для разведения красок. Пекинский художник сначала набирал в рот неразбавленной самую дорогую краску. Затем, осторожно наклонившись, наносил краски на растянутую на столе ткань из тонкого шелка. Получались великолепные рисунки, завораживавшие своей аккуратностью, нежностью и красотой.

Глава четвертая

СТРАННЫЕ ЛЮДИ

В личной карточке членов СС – своего рода закрытого ордена фашистской Германии – был пункт, предусматривающий ответ на вопрос, что более свойственно данному эсэсовцу в жизни – везение или невезение. Как известно, несмотря на удачливость, сопровождающую «подвиги» некоторых из них, сам орден потерпел жестокое поражение в ходе Второй мировой войны.

Однако и в судьбах отдельных людей, не принадлежащих к тому или иному ордену, бывает, прослеживаются удивительные случаи везения или невезения. Рассмотрим прежде всего те из них, которые как бы отмечены печатью удачливости.

Известное выражение «пуля его не берет» более чем приложимо к 53-летнему Фреду Кармену из Детройта (США), продавцу ювелирных изделий. Он направлялся к своей машине, имея при себе 250 тысяч долларов выручки, когда на него напал вооруженный грабитель. По всем законам баллистики и анатомии, мозги Фреда должны были бы разлететься во все стороны. Однако жертве необычайно повезло: в момент выстрела Фред от страха открыл рот. Врачи были поражены, когда рентген показал пулю, спокойно лежащую в его желудке. По какому-то непостижимому стечению обстоятельств пуля отразилась от пазух носа и через горло попала в желудок, не причинив невольно проглотившей ее жертве особого вреда.

Такая же уникальная удача выпала на долю 20-летней англичанки Шарлотты Гибб. Она со своим другом путешествовала автостопом по Израилю. Водитель очередной попутки оказался опасным преступником и расстрелял туристов из пистолета. Двадцатидвухлетний Макс умер на месте, а вот Шарлотте удалось спастись. По счастливой случайности пуля попала ей в голову за правым ухом вышла прямо под левым глазом, но не повредила жизненно важных эрганов. На пару сантиметров выше – и девушка ослепла бы. На пару сантиметров в сторону – смерть была бы неизбежной. Шарлотта же выздоровела уже через несколько недель.

Тридцатишестилетний англичанин Эндрю Биллингам – еще одна выжившая жертва уникального выстрела. Еще в детстве его приятель угодил Эндрю в нос из духового ружья. «Все это время я думал, что пуля вылетела через щеку, – рассказывал Эндрю. – Но недавно стоматолог, разглядывая рентгеновский снимок, спросил, что у меня за штифт в носу. Оказывается, пулька все эти годы там и торчала. Нос у меня никогда не болел, и, если бы не визит к дантисту, я так ничего бы и не узнал...»

Только писатели поймут весь трагизм положения, когда по несчастному стечению обстоятельств пропадает единственный экземпляр рукописи или даже часть ее, – сколько тому было примеров! И как счастливы бывали авторы, когда пропавшее чудом обнаруживалось! Об одном уникальном случае такого рода сообщил известный французский астроном и исследователь непознанного К. Фламмарион в своей книге. Вот что он рассказал: «В то время когда я писал свое большое сочинение об атмосфере и как раз занимался составлением главы о силе ветра, где приводил любопытные примеры, произошел следующий случай. Мой кабинет в Париже имеет три окна: одно обращено на запад и выходит на бульвар Обсерватории, другое обращено на юго-запад к самой обсерватории, а третье смотрит прямо на юг, на улицу Кассини. Дело было летом. Первое окно, выходящее на каштановую аллею, было отворено. Вдруг небо заволакивается тучами, поднимается вихрь, который распахивает плохо притворенное третье окно и взбудораживает все бумаги на моем столе; между прочим ветер уносит только что написанные мною листки, и они летят вихрем поверх деревьев. Минуту спустя хлынул проливной дождь. Спускаться вниз разыскивать улетевшие листки казалось мне напрасным трудом, и я поставил на них крест. Каково же было мое изумление, когда несколько дней спустя я получил из типографии Лагюра, отстоявшей от моей квартиры на добрый километр, оттиск этой самой главы, всей целиком, без малейших пропусков! Заметьте, что в ней трактовалось именно о любопытных проделках ветра. Что же такое произошло? Вещь очень простая.

Рассыльный из типографии, живший в квартале Обсерватории и приносивший мне корректуру, пошел домой закусить и на обратном пути увидал на земле перепачканные, измоченные листочки моей рукописи. Он вообразил, что сам растерял их, поэтому постарался подобрать их как можно тщательнее и отнес в типографию, конечно не думая хвастаться своим поступком. Право, точно сам ветер позаботился принести листочки в типографию!» (Фламмарион К. Неведомое. С.-Пб., 1901) – завершает свой рассказ Фламмарион.