Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - Люсьен Лаказ

Теперь я мог доложить майору, что баварский горный корпус никуда не двигался, а 2-я гвардейская дивизия заняла район Кольмара. А артиллерийские колонны и транспорты с боеприпасами на пяти или шести поездах в среднем за день проходят по мосту через Рейн между Кольмаром и Баденским герцогством. Они также проезжают, но не так часто, через мост на линии, идущей из Мюлуза. Все эти эшелоны отправляются на восток, но о точном направлении ничего не известно, даже сами солдаты в поездах не знают, куда именно их везут.

Шесть дней я дожидался ответа Главного штаба, который застал меня в Берне. В ответе содержался полный доклад об организации американских экспедиционных войск и прочая информация, направленная, скажем так, не на то, чтобы обмануть противника, а скорее на то, чтобы направить его внимание в нужном нам направлении. Все секретные службы выполняют такие задачи, и всегда эти действия требуют очень большой тонкости. Легко обмануть одного отдельно взятого агента, который не знает ничего, кроме своего участка на протяженном фронте. Но если дело касается целой разведывательной службы, в центр которой ежедневно стекаются полученные разными путями сотни самых разнообразных сведений, где их потом сравнивают и анализируют, то такой обман, можно сказать, почти невозможен. Потому агент, предоставивший сфабрикованную информацию, всегда рискует быть разоблаченным после первых же попыток. Что касается меня, то Главный штаб все подготовил хорошо; там вполне представляли весь путь, который мне пришлось бы совершить для получения информации, и снабдили меня дополнительными сведениями, которые укрепили бы уверенность в достоверности предоставленной информации.

Мне понадобился один день, чтобы выучить всю мою историю, запомнить даты и маршруты, потому что я знал, что фон Шнайд не упустит возможности задать мне коварные вопросы, как он это сделал после «моей» поездки в Париж, которую на самом деле совершил Мюллер. Он сам в тот раз поправил одну из деталей в моем рассказе и если он тогда не стал допрашивать меня более глубоко, то возможно, лишь из-за своей радости оттого, что, благодаря мне, он лично для себя заработал крупную сумму денег. Я сразу же связался с баронессой и назначил ей встречу на следующий день.

Она пришла, надменная и самоуверенная, как обычно. Однако я заметил какую-то неловкость в ее поведении, в чем было что-то комичное. Она спросила меня, что произошло в нашу вторую ночь в Женеве. Я благоразумно удержался от того, чтобы сознаться ей в том, что она невольно предоставила мне огромное количество сведений и следов, которые оказались удивительно интересными для нашей контрразведки. — Я был, — объяснил я, чтобы снять все ее опасения, — в том же состоянии, что и вы, и не знаю, спал ли я в кровати, на диване или на ковре. Мне стыдно, я еще никогда в жизни так не напивался.

— Ах, что вы хотите, — ответила он, — бывать моменты в жизни, когда просто необходимо выпить. У меня такое случается раз в два-три месяца. Это не слишком часто, не так ли?

Фон Шнайд принял нас тем же вечером в отеле «Уши Палас». От моего доклада он, похоже, был в полном восторге. Он снова похвалил меня за прекрасную память и с невинным видом подверг меня допросу с множеством вопросов-ловушек. Затем он компенсировал мои расходы согласно счетам, предоставленным Главным штабом, и отсчитал гонорар в тысячу швейцарских франков. Он расплачивался со мной куда щедрее, чем я со своими агентами. Вечер я провел с Мартой, но очарование пропало.

— Тот, кто не сорвал розу, когда она распустилась, сможет теперь коснуться пальцами только шипов, — сказала она меланхолическим голосом. Я скорее думаю, что, увидев, как я оказался в этой ситуации, она уже потеряла ко мне всякий интерес.

Я оставил ей адрес гостиницы, где я остановился, и ожидал предстоящих событий. Через несколько дней она сообщила мне, что приезжает. Я тут же лег в постель, и как только она вошла в номер, у меня уже был грипп и высокая температура. Мюллер с озабоченным видом щупал мне пульс. После того, как я представил их друг другу, я тут же некстати произнес:

— А, вы приехали от шефа. Он собирается снова послать меня во Францию, правда?

Она отошла к двери, посмотрев на меня как на сумасшедшего.

— Не волнуйтесь, Мадемуазель, мой друг в курсе двух моих последних поездок и так как он любит приключения и лишен ненужных предрассудков, он сам предложил подменить меня. Потому что я, как вы сами видите, сейчас не могу путешествовать.

Она не знала, что подумать. Это всерьез или ловушка? Я легко представил себя на ее месте и даже сегодня спрашиваю себя, как бы поступил я. Но такой потрясающий комический актер как Мюллер выразил в своих глазах такое удивительное оцепенение, так восхитительно сыграл роль мужчины, влюбившегося с первого взгляда, что усыпил подозрения баронессы.

— Ну, хорошо, — сказала она, — но как все это воспримет шеф? Мне придется сообщить ему об этом. И именно на меня обрушится весь его гнев. Да, в хорошее положение вы меня поставили.

— Он успокоится, — вмешался, наконец, Мюллер. Вместо одного агента у него будут двое, вот и все.

— У вас странная манера устраивать чужие дела и брать на себя чужие обязанности, сударь, — произнесла баронесса, высокомерно уставившись на него. — Откуда мне знать, искренни ли вы, не подготовил ли ваш друг нам ловушку. Вы вполне можете оказаться французским агентом или швейцарским полицейским.

Он ответил ей со всей чистосердечностью: — Поверьте, Мадемуазель, что даже если бы я был либо тем, либо другим, ваше очарование заставило бы меня забыть о моем долге и всех моих обязанностях.

И, не теряя времени, он тут же вывалил на нее тысячу грубоватых шуток, которые не прошли мимо своей цели, так как немного позже красавица разразилась взрывами хохота, совершенно пренебрегая больным, который немного ревновал, так как она уже чаще смотрела не на него, а на его друга Мюллера.

Фон Шнайд отреагировал на эту новость жестокой вспышкой гнева, заявив, что мое поведение было «unverantwortlich»[30] и сопротивлялся целых два дня. Затем он встретился с Мюллером, который сумел также очаровать его, возможно, действительно той двусмысленностью, которая была в его характере, и они стали превосходными друзьями.

— Итак, — сказал я себе с некоторой меланхолией, — завтра или послезавтра именно Мюллер будет с ней пить шампанское.

Мюллера послали в Марсель, в Порт-Вандр и в Бордо чтобы собрать некоторые сведения о наших колониальных войсках. Он совершил поездку чтобы увидеть Порт-Вандр и Бордо, где раньше не бывал, и провел два дня в Париже, в то время как в министерстве или в Главном штабе для него написали отчет, в котором во много раз были преувеличены боевой потенциал и значение колониальных войск, а также количество туземцев, сражающихся под нашими знаменами. Но так как это было слишком хорошо, чтобы длиться долго, он возвратился с гениальной идеей, о которой я не могу сказать, была ли она плодом его фантазии или воображения капитана Дюма. У него якобы было, объяснил он фон Шнайду, несколько товарищей, готовых создать маленькую группу саботажников и совершать во Франции диверсии на объектах, которые им укажут. Немцы попали впросак, хотя команда Мюллер всегда действовала с самой большой фантазией. Она ни разу не сумела разрушить ни одного инженерного сооружения, ни один склад, на которых ему указывали, но зато катастрофы происходили в самые неожиданные моменты и во всех концах национальной территории, не исключая Северной Африки. Каждый раз, когда происходила какая-то авария, у капитана Дюма благодаря отсрочке в двенадцать суток, навязанной прессе цензурой, было время, чтобы предупредить Мюллера, который в тот же или на следующий день сообщал немцам о покушении, взрыве, разрушении. К примеру, несколькими неделями позже произошла катастрофа в туннеле в Модане, что на некоторое время заблокировало наше дорожное сообщение с Италией. Мюллер цинично приписал эту диверсию себе, что принесло немаленькую сумму наличных денег в кассу капитана Дюма, который на них и не рассчитывал. Я знал еще о других авариях, которые принесли Мюллеру славу, а Второму бюро дополнительные доходы.