Эромахия. Демоны Игмора - Виктор Ночкин

Эрлайл притворно застонал и расслабился. Мародер шагнул следом и снова склонился над распростертой жертвой. Ридрих стиснул зубы и, превозмогая жгучую боль, оттолкнулся левой рукой от земли, вскочил. Нож вошел в объемистое брюхо незадачливого вора, толстяк взвыл, Ридрих повис на нем, вырвал нож и ударил снова, потом еще и еще… Купец повалился в пыль, Эрлайл оказался сверху и бил до тех пор, пока жирное тело под ним не перестало дергаться.

Несколько минут Ридрих переводил дух, потом сел и огляделся. Рядом стоял небольшой фургон, печальная лошадка качала головой и косила на рыцаря грустным карим глазом. Больше — никого. Что ж, неудивительно, этой дорогой пользовались редко, даже странно, что купчишку занесло сюда.

Ридрих в свою очередь обшарил карманы убитого, стащил с него исколотую окровавленную куртку и неловко напялил. Потом отполз немного к обочине, ухватил мертвеца за предплечье и, упираясь в землю левой ногой, подтащил к себе. Снова отполз и снова потянул грузное тело. Затащив труп в кусты, швырнул подальше собственные лохмотья и на четвереньках пополз обратно. Подобрал палку, служившую посохом, встал, заковылял к повозке. Лошадь все так же безучастно разглядывала нового хозяина. Ридрих, двигаясь медленно, чтобы не пугать животное, подошел к фургону, положил палку, ухватился руками и с трудом втащил ставшее непослушным тело на облучок. Размотал поводья, завязанные прежним возницей…

Главное — убраться подальше отсюда, туда, где никто не вспомнит молодого господина Эрлайла.

Лошадка мерно топала, фургон, поскрипывая, катился по дороге. Ридрих осторожно передвинул ногу, заключенную в самодельные лубки, уселся поудобнее… и заснул. Несколько раз он приходил в себя — и снова погружался в забытье. Лошадка все так же влекла фургон по дороге, иногда останавливалась, тогда Ридрих, очнувшись, понукал ее.

Наконец впереди показалась деревня, послышался собачий лай, Ридрих встрепенулся и шлепнул вожжами клячу, та затопала живее — да скотинке тоже хотелось скорей оказаться у жилья, где ее, несомненно, распрягут, напоят и дадут корм. Въехав на деревенскую улицу, Ридрих потянул поводья и притворился, что потерял сознание, — обеспамятевший чужак не обязан ничего объяснять. Лошадка свернула к обочине и стала щипать пропыленную траву, неровными клочьями торчащую из-под забора.

Местные сперва издали присматривались к замершему фургону, затем стали медленно подходить. Один заглянул под полог, другой потрогал плечо неподвижного возницы. Ридрих, еле сдерживаясь, чтоб не заорать от боли, сполз с облучка. Его осторожно подхватили и понесли — бережно, стараясь не бередить поврежденную ногу. Добрый знак. Он еле слышно застонал и, будто придя на минуту в себя, прошептал, старательно подражая манере простолюдинов купеческого сословия:

— Не погубите, люди добрые, не дайте пропасть… Во имя Господа прошу, помогите… Разбойники напали, едва отбился… Батя найдет меня, батя вознаградит… Потом раненый обмяк и замолчал. Все прошло как нельзя лучше — крестьяне тихо заговорили между собой, что, ежели в самом деле отец купчика объявится, то за спасение родного дитяти отблагодарит, проявит щедрость. Стало быть, пока что следует бедолагу выхаживать.

Несколько дней Ридрих провалялся в забытьи — не притворном, а истинном. Он в самом деле сильно расшибся, когда свалился в овраг, да и последующие подвиги отняли много сил. Изредка больной приходил в сознание, оглядывал грязные стены и низкий потолок горницы… Крестьяне раздели его и уложили на широкую лавку, ногу и ребра туго перевязали.

Со временем Ридрих почувствовал себя лучше, дольше бодрствовал и начал узнавать людей, появляющихся у его ложа. Чаще всего в горнице крутился молоденький паренек — вероятно, хозяйский сын. Немного реже заходил сам хозяин — сутулый плечистый бородач. Как-то Ридрих, улучив момент, потянул крестьянина за рукав и, сделав вид, что говорит с трудом, прохрипел:

— Хозяин, а хозяин… слышишь, человече добрый, ты продай, если нужно, чего в фургоне-то… Траты покроешь, какие из-за меня. А уж как батя мой объявится, так все сполна возместит…

Бородач подумал, кивнул, высвободил рукав из Ридриховых пальцев и ушел, тяжело топая босыми пятками. Ридрих не был уверен, что поступил правильно — он не проверил, много ли денег в кошельке зарезанного им владельца фургона… однако, судя по скромной одежке, вряд ли покойный был богачом. Вез он глиняную посуду, не очень-то прибыльный товар.

Ранами и переломами постояльца занимался местный знахарь — тощий старикан, весь поросший седой шерстью. Хозяин звал его Лешим. Изредка Ридрих замечал девиц, которые украдкой разглядывали гостя, — может, родня хозяевам, а может, соседки. Заметив, что раненый пришел в себя, девчонки убегали, визгливо хохоча. Эти люди не интересовали беглеца, он знал, что они не задержатся в его жизни надолго.

Постепенно Ридрих оклемался, но по-прежнему притворялся, что слаб и беспомощен. Ему хотелось удрать, поскольку приютившие его крестьяне наверняка разыскивают мифического «батю» и вполне могут столкнуться с родней или друзьями настоящего владельца фургона. К тому же слух о спасенном незнакомце мог дойти до Отфрида Игмора… если тот еще жив. Ридрих был уверен, что кузен жив. Надежнее было бы убраться отсюда подобру-поздорову, но у беглеца не было ни одежды, ни оружия, ни денег. Да и на ногах он не держался…

Ридрих начал отсыпаться днем, а по ночам потихоньку вставал и пробовал ходить. Скоро начнется страда, хозяева будут надолго уходить из дому. Возможно, тогда побег станет возможен. Однако вскоре выяснилось, что бодрствует по ночам не только Ридрих. На третью ночь, когда он добрался до середины комнаты, приоткрылась дверь и заглянул хозяйский сын. Оглядел Ридриха, замершего в неудобной позе, улыбнулся и спросил:

— Ну что, поговорим?

— Ладно, иди сюда.

Рыцарь доковылял до лавки и сел. Крестьянин, ухмыляясь, переставил табурет и опустился рядом. В окно струился лунный свет, зубы паренька отливали голубоватым в полумраке.

— Я чего, — начал юнец, — я сразу к тебе стал приглядываться.

— Ну и что?

— С тобой все не так. Я ж за тобой все время ходил, слышал, как ты не по-нашему бормочешь.

— Ну и что? Башкой треснулся, заговариваюсь.

— Одежку я твою стирал, сушил, штопал. Так куртка-то не с тебя снята, широкая. Опять же дырки в ней. У тебя бока побитые, но не глубоко, а в куртку ножиком ширяли, кровища хлестала. Дырки — в аккурат под твой нож.

— Не моя куртка, — пожал плечами Ридрих, — с мертвеца снял. И что?

— Рубаха твоя, штаны — не купецкие! И нож какой!