Нелюдь - Василий Горъ

— Руки! — рыкнул десятник, не отводя взгляда от Крома.

Я вздрогнула:

— Ч-что?

— Покажи руки! Да не ему, а мне! — приказал писарь. И, увидев, что я растопыриваю пальцы, ухмыльнулся: — Да не так, дуреха! Ладонями к верху!

— З-зачем? — растерянно спросила я.

— За надом… — буркнул он, оглядел мои руки и задумчиво посмотрел на десятника: — Мозолей нет. Ни одной…

— Как зовут жену барона д'Атерн? — неожиданно рявкнули над ухом.

Я рванулась к Крому и осталась на месте только потому, что подкравшийся ко мне мытарь успел схватить меня за руку.

Трепыхаться было глупо, поэтому я опустила голову и ответила:

— Баронесса Эмилия, ваша милость!

— А их наследника?

— Барон Теобальд…

— Знаю я твоего отца. Он коренаст, широкоплеч и с пузом. Ростом где-то с тебя. У него окладистая борода и сломанный нос. А еще от него постоянно пахнет пивом…

Как выглядит мэтр Давер, я помнила прекрасно. Поэтому посмотрела на мытаря, как на юродивого:

— Папа худощав, выше меня на две головы… А пуза у него нет! Плечи… плечи нормальные — у барона Корделла шире раза в два. Бородку он стрижет. Коротко. Нос — целый… И пахнет от папы не пивом, а мятой!

— Правильно… — отпустив мою руку, кивнул мытарь. Потом углядел в моих глазах немой вопрос и отрицательно мотнул головой: — Нет, я его не видел. Я ж тут стою не каждый день…

Я расстроенно вздохнула:

— Жаль…

— Йорги! Давай быстрее: скоро ворота закрывать — а людей, вон, тьма… — рявкнул десятник, невесть когда успевший избавиться от арбалета.

Писарь посмотрел на темнеющее небо, кивнул и пододвинул к себе чистый лист пергамента:

— Имя?

— Дайна, дочь лекаря Давера Бочонка из Атерна. Приехала в Аверон, чтобы найти своего отца…

— Как зовут Бездушного?

— Кром Меченый…

— Деньги на пошлину есть?

— Есть… — буркнул Кром.

— Платите и можете проходить…

… Въехав в город, я невольно придержала кобылку и изумленно уставилась на обугленные развалины, тянущиеся по правой стороне улицы на добрую половину перестрела: бушевавший здесь пожар уничтожил не меньше трех десятков домов с подворьями!

Дома по левую сторону выглядели ненамного лучше: их стены почернели от жара, окна скалились на мир черными ртами, полными острых зубов — осколков полопавшихся от жара стекол — а прихотливые фигурки Вседержителя, по последней моде поставленные на коньках крыш, казались укутанными в темно-серые саваны.

Сама улица тоже смотрелась не ахти — проезжая часть, некогда мощеная камнем, сейчас напоминала болото, из которого местами торчали грязные булыжники.

— Жуть… — потрясенно выдохнула я и повернулась к Крому: — Надеюсь, что пожар случился днем… Иначе тут должны были погибнуть лю…

Договорить я не смогла: лицо Меченого перекосило такой жуткой гримасой боли, что у меня по спине потекли капельки холодного пота.

Потом десница Бездушного скользнула по Пути, на мгновение задержалась на куске, еще не покрытом зарубками, и потерла щеку. Вернее, не саму щеку, а шрам от ожога!

Сердце на миг замерло, и… заколотилось в два раза быстрее: он не представлял, а ПОМНИЛ!

— Могли… — через вечность хрипло выдохнул Кром. Потом сгорбил плечи и медленно побрел по улице, переставляя ноги, как старый дед.

Я вспомнила про ожог на его спине и сглотнула подступивший к горлу комок: судя по всему, когда-то и он выбирался из такого вот дома…

«Он? Один? А его родные?» — эта мысль заставила меня побледнеть от ужаса и уставиться на пепелище. — «Так может, Ларка — это его жена? Или сестра?»

Тем временем кобылка, успевшая привыкнуть следовать за Кромом, тронулась с места и довольно быстро догнала ушедшего в себя мужчину. Ткнулась в плечо, не дождалась реакции и обиженно всхрапнула.

«Оставь его в покое! Не видишь, ему плохо!!!» — мысленно воскликнула я и слегка натянула повод…

… Через пару минут, когда мы добрались до места, где Стрела раздваивалась и превращалась в улицу Трех Сосен и Тележную, Кром остановился, расправил сгорбленные плечи и посмотрел на меня. Взглядом, в котором не было и тени от только что пережитой боли:

— Куда дальше?

— Направо… До Ясеневой… По ней — до площади Эрвела Буйного и налево, на Щитовую…

— Ясно… — кивнул Меченый и снова замолчал…

… Недавний мятеж коснулся и жителей Белой слободы. Причем, кажется, намного сильнее, чем Ремесленной и Черной: куски красивых кованых заборов, отделяющих друг от друга владения вернейших вассалов рода Латирданов, оказались вывернуты из земли. Обычно аккуратно постриженные кусты и деревья выглядели так, как будто по ним пронесся ураган. Ажурные беседки в некоторых парках лежали в развалинах, статуи и фонтаны превратились в груды обломков, а сами дома, скорее всего, подверглись нашествию бунтующей черни: в высоченной стене, окружающей особняк барона д'Ож, зияли здоровенные проломы, а около дома Энейров валялись обломки самой настоящей штурмовой лестницы. Про следы от арбалетных болтов и темные пятна на земле я вообще не говорю — их вокруг было столько, что рябило в глазах.

А вот наш дом смотрелся более-менее ничего: на массивных воротах недоставало одного герба, калитка висела на одной петле, зато сама стена была целая и невредимая.

Я еще раз оглядела ту часть дома, которая выглядывала из-за забора, осадила кобылку и тяжело вздохнула.

— Что-то не так? — встревоженно спросил Кром.

Говорить о том, что мне не хочется с ним расставаться, что я привыкла к тому, что он рядом, и что я просто тяну время перед неизбежным расставанием было глупо. Поэтому я ограничилась одним-единственным словом:

— Добрались…

— Ясно… — без особой радости в голосе ответил мне Меченый и прикоснулся к Пути. В кои веки не опустив взгляд. И я вдруг поняла, что в этих прикосновениях, как и в самом Посохе Тьмы, нет ничего страшного: когда Меченый вот так дотрагивается пальцами до зарубок, его глаза темнеют не от боли, а от горечи.

«Просто этой горечи в них бывает столько, что ее можно принять за Тьму!» — угрюмо подумала я, горько усмехнулась и вспомнила одну из немногих фраз пророка Аллаяра, которую так любил повторять отец: «Не суди издалека, ибо вблизи все сущее выглядит иначе…»

Тем временем Меченый оставил в покое свой посох, неторопливо подошел к калитке и пару раз врезал по ней кулаком.

За ней раздалось покашливание, а следом — еле слышный звук шагов. Калитка скрипнула, провернулась на единственной петле, и на улицу выглянуло морщинистое лицо старого Ждана:

— Хто?!

— Это я, Мэй! — буркнула я: — Ворота открой…