Сначала было весело - Алексей Зубко

В Нинкиной камере скрипит стул. В минуты плохого настроения подруга начинает качаться на стуле, удерживая равновесие на двух ножках. Привычка еще со школы. Мне она прекрасно известна, недаром два последних года за одной партой просидели.

С другой стороны доносятся ритмичные вдохи-выдохи.

Боксер тренируется.

Пару раз, возвращаясь в камеру, замечала, как он отжимается. Раз за разом, словно заведенный, до той поры, пока обессиленно не растянется на полу.

Несмотря на довольно толстый ковер, от камня тянет холодом. Поджав озябшие ноги, кутаюсь в халат.

В камерах всегда свежо, но под землей должно быть значительно холоднее. Может, здесь в систему вентиляции подают подогретый воздух? Но тогда как он попадает в камеры? Что-то вентиляционных решеток не видно. Из коридора тянет? Почувствовала бы. Значит, в самой камере должен быть подогрев. Не может ли оказаться за ковром, закрывающим стену, выхода из вентиляционной системы? Тогда не нужно будет искать способа проникнуть в комнату Мордоворота. Но лишь в первый миг такая возможность кажется мне реальной, уже в следующую приходит понимание полной ее абсурдности. Если в камеры и подается подогретый воздух, то не через трубу полуметрового диаметра, а через маленькие трубки.

Но проверить стоит. Глупо отбрасывать мысль только потому, что она кажется нелепой. Если есть хотя бы одна миллионная шанса…

По-прежнему держа перед глазами книгу, поднимаюсь и иду к дальней от входа стенке. Если вентиляция где-то и есть, то здесь. Расстояние между камерами слишком для этого незначительно: кладка в два шлакоблока.

Прислоняюсь спиной.

Прохладно.

Настороженно ловя малейший шорох, опускаю руку и ощупываю ковер за спиной. За слоем мягкого ворса чувствуется твердость камня. Сдвигаюсь влево. Повторяю процедуру. При этом томик поэзии Ницше перед глазами, на лице маска одухотворенной задумчивости. По крайней мере именно такое впечатление, по моему убеждению, должны создавать небольшая складка между бровями и прищуренные глаза.

Проверив почти половину стены на свой рост, задумываюсь, как проверить тот участок, до которого не достать с пола. Все возможности слишком рискованные. Если увидят надзиратели, придется объяснять. А как?

Хлопает дверь.

Поспешно возвращаюсь на кровать. В эту часть подземелья случайные посетители не ходят.

И точно. Щелкает замок, скрипят навесы.

– Выходи, – раздается совсем рядом.

Рванувшись к решетке, успеваю заметить Нинку, спешащую вслед за карликом.

Внутри все переворачивается. Он питает слабость к богатству ее груди, а проявляется она насилием и издевательствами.

«Она просто приготовит и принесет обед. Самое время», – убеждаю себя. Но минуты тянутся в напряженном ожидании, и дурное предчувствие не разжимает хватку на сердце.

Наконец череда громких звуков оповещает об их возвращении.

– Обед, – провозглашает Господин Кнут. И Нинка в сопровождении Мордоворота обходит камеры, раздавая «первое», «второе» и ряженку в пакетах на «третье».

Встретившись с подругой глазами, касаюсь ее руки.

Подмигнув, она спешит дальше.

Не обращая на меня внимания, проходит Петр Евгеньевич.

Облегченно перевожу дух и с жадностью набрасываюсь на обед.

Сразу после трапезы Мордоворот выводит меня из камеры и велит собрать грязную посуду.

Поспешно прохожу мимо камер.

Тем временем надзиратель выводит сидящего во второй камере мужчину с рыжей бородкой и ведет вслед за мной.

В караулке, недовольно кривя губы, прохаживается вдоль стены Призрак Великой Екатерины.

Проходим мимо. Минуем туалет и банно-прачечный комплекс, поворачиваем к комнатам.

Петр Евгеньевич, забрав корзину с грязной посудой, уходит.

Господин Кнут указывает на первую дверь. Как-то мы с Ольгой наводили здесь порядок. Комната отдыха.

– Толкни.

Осторожное нажатие, дверь, издав протестующий скрип, открывается. Неужели трудно маслица капнуть – самим не противно?

– Твоя задача, – плеть упирается мне в грудь, – глажка. Не для себя гладишь, так что старайся. Приступай.

– Да.

Груда белья, прислоненная к стене гладильная доска, утюг на полке.

Пока готовлю рабочее место, надсмотрщик отходит к робко переминающемуся с ноги на ногу рыжебородому парню.

– Ты ведь механик?

– Д-да, – парень теряется.

– Работал автослесарем в мастерской? – продолжает допытываться надзиратель.

– Работал.

– Значит, в моторах разбираешься?

– Э… приходилось перебирать.

– Вот и хорошо.

Карлик тянет за кусок брезента, которым накрыто нечто на столе.

Кошусь краем глаза, продолжая выставлять гладильную доску.

Ящик с инструментами, ворох ветоши, блестящий алюминиевыми деталями агрегат.

– Знакомо?

– Я вообще-то автомобильные… – робко тянет парень. – А это не от машины.

В дверном проеме бесшумно возникает Петр Евгеньевич. Поправляет автомат, бросает в рот леденец.

Господин Кнут жестом велит наклониться и, когда рыжебородый парень, переломившись пополам, склоняется к нему, доверительно шепчет:

– Ты уж постарайся починить, обязательно постарайся. Нужно, чтобы работало.

– Я сделаю все, что смогу, обещаю…

– Не что смогу, а почини, а за это, – карлик подмигивает, – ночь проведешь не в своей камере.

– А в чьей?

– В соседней.

– Но там ведь…

– С ней и проведешь. Небось оголодал по женскому телу?

Улыбочка похабная. Сдержав позыв сплюнуть, наполняю резервуар утюга водой из бутылки.

– Э…

– Или тебе мужика надо?

– Нет-нет, – испуганно дергается парень. – Не надо мужика.

– Ну, давай – все в твоих руках.

Господин Кнут уходит, а оставшийся в качестве надзирателя Мордоворот растягивается на диване.

Отыскав удлинитель, втыкаю утюг. Пока он греется, недовольно шипя, я рассортировываю белье. Получаются несколько кучек, каждая размером с доисторическую черепаху.

Петр Евгеньевич достает из кармана книгу и углубляется в чтение, время от времени бросая на нас взгляд.

Поэзия?

Взяв с крайней кучи простыню, разравниваю ее край на гладильной доске. Провожу утюгом. Туда-сюда, туда-сюда. Воздух наполняется запахом отбеливателя.

Разложив на всю столешницу детали, парень чинит мотор. Судя по уверенным движениям, он действительно в этом разбирается. Либо очень хорошо умеет имитировать профессионализм.

Я не большой знаток техники, однако первое, что приходит на ум, – моторная лодка. Скорее всего та, которая торчит постоянно посреди озера, ощетинившись удочками. Не удивлюсь, если находящийся в ней рыбак больше интересуется происходящим на берегу, нежели движениями поплавка. Очень удобная наблюдательная позиция. Кто приехал, сколько человек в компании, что делают? Сколько пьют?

Отставив утюг, аккуратно перекладываю выглаженную простыню на тумбочку. Больше подходящих мест нет.

Куча стираных простыней уменьшается еще на одну.

Вздохнув, берусь за утюг.

За спиной сопит рыжебородый, нервно гремит ключами.

Мордоворот увлеченно читает, выбивая пальцами о подлокотник бравурный марш.

Идиллия…

Если забыть, что мы бесправные узники, чья жизнь не стоит и гроша.

Мелькает в дверном проеме лицо Вольдемара. Но тотчас исчезает с недовольной гримасой.

Сглотнув подступивший к горлу комок, яростно набрасываюсь на белье.

Стопка выглаженных простыней растет с удвоенной скоростью.

– Готово, – раздается за спиной.

Парень собрал мотор, с сомнением смотрит на оставшиеся на столе детали, чешет затылок и сообщает Мордовороту:

– Испытать бы.

– Что для этого нужно?

– Завести.

– А сам не сможешь? – на обычно невозмутимом лице мелькает гримаса недовольства.

– Почему не смогу?

– Так заводи.

– Можно?

– Можно.

Закончив с простынями, принимаюсь за наволочки. «Они их что, год копили? Или меняют по три раза на день».

Мотор, чихнув, взвыл, но тут же затарахтел, задребезжал и заглох.

Быстрый взгляд за спину.

Узник, вздохнув, берется за отвертку.

Мордоворот возвращается к прерванному чтению.

Отставив утюг, потягиваюсь, разминая затекшую шею, и кладу на гладильную доску очередную наволочку.

Дело спорится.

В очередной раз нажав кнопку отпаривателя, вместо струи пара получаю жалкий пшик.

Выключив утюг из розетки, заливаю водой. Он плюется паром, выказывая недовольство ненормированным рабочим днем.

Оборачиваюсь.

Мотор, разобранный до болтика, аккуратно разложен по столу.

Руки механика в масле по локоть, на лице злая решимость.

Похоже, обед сегодня пройдет без нас. При всем желании не успею выгладить оставшееся белье. Уже почти полдень, если верить часам над дверью, а я хорошо, если половину осилила. А впереди пододеяльники, с ними больше всего мороки.

Решившись, направляюсь к Петру Евгеньевичу.

Зарывшийся в мотор рыжебородый даже взглядом не повел.