Вкус заката - Елена Логунова

Однако нарочито грубая деревянная дверь с чугунным кольцом-стучалкой распахнулась неожиданно легко, утопив меня в золотисто-розовом свете. Я застыла в нем, как мушка в янтаре, потрясенная открывшейся картиной.

Всю противоположную стену помещения занимало огромное французское окно, до краев заполненное алым закатным светом! Он окрасил в розовые тона и светлые оштукатуренные стены, и невысокий потолок, и лакированные доски пола. Застеленная белым просторная кровать превратилась в постамент из розового каррерского мрамора, а собранные ровными складками полотняные шторы – в величественные колонны.

Это была не просто комната – это было святилище. Храм! И я даже знала, какого именно бессмертного божества.

– Тебе нравится? – Даниэль увлек меня внутрь.

Подчиняясь мягкому нажиму его руки, я с ускорением двинулась вперед, пересекла небольшую комнату и остановилась у окна.

За ним был крошечный дворик, вымощенный тесаным камнем. Он упирался в полуметровую зеленую изгородь, над которой еще метра на два возвышалась по-настоящему старая крепостная стена. Я знала, что за ней только небо и почти отвесные скалы, на середине своей высоты опоясанные крепостным валом, и уже с него, как со ступеньки, падающие в море.

Слева дворик, по площади сопоставимый с хорошим обеденным столом, закрывала от глаз возможных соседей плотная шеренга молодых кипарисов в синих керамических горшках. Справа, превращенные богатой палитрой заката в роскошный витраж, блистали золотом, охрой и киноварью стекла небольшой оранжереи.

– Нравится – не то слово! – Я покачала головой и обернулась к мужчине, оставшемуся у порога. – Я в неописуемом восторге! Место просто сказочное!

– Сказочное место, сказочное время и сказочная женщина…

Даниэль подошел ко мне близко, провел ладонями по шее и осторожно освободил мои плечи от укрывавшего их плаща.

Тяжелая черная ткань с шорохом скользнула вниз, на пол, открыв закатному свету доступ к алому шелку, и моя блузка запылала всеми оттенками живого огня.

– Дай мне пять минут, – основательно распробовав наш первый настоящий поцелуй, попросила я.

– Не спеши. У тебя будет столько времени, сколько ты захочешь! – ласково улыбнулся он.

– Пять минут, – повторила я, направляясь в ванную.

Спешить я не собиралась, но и медлить не могла.

Туфли я сбросила на ходу, шарф уронила на пороге, блузку скинула с плеч на пол в ванной, и она разлилась на терракотовой плитке кровавым пятном.

Ванная комната в номере была самой обыкновенной, без претензий и излишеств. Приняв душ, я завернулась в единственное большое банное полотенце, и Даниэлю затем пришлось довольствоваться полотнищем вдвое меньшего размера. Впрочем, мы быстро расстались с тряпками – они все равно не согревали. Ночь была прохладной, и я перестала дрожать только после того, как почувствовала живое тепло.

Оно проникло в каждую клеточку моего тела и наполнило его тихим блаженством, которое довольно скоро превратилось в ощущение, похожее на голод. Согреваться в объятиях Даниэля было очень приятно, но это была еще даже не прелюдия. Так, камертон.

– Я так долго ждал тебя, – прошептал он мне на ухо.

– Да уж, наверное, – пробормотал этот циник – мой внутренний голос.

Закат отгорел. Ночная тьма за стеклянной стеной сделалась глубокой, как черная дыра. Прежде чем нырнуть в любовь, я выскользнула из постели и плотно задернула тяжелые шторы. Стало совсем темно, но это была уютная темнота – мягкая, теплая, наполненная нежным шепотом, тихими вздохами и сладкими стонами.

Как это оказалось просто, легко и естественно! Никогда раньше у меня не было партнера, который совершенно не нуждался в подсказках и деликатной помощи, который чувствовал меня так же безошибочно и полно, как я чувствовала его самого. Раз за разом он выводил меня на пик наслаждения, и, может быть, впервые в жизни я позволила себе и не скрывать свою жадность, и не заботиться о том, чтобы мужчина расценил ее как комплимент своим незаурядным способностям. Даниэль не нуждался в комплиментах. Он был гениален. И, чтобы вполне раскрыть свой талант, он нуждался только во мне.

Ночь была долгой, но я запоминала каждое ее мгновение. Я, которая во всех других связях при первых признаках приближения финала безжалостно, как слепых котят, топила слабо барахтающиеся воспоминания в черной бездне, хотела сохранить эту единственную ночь на вечную память.

Умирать было не страшно. Страшно было не вспомнить его потом, в следующей жизни, или на небесах, или в аду – там, куда попадают алые ангелы и их жертвы. Рабы и тираны.

– Анна…

Интонация, с которой Даниэль прошептал мое имя, была близка к молитвенному экстазу. Уловив это жаркое, нежное и исполненное раскаяния «Анна», я прижалась к обнимающему меня мужчине еще теснее, но неожиданно услышала:

– Елена…

Я не стала поправлять его – просто не успела, и спустя секунду он с той же страстью выдохнул:

– Луиза…

Я молчала, сосредоточившись на своих ощущениях. Приближалась кульминация, ритм наших движений ускорился, дыхание участилось, и странная молитва из одних лишь женских имен зазвучала в нарастающем темпе:

– Катарина! Ядвига! София!

В кромешной тьме я не видела лица Даниэля, но слышала, как меняется его голос. От слова к слову он терял звучность и волнующие вибрации, наполнялся дребезжанием и хрипами, делался прерывистым и тусклым. Этот стремительно слабеющий голос напугал бы меня, если бы внутри себя я не ощущала пропорционально растущую силу, его взрывную мощь, вынуждающую и меня концентрировать энергию, а не расходовать ее впустую на страх и жалость.

Я очень хотела дожить до того момента, когда в череде чужих имен прозвучит мое собственное. Я знала – оно будет самым последним.

Звонкий юношеский голос превратился в шорох. Опасаясь, что он совершенно иссякнет раньше, чем окликнет меня, я резко толкнула Даниэля, мы перевернулись, и я оказалась сверху.

Это отсрочило финал на три выдоха, заполненных еще двумя именами и одним императивом.

Последним именем стало «Марина». Меня Даниэль так и не назвал.

Зато свою короткую просьбу, приказ или заклинание он, без сомнения, адресовал мне одной:

– Живи!

Судорога, скрутившая нас, опустошила его и наполнила меня.

Когда звон в ушах утих и моя спина, выгнутая дугой, распрямилась, я рухнула на скомканные простыни и заплакала.

Слезы мои были тихими и текли долго, но зато вымыли из души всю горечь. Лучший в мире любовник, которого я убила, завещал мне жить, и я не собиралась с самого начала отравлять свою новую жизнь сомнениями и страданиями.

Вновь и вновь я нежно касалась пальцами его лица, ощупывая и разглаживая горизонтальные линии на лбу, вертикальные черточки между бровей, морщинки у глаз и глубокие борозды по обе стороны рта, уголки которого загнулись вверх. Упрямый подбородок утратил каменную твердость, складка под ним обвисла, веки набрякли, кожа на щеках сделалась дряблой и всюду, даже за ушными раковинами, съежилась морщинками. Я разглаживала их, пока мягкие линии не затвердели, как остывший пластилин. Тогда я в последний раз поцеловала приоткрытые холодные губы, накрыла неподвижное тело гобеленовым покрывалом, встала с постели, подошла к окну и раздернула шторы.