Русские инородные сказки 2 - Макс Фрай

Заправляет тогда Ахиллес стрелу в свой лук и собирается подбить старую дуру, но стрела отказывается лететь, ибо сначала должна она точно знать — является ли она предметом корпускулярным или же волнообразным? Ей в общем-то похуй — что так, что эдак, но нужно бы как-то определиться.

Черепаха первой доходит до финиша и валится с обрыва в пруд.

Стрела висит где висела и никуда не собирается. Ахиллес на карачках отсчитывает половины половин.

И тут мимо них хуярит идиотское совершенно деревянное буратино, которому вообще всё похуй и не знает оно куда идёт, зачем — кажется покупать неизвестно у кого папе-карле куртку. Но курток тут никто не продаёт, поэтому буратино тоже валится в пруд.

Получает оно там у черепахи золотой ключик, за которым гнался Ахиллес, убивает карабаса, отпирает дверцу и снова превращается в полено.

Столяр Джузеппе опять дарит папе-карло полено, тот делает из него новое буратино, буратино проходит мимо уже издохшего Ахиллеса, про пятку свою так ничего и не выяснившего, и снова валится в пруд. И так навсегда.

А кто выиграл — это опять нихуя не известно.

Буратино и Пиноккио

Пиноккио хотел стать настоящим мальчиком. А Буратино, наоборот, каждый день вбивал в себя один гвоздь, чтобы когда-нибудь стать Железным Дровосеком.

Буратино не умел есть пищу как люди, а Пиноккио умел: придёт он из гостей, откроет дверку у себя на животе — а там всё аккуратно лежит в пакетиках: и первое, и второе, и третье. Только пережёвано всё очень мелко.

Однажды Буратино поссорился с Пиноккио и, чтобы попугать его, позвал карабасабарабаса. Тогда Пиноккио тоже позвал кукольникаманджофоко.

Карабасбарабас и кукольникманджофоко оказались братьяблизнецы, разлучённые в детстве. Они заплакали, поцеловались, потом поженились и стали жить счастливо. Даже взяли себе в детдоме ребёночка на воспитание.

Однажды Пиноккио подарил Буратино свою азбуку, а как ей пользоваться, не объяснил. С тех пор с Буратино стало уже вообще невозможно выйти на улицу.

Однажды Пиноккио купил карту звёздного неба южного полушария и пошёл по этой карте в какое-то место. Вернулся он через два года седенький, с отломанным носом.

Тогда Буратино взял ту же самую карту, пошёл по ней в то же самое место и вернулся через пятнадцать минут со словом Жопа, нацарапанным гвоздём на спине, и со связкой бубликов на шее.

Ольга Гребнева

"Никаких островов нет…"

Нельзя, говорят, так жить. Не по-людски это. Человек, говорят, не остров в океане.

А я бы вот не отказалась быть островом. Необитаемым таким островом, может быть даже, скалистым. Северным, наверное. Ко мне бы иногда приставали бы. Суда бы приставали. В поисках пресной воды. Я бы им давала воды, мне не жалко — главное, чтобы они потом отчаливали, не выдумывали бы ерунды всякой — дома строить, земли, может, с материка завезти, хозяйство какое-никакое… Огородик, укроп там — или что на скалах растет?..

Нет уж. Я бы им тогда устраивала обвалы и всякие прочие неприятности. И моряки, побитые и поцарапанные, грузились бы на свои корабли и отчаливали, нецензурно ругаясь: что, мол, за остров такой неприютный, мы к нему со всей душой, огородик, хозяйство, все как у людей… А вот хрен вам в огородик!

Да… Так бы и жила.

А потом случилось бы кораблекрушение поблизости, в наших северных морях без этого не обходится. И все бы умерли. Кроме робинзона, ясное дело. А робинзон, еле живой, выплыл бы из моря, которое его чуть не убило, и растянулся бы на скалах. Пришел бы в себя — а тут ему и родничок, пожалуйста, и укропчик, который моряки сеяли… А в глубине-то острова, там и лес есть, не надо думать, что остров совсем уж каменный весь! А в лесу еда. Растет и бегает. И сама лезет на костер, предварительно освежевавшись, и просит ее съесть. Такой вот необычный остров робинзону попался. Повезло, наверное.

А домик-то робинзону не построить — нечем и не из чего. Да я и не дам. В смысле, природные условия острова не позволят. И пошел бы тогда робинзон, отъевшись и придя в себя, жилье искать. Пещеры там какие-нибудь, или заросли полезных растений. Нашел бы, само собой — что ж я, совсем свинский остров, робинзона не поселю как следует! Да.

Привык бы робинзон, освоился. Огородик… Нет, и без огородика все есть. Не надо нам огородиков. Флейту бы себе выстругал разве что. Сидел бы вечерами на берегу и играл бы на флейте. А я бы слушала. И другие бы корабли уже не подпускала бы — мы, острова, знаем, как это делается: рифы там всякие, скалы острые и отвесные… А зачем мне другие корабли? Незачем.

Так бы мы и жили бы с робинзоном. Потом он бы умер, скорее всего — я не слышала, чтобы бывало иначе, — а я бы утопилась с горя. Почему Атлантида-то под воду ушла, собственно…

Правда, надо признать, нет никакой гарантии, что робинзон обязательно потерпел бы кораблекрушение поблизости. Или, может быть, вынесли бы волны на берег труп вместо робинзона — такое тоже бывает, и очень часто. Всякое случается со скалистыми северными островами… Кстати, никто не знает, что у нас внутри золотые месторождения почище Клондайка. Даже робинзоны. Потому что кого попало острова не допустят что-то искать, а у робинзонов инструмента подходящего нет — да им в общем и так хорошо, без золота.

Так-то. А вы говорите, "не остров"…

Дмитрий Дейч

ПЕРСЕЙ

После того как Персей разделался с Медузой Горгоной, он без промедления покинул остров и направился в сторону Серифа за обещанной наградой. Было жарко, крылатые сандалии до боли натёрли ноги. Пролетая над безлюдной долиной, Персей присмотрел тенистое дерево у самого ручья и скоро приземлился. Утолив жажду, он крепко уснул, положив под голову туго завязанный мешок с добычей. Проспал день и ночь, а незадолго до рассвета его разбудило чужое прикосновение: кто-то осторожно, стараясь не потревожить спящего, подменил мешок охапкой пахучих, только что сорванных листьев. Персей приоткрыл один глаз, но в сумерках не разглядел злоумышленника. Тем не менее решил ничего не предпринимать до тех пор, пока тот не отойдёт на несколько шагов, чтоб в случае чего успеть вскочить на ноги. Впрочем, вор не собирался уходить далеко. В руках его затеплился огонёк, прояснивший грубое заросшее бородою лицо, пальцы безуспешно теребили узел.

— Жаль на тебя смотреть, — не вставая с места обратился к нему Персей, — узел завязан на славу, к тому же — почём знать — стоит ли содержимое мешка твоего упорства…

Вор, хотя и опешил, быстро нашелся:

— Узнаешь как только я развяжу!

— Постой! Мне, веришь, совсем не хочется ссориться с тобой по пустякам, давай договоримся: угадаешь что в этом мешке — он твой, нет — иди себе мимо, мешок останется здесь со всем его содержимым.

— Я мог убить тебя пока ты спал, — проворчал незнакомец, — но пусть по-твоему: в этом мешке — еда.

— Не угадал.

— Стало быть, одежда?

— Нет.

Бородач прикинул мешок на вес, внимательно ощупал, воздел над головой и потряс, прислушиваясь.

— Здесь горшок.

— Неправда.

— Доспех, шлем…

— Послушай, лучше оставь это занятие.

— Оружие…

— Нет.

— Сыр!

— Нет.

— Камень!

— Вот ещё!

— Животное!

— Хм…

— Жертвенная чаша?

— Ты умнее, чем кажешься, но — нет, не чаша.

— Там — глина, земля…

— И не земля.

— Корона!

— Не корона.

— Идол!

— Нет.

— Голова, тут — чья-то голова!!!

Персей помедлил, обернувшись на восток. Солнце ещё не взошло, но света вполне хватило, чтобы разглядеть маленький камешек на ладони. Он подбросил камешек в воздух, упустил его, чертыхнулся, и, наконец, ответил, внимательно посмотрев собеседнику прямо в глаза:

— Ты угадал. Развязывай…

Маугли

Деталей не упомню, суть сводится к следующему: уповая на человеческое происхождение, Маугли расстаётся с друзьями (стандартная схема прощания: звери изъясняются в стихах, медведи плачут и т. п.), бежит, не зная куда, не разбирая дороги, слёзы застят глаза, джунгли, лианы хлещут, попугаи, банановая кожура и проч. экзотика, в конце концов натыкается на хижину святого отшельника, по всей вероятности — йога, который — на манер кэролловской Гусеницы поначалу его в упор не видит, но по прошествии времени снисходит до уместного в данных обстоятельствах вопроса "Кто ты такой?". Ни один вариант ответа его, как водится, не устраивает (я — Маугли, я — человек, я — волчий выкормыш, друг животных, вожак стаи) — "Да, но кто ты такой?" — Маугли в растерянности, он не знает как люди, воспитанные людьми, отвечают на этот вопрос. Ругая себя на чём свет стоит, отправляется за водой, прихватив традиционный индийский кувшин (вапи). У ручья встречает собственную мать, её, разумеется, обезобразили десятилетия безуспешных поисков (опять слёзы, танцы, фольклор, Радж-Капур), её не узнать, по крайней мере — не сразу, богатая (хотел сказать — вдова) княжна, муж впал в детство, но по причине отсутствия законного наследника продолжает занимать трон; интриги, казна разграблена, армия развращена, чиновники распоясались, по всей стране — стон, мор и глад. Кувшин (вапи) остаётся на камушках у ручья, ненаполненным (не путать с пустым), Маугли спешно отправляется в столицу, в два счёта наводит порядок, и до прихода англичан в стране воцаряются мир и спокойствие. Пощёчина капитану Её Величества (лучше — полковнику, злодею и женолюбу) превращает молодого князя в руководителя национально-освободительного движения. В подполье, чтоб не терять времени даром, он изучает инженерную науку под руководством пленного кембриджского профессора, они быстро находят общий язык, по инициативе способного ученика профессор едет в Европу строить подводную лодку неописуемых технических достоинств. Работая на врага, он, англичанин до мозга костей, испытывает немалые угрызения совести и по окончанию строительства, в день спуска на воду, пускает себе пулю в рот, в лоб, в глаз. В хрустальной пепельнице тлеет огрызок сигары. Маугли замыкается в железной скорлупе и совершает кругосветное путешествие в обществе немногих преданных соратников, попутно уничтожая встречные военные корабли. В один прекрасный день Маугли остаётся один, все погибают, ему за шестьдесят — высокий, седой, с пронзительным взглядом, разочарованный в себе, жизни и людях, покрытый шрамами, умудрённый в науках, в глубоководной тишине играющий на рояле (вокруг — бюсты бессмертных) — задраивает люки, опускается на дно Марианской впадины и там, как долгожданную, встречает смерть: одновременная детонация всех имеющихся на борту зарядов. Конец, но вдруг (но вдруг!) оказывается, что всё вышеизложенное ему пригрезилось, он снова у ручья, в руках — всё тот же кувшин (вапи), он набирает воды, он возвращается в хижину, и отшельник встречает его, как прежде, невозможным вопросом "Кто ты такой?". Стараясь не расплескать ни капли, Маугли опускает кувшин у ног великого Вьясы и, не ответив, бросается в обратный путь — в джунгли. Слоны, обезъяны, медведи, пантеры, попугаи, удавы, волки — приветствуют его. И — титры.