Персона нон грата - Владислав Иванович Виноградов

сказала иначе, Геннадий Николаевич. Гипотеза — магнитная стрелка компаса, указывающего курс в океане фактов.

Лейла присвистнул. Эти двое не зря провели вместе несколько часов, пока Конрад по жгучей послеобеденной жаре мотался в патрульной машине. Протягивая пунктирные линии от одной колонки с именами к другой, они и между собой навели прочный мостик симпатии. «Мостик симпатий»? Конрад мысленно выругался — и он стал говорить метафорами. Вслух сказал:

— Когда я слышу цветистые речи, меня очень сильно тянет выпить. Поскольку это исключается, предлагаю следующее. Лейтенант Адель Пирош едет домой на дежурной машине и отдыхает до утра. Вопросы есть?

— Нет, господин полковник. Я действительно не нужна. Пока у вас не появятся новые идеи, которые требуют подтверждения.

— Или опровержения, — буркнул Лейла.

— Спокойной ночи. Завтра мы обязательно найдем третью точку доминанты, — сказал Ржанков вслед уходящей девушке и добавил: — Толковый специалист. Ты знаешь, чем она занимается в свободное время?

— Конечно. Любовью. Ибо чем еще заниматься девушке с подобной фигурой, будь она хоть трижды лейтенант полиции.

— Архивом. Разбирает старые дела чуть не с первых послевоенных лет, переводит на дискеты. Нынешнее поколение больше доверяет электронной памяти.

— А ты, Геннадий Николаевич?

— Я — нет. История должна храниться в оригиналах. Даже там есть тьма охотников переделать ее себе в угоду или подделать. Начиная с протоколов сионских мудрецов и кончая секретными протоколами к пакту Молотова — Риббентропа, ты можешь сказать, где проходит граница истины и лжи?

— Я знаю, что истина в вине, — сказал Конрад Лейла. — И, честно говоря, в столе стоит аккуратная такая баклажечка с местным напитком. Я припас ее для тебя. Только не говори, что любишь кофе. Кофе горло не промочит, а тебе предстоит говорить всю ночь.

— С кем? Если ты имеешь в виду себя, старый болтун, то…

— Я имею в виду Сильвестра.

Ржанков посерьезнел, кивнул на радиостанцию:

— Предлагаешь вызвать Фельда на связь?

— Если ты ничего не имеешь против.

— Допустим, Сильвестр отзовется.

— На русскую речь он отзовется обязательно.

— И ты сразу включаешь в игру армейских пеленгаторов. Никогда еще не выступал в роли «живца», — сказал Геннадий Николаевич и, раздвинув шторы, распахнул окно во двор. Черные морды пулеуловителей у серой бетонной стены на мгновение показались Ржанкову идолами. Идолами обиженными. Жертвоприношение в капище не состоялось. Или, может быть, только отложено?

Ржанков протянул руку и раздумчиво взял со стола выносной микрофон коротковолновой радиостанции.

14. На берегах Стикса

Мрачный перевозчик доставил Сильвестра на противоположный берег. По горло в воде там стоял бородатый мужчина, похожий на Петера Дембински. Он наклонялся к воде, но всякий раз река ускользала от пересохших губ. Сильвестр тоже хотел пить и посочувствовал бедняге, однако уже в следующее мгновение толкал в гору здоровенную глыбину, на которой было выбито: «Краеугольный камень». И вот, когда вершина была совсем близка и прохладный воздух сияющих высот овевал пылающие щеки Сильвестра, краеугольный камень с жутким грохотом обрушился вниз, увлекая человека за собой.

Он лежал у подножия горы, и не было сил начинать все заново.

Из забвения, из унизительного рабства вырвала русская речь:

— Сильвестр, Сильвестр Иоганович!

Да, именно так его звали в той, прошедшей жизни, которую он оставил на другом берегу Стикса. Сильвестр Фельд. Еще у него было специальное звание — подполковник полиции.

Словно подслушав мысли, голос в темноте произнес:

— Подполковник Фельд, к вам обращаюсь я, полковник Ржанков.

Сильвестр постепенно приходил в себя. Он лежал на каменных ступенях, голова раскалывалась, точно и в самом деле рухнул с вершины и был придавлен валуном. Щекой чувствуя сквозняк из-под двери, Фельд на четвереньках добрался до нее и проверил засов. Засов не был задвинут. Он загнал его в пазы до упора. На ощупь добрался до топчана, где лежала женщина — ее зовут Барби, вспомнил он, — и присел на край. Свеча на столе погасла, догорев, и лишь рубиновый огонек на панели радиостанции рассеивал тьму затхлого подвала. Огонек и голос полковника Ржанкова:

— Я убежден, что вы ни в чем не виноваты, и сумею это доказать. В наших общих интересах, чтобы вы отозвались, если слышите меня сейчас.

С каждым произнесенным словом голос полковника звучал все тише. Прерывисто помаргивал рубиновый огонек: питание садилось. Сильвестр посмотрел на светящийся циферблат «Командирских». Половина четвертого, самый глухой, самый тоскливый час на границе дня и ночи, а сейчас казалось — жизни и смерти. Да, одной ногой Сильвестр побывал на берегу Стикса, испил из реки Забвения. Вино в кувшине было отравлено клофелином или другим подобным препаратом, чтобы поддерживать пленницу в полубессознательном состоянии. Отхлебнув разом добрую половину объемистой баклажки, Сильвестр чуть не отправился на тот свет. Надо дать Ржанкову адрес этого притона, где пытают женщин, а потом…

Сильвестр протянул руку к микрофону радиостанции. Легкое движение пальцев, щелчок тангенты, несколько десятков слов в эфир, и голова может не болеть о женщине, раскинувшейся на топчане в подвале, и о тайнах подвала тоже. Переложить заботы на плечи русского полковника, а самому вернуться домой под утро, укрепить мишень на стене сараюшка, ответить спокойно на вопрос Марии-Луизы: «Где был? Да тут же и был, во дворике, это и Лапка подтвердит. Все остальное — просто сон, дурной сон». Он протянул руку к микрофону.

— Сильвестр, — еле слышно, на последнем дыхании аккумуляторных батарей донесла радиостанция, — я, Конрад Лейла, подтверждаю все, что сказал мой русский коллега. Не валяй дурака, дед. Выхода все равно…

Сильвестр Фельд выключил радиостанцию. «Ошибаешься, Конрад, выход есть: поймать убийцу и привести его на коротком поводке. А твоим словам я не верю. Единожды предавший…»

До рассвета оставалось около часа. Вполне достаточно, чтобы увести из подвала Барбару, вернуться сюда вновь и по-мужски поговорить с обитателями «Парадиза». Сильвестр переоценил свои силы. Пока он вторично приводил Барбару в чувство, пока буквально протолкнул через узковатое для полной женщины подвальное оконце, стало совсем светло. Прижимаясь к остывшей за ночь стене фотоателье, Барби смотрела на голубое небо с полоской зари и не проявляла ни малейшего желания идти куда-либо дальше. Да и куда с ней пойдешь, растерзанной и полуголой, в лохмотьях, которые лишь с натяжкой можно назвать халатиком?

Фельд понял: первоначальный план рушится, как рухнула, внезапно подсеченная, вся его незаладившаяся жизнь. И бросить Барбару нельзя, и по улице с ней не пойдешь. Сильвестр выругался, и, к удивлению, женщина прекратила сползать по стене, глянула осмысленнее.

— Ну же, Барби! Сейчас надо идти, но мы еще вернемся, чтобы рассчитаться с этими подонками, — сказал Сильвестр и снова ругнулся в качестве допинга: —