Негатив. Эскалация - Павел Николаевич Корнев

из серой хмари забытья. Сначала ничего толком не мог понять, будто очнулся посреди ночи после глубокого сна, затем понемногу-помаленьку сознание прояснилось, и я вспомнил, я осознал.

Вспомнил во всех подробностях перестрелку во дворе лесопилки. Осознал, что лежу на больничной койке и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, а ещё совершенно не чувствую сверхэнергию. Вернулась и боль, но скорее, в виде ощущения дискомфорта; меня определённо накачали лошадиной дозой обезболивающего. Ещё — фигуры в белых халатах. Толком разглядеть их не получалось, они то возникали, то пропадали из поля зрения, а, быть может, я просто отключался на время, этим и объяснялся такой рваный эффект.

Ну а потом — через минуту или месяц — у меня перед лицом пощёлкали пальцами.

— Просыпаемся, молодой человек! Просыпаемся!

И я проснулся. В палате властвовал полумрак, слева и вовсе было черным-черно, всё выглядело как-то непривычно, но чем именно было вызвано такое ощущение неправильности, понять не удалось. Просто было не до того.

Я сфокусировал взгляд на докторе и просипел:

— Что со мной?

Дискомфорт на миг преобразился в боль, будто бритвой по лицу резанули, но слова прозвучали достаточно громко и чётко, чтобы меня услышали и поняли.

— А что вы помните? — справился доктор.

— Всё, — выдохнул я.

— Отрадно это слышать. Так понимаю, вас волнуют полученные ранения?

— Да!

Доктор вздохнул и начал перечислять:

— Сквозное ранение правой голени, сквозное ранение левого бицепса, перелом левого четвёртого ребра, травма мышц брюшной полости, контузия, сотрясение мозга, ожоги третьей степени.

Я какое-то время переваривал услышанное, затем, уже не испытывая особенно болезненных ощущений, спросил:

— А сверхспособности?

— Временно заблокированы, — успокоил меня врач. — Кроме того, вы зафиксированы на койке, поэтому не можете пошевелиться. Двигательные функции организма нарушены не были.

— А глаз? — встревожился я, враз покрывшись липкой испариной. — Я ничего не вижу левым глазом!

Доктор наклонился, что-то поправил, и темнота слева от меня обернулась полумраком.

— Глаз не пострадал, в повязке больше нет нужды.

Глаз не пострадал? Накатило невыразимое облегчение, но тут же припомнил слова об ожогах третьей степени. Это как вообще? До костей прожарило? И лицо — тоже?!

Пульс разом участился, стало тяжело дышать, меня затрясло, и доктор велел кому-то сделать укол успокоительного.

— Господа! — заявил он после этого. — У вас не больше десяти минут.

— Этого недостаточно! — резко бросили ему в ответ.

— С учётом его массы тела препарат подействует даже раньше, — спокойно отметил врач. — Желаете потратить это время на пустые препирательства?

— Не желаю! — отрезал незнакомец, разглядеть которого не получилось.

Он занял стул сбоку от моей койки, а я чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы вертеть головой по сторонам. Судя по шуршанию одежды, в палату зашло сразу несколько человек, но остальные пока что сохраняли молчание.

— Для протокола, — под скрип карандаша стенографиста объявил этот настырный тип, — я, следователь республиканского идеологического комиссариата Ефим Яковлевич Суббота, в ходе расследования…

— Полагаю целесообразным формальностями пренебречь и сразу перейти к опросу свидетеля, — предложил смутно знакомый голос.

— Начинайте, коллега! — разрешил следователь.

— Добрый день, Пётр! — поприветствовал меня подступивший к койке Илларион Валерианович Спас, старший советник надзорного дивизиона ОНКОР. — Ты меня слышишь?

— Да.

— Расскажи нам о нападении.

Я закрыл глаза и начал:

— Мы возвращались с дежурства…

Под конец рассказа вновь пробила испарина, ладно хоть слушали меня не перебивая, и не было нужды отвлекаться на вопросы. И без того во рту пересохло и мысли путались.

— Так вас не таранили машиной? — уточнил Илларион Валерианович.

— Нет.

Это заявление привело Ефима Яковлевича в состояние немалой ажитации, следователь вскочил со стула и принялся вышагивать по палате.

— Сможешь опознать преступников? — резко выпалил он после этого.

— Нет, было темно.

Как ни странно, мой ответ Субботу всецело устроил, и он обратился к старшему советнику:

— Фотографии, коллега!

Илларион Валерианович отступил от койки, а потом шагнул обратно и продемонстрировал мне две фотокарточки. Лощёный господин лет сорока на одной из них показался смутно знаком, но в ответ на прозвучавший вопрос, не узнаю ли нападавших, я ответил хриплым шёпотом:

— Нет. — И добавил: — И там один точно оператором был.

— В курсе! — отмахнулся Суббота. — Скажи, старшина Ревень в кого-нибудь попал?

— Нет, — уверенно заявил я. — Оператор выставил кинетический щит…

— Но ведь перестрелка продолжилась и после того, как ты оставил старшину?

— Ему прострелили голову! — напомнил Илларион Валерианович.

— Мы не знаем, когда именно это произошло! — возразил следователь комиссариата.

— Я… Я видел, — заявил я, переборов странную слабость.

— Он не отстреливался от преследователей?

Своего ответа я уже не запомнил, да и не был уверен, что ответил вовсе. Отрубился.

Очнулся, такое впечатление, уже на следующий день; судя по заглядывавшим в окно солнечным лучам, — утром. Разбудил громкий спор за дверью, но пожаловали в палату не вчерашние гости, а давешний доктор в компании накинувшего на плечи белый халат капитана Городца.

— Нервотрёпка пациенту на пользу точно не пойдёт! — предупредил врач.

Георгий Иванович только хохотнул.

— Никто его нервировать не собирается.

— Было бы странно ожидать от вашего ведомства другого! — парировал доктор, который определённо имел представление о месте службы посетителя.

Городец это замечание проигнорировал и указал на меня.

— А чего это он у вас к койке примотан? Пациент в сознании и адекватен, а вы с ним как с буйнопомешанным!

Врач раздражённо засопел и покинул палату, буркнув перед тем:

— Сейчас распоряжусь!

Георгий Иванович переставил стул к моей койке и уселся на него, устроив на коленях кожаную папку.

— Доброе утро, Петя!

— Доброе… — вполголоса ответил я и ощутил резкую боль в уголке рта, будто там лопнула губа.

— Ты не напрягайся, — попросил капитан Городец. — Формально я пришёл тебя опросить, но это только предлог. Навестить решил, о здоровье справиться и от Альберта Павловича привет передать.

Я сглотнул и задал самый важный для себя сейчас вопрос:

— С лицом у меня что?

— Лицо у тебя на месте, — ответил Георгий Иванович, раскрыл папку и вытянул из неё несколько фотографий, развернул ко мне изображениями, показал. — Только в обморок не грохнись, а то эскулап меня живьём сожрёт.

Узнал себя на снимках далеко не сразу, но сознания не потерял. Очевидно, фотограф запечатлел меня непосредственно в приёмном покое, куда доставили с места перестрелки, и голову ещё не забинтовали, была видна покрытая волдырями и струпьями кожа. Правая сторона лица не пострадала, да и слева до глаза ожоги не добрались, пострадали только подбородок и скула.

— Думал, всё куда хуже, — сказал я с нескрываемым облегчением.

— Регенерация у тебя на загляденье, через месяц будешь как новенький, — уверил меня Городец. — Это не я сам