Тукай - Ибрагим Нуруллин

В 1908 году в канун курбан-байрама он написал стихотворение «Сегодня праздник». Тогда мир казался ему таким ярким, будто взошло сразу два солнца, ветер — ласковым, мягким, все кругом — благоуханным, и даже богатей расчувствовался до того, что стал обнимать бедняка. Не то теперь. Тукай пишет стихотворение «Осенние ветры».

Осень. Ночь. Уснуть нет силы. За стеною ветер плачет;То не ветер: люд голодный в страхе смерти лютой плачет.«Мой любимый сын, рабочий, не имеет корки хлеба», —Это мать — земля родная, к нам заботливая, плачет.

«Образ осеннего ветра проходит через все стихотворение как предвестник голодной смерти, надвигающейся на народ, — замечает Гали Халит. — Даже звуковой аккомпанемент — «ветер плачет», «земля плачет», «страна плачет» (по-татарски «жил жылый», «жир жылый», «ил жылый») — вызывает у читателя чувство душевной тревоги. Ассоциируя мрачную стихию природы с трагическим социальным явлением, поэт-гуманист будил глубокое гражданское волнение за судьбы народа».

Стихотворение «Осенние ветры» вошло в золотой фонд татарской классической социальной лирики, с потрясающей художественной силой передает оно трагедию народных масс в капиталистическом обществе.

Зиму поэт проживет в деревне Училе, все увпдит своими глазами и напишет: «Нынче не было счета замерзшим в сугробах людям. Коль навалятся разом голод, холод и нищета, тут не выдержит и сказочный див».

Осенью Тукан и Сунчаляй встречаются с Мирсияфом Кырымбаевым. Одно время он был ответственным секретарем журнала «Мусульманин», выходившего в Париже с 1908 года. В этот журнал Тукай вознамерился год назад послать свои стихотворения, которые не могли быть напечатаны в России.

В 1911 году в качестве приложения к «Мусульманину» в Петербурге начала выходить газета «В мире мусульманства». Но чем дальше, тем больше материалы газеты и журнала настораживали Тукая. Пока что исподволь, но упорно они проповедовали необходимость объединения мусульман России на религиозной основе. Издатель и редактор «Мусульманина» М. Хаджи-Теляши и редактор «В мире мусульманства». А. Г. Датиев внушали Тукаю все меньше доверия. После встречи с М. Кырымбаевым поэт спрашивал Сунчаляя: «За кого ты их принимаешь? Не обманут ли М. этими кавказцами?» В фельетоне, опубликованном января 1912 года, он писал: «В прошлом году в Петербурге появился истинный мусульманин под странным русским названием «В мире мусульманства». Чем только он не занимается?! Печатает столбцы изречений пророка Мухаммеда. Толкует о мусульманах, панисламизме и единоверцах. Словом, хочет выглядеть правовернейшим из правоверных. А правоверные чешут в затылке: «Что-то не верится в эту правую веру!»

Недаром Тукай называл себя «политиком». Чутье и на этот раз его не обмануло. Не прошло п трех лет, и М. Хаджи-Теляши был разоблачен как провокатор и авантюрист.

К душевным страданиям, которые приносил Тукаго голод в Поволжье, в начале зимы прибавились и страдания физические: как обычно, он простудился, заболел воспалением легких. Обострилась его давняя чахотка. А тут еще, как на грех, у поэта обнаружилась малярия.

Мы знаем, что Габдулла не любил говорить о себе, а тем более о своих болезнях. Если и упоминал о них, то всегда с усмешкой:

«В половине первого, когда я заканчивал утреннее чаепитие, как дорогая, долгожданная гостья являлась ко мне лихоманка и начинала дергать во мне все жилы, превращая тело в подобие мчащегося поезда. Но я, не обращая внимания на тряску, продолжал пить свой чай, стараясь не промахнуться, когда подносил стакан ко рту. Если в такое время в номер являлся кто-либо из соседей или знакомых, то поднимался шум.

—  Батюшки! Что с тобой!

—  Лихорадка, разве не видите?

—  А у доктора был?

—  Пусть сам придет!»   (В оригинале    диалог дан на русском языке. — И. Н.).

При упоминании о докторах Тукай весь ощетинивался. По его словам, он «не верит в медицину», ставит врачей на одну доску со знахарями и шептунами. Он сам знает, что болен и болен тяжело, но ему, как ребенку, который, закрыв глаза, думает, что он никому не виден, не хочется слышать об этом из уст врача.

Однажды, когда Тукая трепал очередной приступ малярии и, укрывшись всем, что было, он лежал на кровати, ему вдруг припомнилось, что на следующий день праздник. Неужто и в этот день он будет лежать и дрожать? Тут к нему зашел один из приятелей.

—  Послушай-ка, дорогой, ты говорил, тебе что-то помогает от малярии? — спросил Тукай.

—  Аспирин.

—  Принеси-ка, пожалуйста!

Так аспирин стал постоянным спутником Тукая до конца его дней. Когда не помогала обычная доза, Тукай принимал двойную, тройную, а иногда разом выпивал целую чайную ложку.

«Ураза-байрам (праздник разговенья. — И. Н.) прошел. Наступил и прошел курбан-байрам. А я все продолжаю сражение: как только явится госпожа малярия, хватаю аспиринную палку и давай тузить! Малярия? Аспирин! Малярия? Аспирин!»

Когда приступ немного отпускал, Тукай тут же принимался за работу. Кроме «Осенних ветров», в ноябрьском номере «Ялт-юлта» напечатан его ответ Сунчаляю и фельетон. В декабре Тукай закончил еще один фельетон «Отчет прошлого года». Многие материалы Тукай помещал без подписи, многие обработал. Этой же осенью им было написано еще семь стихотворений.

Но Тукаю снова не везет.

«Как-то раз зашел ко мне друг.

—  Хочешь переехать в другую гостиницу?

—  Давай.

Сходили, посмотрели номер. Раза в три больше того, в котором я жил. Потолки высокие. Умывальник. Словом, не номер, а райские апартаменты!»

То была одна из очередных житейских ошибок Тукая. Вероятно, его друг был столь же «практичным» человеком, как он сам. Дело в том, что «райские апартаменты» оказались адски холодными и сырыми.

«О создатель! Здесь меня замораживают, как гуся, которого  впрок подвешивают зимой на чердаке!»

Вид у гостиницы был шпкарный, но топпли здесь через день. Хозяин оказался не то скрягой, не то банкротом.

«Плевать на все! — решил я, нанял ямщика и отправился в деревню». Так новый, 1912 год Тукай встретил в Училе.

В это время в Училе с женой и двумя малыми дочерьми жил дядя Габдуллы Кашфелькабир. После смерти отца Зинатуллы-хазрета три года назад он стал указным муллой.

С детских лет Габдуллы деревня мало изменилась. Прежним осталось и отношение крестьян к своему мулле. Кабпр держал коня и корову, во время страды нанимал поденщиков, но в остальное время работал по хозяйству сам. Его молодая жена Рабига доила корову, ухаживала за утками, убиралась по дому. Ей помогала соседская вдова с дочерью. Смирный, бесхитростный, как его отец, Кабир-мулла был таким же бессребреником. Ни одеждой, ни чем другим не отличался он от простого крестьянина, да и держался запросто. Обязанности духовного пастыря исполпял с неохотой, зато любил погулять с окрестными муллами, потолковать с односельчанами, которые поумней, иногда возвращался из Арска навеселе. Он был немногословен, не блистал остроумием, но любил послушать прибаутки, громко смеялся, всплескивая при этом руками и приговаривая: «Аи, джаным!»