Ты, я и Гийом - Диана Машкова

– Так они поженятся с Артемом или нет? – спросила Надя.

– Не уверен, – ответил Сергей. – Он мне сказал – она просто работу приехала искать.

– Ничего тогда не понимаю! Я думала, ради него. Мне показалось – любовь.

– Может быть.

– У нее ведь дочка в Казани осталась?

– Да.

– И что, она ради работы какой-то оставила ребенка? Я понимаю, если б они с Артемом поженились и забрали девочку к себе.

– Надь, слушай. Давай спать. Не собирается Артем ни на ком жениться, и Яна прекрасно об этом знает. Ей работа хорошая нужна. Ясно?

– Нет! – Голос у Нади стал злым. – Мы вот с тобой три года бьемся – пытаемся ребенка родить, а ни черта не выходит. Затаскали уже по больницам. А этой дуре так запросто повезло. И она не ценит! Не мать – ехидна!

Из-за стены послышался скрип кровати и сдавленные всхлипы.

– Наденька, солнышко, ну не плачь. Спи давай. У всех ведь все по-разному бывает.

До утра я уже не могла уснуть – лежала на своем диване с открытыми глазами, из которых то и дело стекали на подушку слезы. Конечно, Надя права: главное в жизни женщины – это дети. Вот и нечего было все это затевать, нельзя было противиться природе. Сердце сжимала глухая и непрерывная боль. Боль от жалости к себе, к Катеньке, к Надюше – ко всему женскому роду, уязвимому и зависимому в этом мире.

После звонка мамы боль стала невыносимой: я даже не нашла в себе сил поехать, как планировала, на поиски работы. Весь день без перерыва проревела, попутно убрав до блеска Сережину квартиру, – пусть хоть какая-то польза от меня будет. Потом решила, что я все равно, кроме как на мытье полов, ни на что не способна, и поэтому единственное, что остается – перестать выкаблучиваться и ехать домой: успокаивать ребенка и усилием воли реанимировать прогнившую до костей семейную жизнь. С таким настроем я и отправилась с Сергеем и его женой в Шереметьево встречать Артема.

Любимый мой расстроился, не обнаружив во мне никакого «поросячьего восторга» на тему долгожданной встречи. Я не кинулась к нему на шею, не расцеловала. Он сразу же нахмурился и по-детски надул губы. В первый раз за все время я подумала тогда, что наши отношения однозначно сходят на нет: Артем не понимает, что творится у меня на сердце. Не отдает себе отчета в том, что я наделала ради того, чтобы совершить последнюю попытку быть рядом с ним! Да, ему хорошо со мной – легкой, беззаботной, готовой на новые фантазии и безумства, но с такой – подавленной и сломленной чередой бесконечных переживаний и житейских проблем – он еще дела не имел. Да и захочет ли?

Из аэропорта мы все вместе поехали домой к Сереге: нужно отдать ему должное, он стойко сносил нашествие – отчасти татаро-монгольское – на свою квартиру. И даже слова не сказал, когда мы, второпях проглотив за компанию с хозяевами привезенную Артемом бутылку «Baileys», закрылись в гостиной.

– Не ожидал, что Надя с Серегой обрадуются моему приезду больше, чем ты! – сразу же зашипел на меня Артем.

– Извини. – Я не собиралась с ним ссориться, только хотела сообщить, что завтра же возвращаюсь в Казань.

– Ладно, – смягчился он, – у меня для тебя подарок. Вот! – Он вытащил из своего рюкзака и положил рядом со мной небольшую картонную коробку. – Открывай! Уже с «симкой».

– Спасибо. – Я опустила глаза. Да, вчера еще я мечтала о телефоне, а теперь вот благодаря Артему он у меня есть. Но это не вызывает никаких эмоций. Пора уже сознаться, что я не останусь в Москве!

– Будешь искать работу, – я не успела и рта раскрыть, – пригодится! Впиши сразу номер в резюме. Пусть напрямую звонят. Ты что, даже не поцелуешь меня? Нет, ну это уже просто свинство!

Я не стала возражать – приблизила к нему лицо и осторожно поцеловала. Его язык моментально отреагировал на мое робкое прикосновение: через мгновение я уже чувствовала, как он хозяйничает у меня во рту, настойчиво имитируя более интимное проникновение. Терпеть это было выше моих истощенных длительной разлукой сил. Я застонала и прижалась к Артему. Он, напротив, немного отстранился и начал торопливо меня раздевать.

Мы лежали на неразобранном диване в объятиях друг друга и тяжело дышали.

– Ты останешься на ночь? – с надеждой спросила я.

– Не могу, – сочувственно произнес он. – Нужно ехать к родителям: они же знают, что я сегодня прилетел.

– Я поеду с тобой, – поставила я глупый ультиматум.

– Ты что, смерти моей хочешь? – резонно возразил Артем. – Мама нас обоих с лестницы спустит.

– Ну и что! – обида и ярость уже закипали внутри меня. – Главное – мы будем вдвоем. Ты же взрослый мужчина! При чем тут мама?!

– При том. – Он выбрался из-под меня и начал медленно одеваться.

– Артем! – ком застрял у меня в горле. – Не уходи!

Боже, ну почему я унижаюсь до этих уговоров, почему никогда не могу прямо высказать ему все, что чувствую?

– Я должен. – Он посмотрел на меня печальным долгим взглядом и вышел из комнаты.

Я отвернулась к стене и заплакала. Несправедливо Аполлинер решил, что только женщины не способны на сильную, всепоглощающую любовь. Что только слабому полу не дано по заслугам оценить и понять силу настоящей любви. Вот – пожалуйста. Живой пример такой же недоразвитости среди мужчин. Ну почему именно мне выпало это испытание любить человека, который сам не в состоянии разобраться в себе, который создан из нерешительности и противоречий?! Как в одном человеке могут уживаться столь разные качества: страсть и холодный разум, порядочность и разврат, честность и обман, нежность и жестокость? Он жил в мире странных принципов, придуманных им самим: можно спать с чужой женой, но нельзя разрушать семью; невозможно разлучать ребенка с отцом, но можно лишить его матери; нельзя перечить родителям и можно их не любить; можно причинять другим людям боль и оставаться безгрешным при этом. Я даже знала, откуда это все взялось: из анналов семейного воспитания, которые явно противоречили реалиям окружающего мира. Артем так и не принял ни одну из сторон: остался болтаться где-то посередине. Но самое ужасное – им руководила какая-то необъяснимая несвобода. Обидный обывательский страх изменить свою жизнь, ослушаться маму, поступить не так, полюбить меня!

Как же он напоминал мне сейчас глупенькую Анни Плейден, которая, хоть и тянулась неосознанно к Аполлинеру, к его безумной любви, но боялась. И страх оказался сильней. Когда он приехал, преодолев и денежные, и прочие затруднения, в Лондон, чтобы жениться на ней, она до смерти перепугалась. Да и пастор с женой – родители Анни – встретили черноглазого иностранца в штыки. Он был не их поля ягодой. Он был безнадежно другим. Ему отказали.

Обманутый в своих надеждах Вильгельм вскоре вернулся в Париж. Как там писала Юлия Хартвиг? «Он чувствует себя униженным и обиженным, не дают покоя сердце и самолюбие, непрестанная глухая тоска завладела им, как недуг». Вот-вот. Слишком уж, до боли, все это было мне теперь знакомо. Но, что характерно, и в тот раз Аполлинер не сдался. Он снова приехал в Лондон некоторое время спустя. Он подумал, что, если уж родители Анни против него, он уговорит ее сбежать. Но возлюбленная его неожиданно выкидывает такое, чего никак нельзя было ожидать от этой, слишком уж подверженной приличиям и морали девушки – она бросает все и уезжает работать в Америку. На место гувернантки в богатом доме. Уезжает ради того, чтобы скрыться от пылких домогательств до смерти влюбленного в нее Аполлинера. Воспоминания об этом факте биографии Костровицкого бросили меня в холодный пот. И так уже слишком много мистических, заколдованных совпадений! Как бы и Артему тоже не пришло в голову окончательно и бесповоротно от меня сбежать. Вполне вероятно, учитывая, что он практически не вылезает из этого своего Кембриджа. Правда, сейчас была надежда на то, что он подумает обо мне, – обещал ведь помогать и заботиться – и задержится в Москве хотя бы на полгода.