Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты - Игорь Бунич

Пришлось им малину свою собрать. То ли “Анну Каренину” оседлали, то ли “Надежду Крупскую” — уж не помню. Пришли-таки к соглашению. Решили от греха подальше монополию государству вернуть, “здоровые силы” перестали “Рояль” местного производства гнать из-за кордона. А на радостях пароход продали какому-то подставному совместному предприятию.

Василий Лукич замолк. Потом неожиданно повернулся в сторону прихожей и громко крикнул:

— Эй, Борисыч! Ты не утонул там?

Ответа не последовало. Ветеран забеспокоился и поднялся со стула.

— Владлен Борисович! — крикнул я и привстал.

Мы оба замолкли. Из-за двери донеслось ворчание — невнятный отзыв пьяного уполномоченного. Лукич снова сел и продолжил рассказ:

— Вот так они работают, А ты говоришь — диспут. Во всём этом деле плохо то, что они из разных хранилищ без разбора сливали всё вместе, не прочитав даже инструкции и рекомендации по применению. А там были спирты ой какие разные. С химическими добавками. Для расслабления психики, для агрессивности, снотворные, сосудосжимающие и всякие другие. Это сейчас уже разные службы проверять стараются спиртное. Но больше не по этой причине. Были, якобы, попытки отравленное питьё завезти из Чечни. Пресекли. На стол, говорят, Дудаеву поставили. Объяснили, что такое бумеранг. Дудаев посмеялся и ответил, что его люди религиозные, и им отравление не грозит. Но пообещал разобраться и доложить. Сказал, что не мужское это дело — напиток жизни превращать в орудие террора.

— Лукич, — прервал я алкогольную тему ветерана, — неужели в откровениях и прогнозах твоего синоптика есть доля правды? Как ты думаешь?

— А чего мне думать? Я и без этого знаю. Все откровения — чистая правда. Только не всё он ещё сказал. Не положено. Вспомни, как он один раз обмолвился — “резервация”. И поправляться стал, что, мол, не в том смысле, как это на Западе понимают. Об этой разработке он ничего не скажет. А скажет — без вести пропадёт!

А прогнозы? Сам понимаешь, ты же историк. Пораскинь мозгами. Они же пользуются штампами, которые им Ильич наклепал на все случаи жизни. Вспомни, что делал вождь мирового пролетариата в восемнадцатом и девятнадцатом году. Да и потом…

Лукич загнул большой палец на левой руке и начал:

— Экспроприировал всё, что плохо лежало, на благо мировой революции — это раз! Продавал всех, кто его покупал, и наоборот — это два! Органы террора и вымогательства создал и работой их обеспечивал — это три! Это только великие дела, я уж не говорю о мелочах. Вот последнее великое дело его и подкосило. Когда очухался и понял, что проиграл, — в зону попросился. Тут Органы и подмяли всех под себя. Вот они, — Василий Лукич пальцем показал в направлении места, где приходил в себя синоптик, — сейчас считают, что им удалось удачно скрестить ужа и ежа с перспективой получить от каждой вязки, или случки, как тебе больше нравится, не два метра, а два километра колючей проволоки.

Товарищу Сталину долго удавалось маневрировать — на то он и Сталин! Второй фронт им открыл — работать не только против населения, но и против самих себя.

— И против партии и армии, — добавил я.

— Армия и партия — это то же население, — поправил меня мудрый ветеран и снова крикнул:

— Каркуша, просыпайся, за Органы пить будем.

— За единство Органов и народа, — донеслось из туалета, потом послышался звук спускаемой воды.

— Лукич, прости за нескромный вопрос: неужели ты тоже с ними? — почему-то почти шёпотом спросил я.

Лукич долго смотрел на меня, вздохнул, слил остатки подорожника в бутылку с лебедой, протянул мне и сказал:

— Держи. Завтра опохмелишься. Этот вопрос ты мне уже задавал. А я тебе уже отвечал. Запомни: женщине разрешено повторяться в одном и том же — “ты меня любишь?”, а мужчине предписано отвечать — “так точно”. Каждый раз. Запомнил? Это раньше партия регулярно требовала расписаться в любви, а народ отвечал “есть”. Партия уже давно не женщина. Приходится ей и в парики разные рядиться. Да поздно уже. Склероз и старческий песок под париком не спрячешь.

Первая электричка, на которую я сел, чтобы доехать до Карачарово, держала путь на Петушки. Когда на станции “Серп и молот” двери захлопнулись, я открыл портфель, намереваясь просмотреть газету, купленную днём. Мне бросилась в глаза бутылка с остатками “королёвских” напитков. Я достал её, оглянулся по сторонам и, вспомнив Веничку Ерофеева, засмеялся и “немедленно выпил”

СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ВЗРЫВ

Постепенно мои отношения с Василием Лукичём достигли такой стадии, что я превратился для него в своего человека. Он даже сам звонил мне по телефону, выясняя, куда это я пропал. При этом оказывалось, что я не был у него целую неделю!

Он стал гораздо откровеннее и уже реже ворчал о том, что мне то или иное знать не положено, а он из-за меня не хочет лишних неприятностей.

Как-то Лукич вручил мне среднего размера картонную коробку, в которой оказались его фотографии, главным образом послевоенные.

Довоенных было очень мало, да и качество их было таково, что трудно было точно сказать, Лукич на них изображён или нет.

— Да вот он — я, — убеждённо говорил ветеран, тыкая пальцем в расплывшееся пятно, на котором можно было опознать только будёновку и коня.

Я вежливо соглашался и спрашивал:

— Ты разве кавалеристом был, Лукич?

— Не был я кавалеристом, — возмущался Лукич, — а что касается коня, то, во-первых, на фотографии не конь, а кобыла по кличке “Искра”. Вначале её назвали “Ленинская искра”, но потом начальство приказало слово “Ленинская” убрать. И осталось только “Искра”. Это средство транспорта. Вроде мотоцикла или автомобиля по нынешним временам. А ты как полагаешь? Я должен был тридцать вёрст до Москвы от своей зоны и обратно пешим ходом двигаться? Вот и ездил на “Искре”, а иногда её в бричку запрягал, когда Ильича куда-нибудь возил.

— А ты Ильича куда-то ещё и возил? — спрашиваю я.

— Всякое бывало, — отмахивается Лукич, явно демонстрируя, что сегодня на эту тему он говорить не желает.

Среди прочих фотографий я, к великому своему удивлению, обнаружил одну, на которой Василий Лукич был запечатлён в форме капитана первого ранга на фоне памятника погибшим кораблям в Севастополе. Это было что-то! Бездонным ящиком с сюрпризами — вот кем был Василий Лукич!

— Лукич, — завопил я, — ты и на флоте, что ли, послужить успел?

На обороте фотографии стояла дата: 6 декабря 1955 года, Севастополь.

— Было дело! — сознался Лукич. — Только не очень долго. Месяца три всего. Да и то нельзя сказать, что я служил. Просто в форму флотскую нарядился, чтобы особо не выделяться. Как в маскхалат. В Севастополе на любого, кто не в морскую форму одет, смотрят косо, с подозрительностью, и все норовят такого задержать на предмет проверки документов и выяснения личности. Народ-то там сильно пуганый.

— А как тебя туда занесло? — любопытствую я. — Ведь, насколько мне известно, тебя, Лукич, в пятьдесят пятом году из органов турнули, и ты работал лектором в обществе “Знание”.

— Правильно, — соглашается Лукич, — только из органов меня не турнули, как ты выражаешься, а перевели в резерв с оставлением удостоверения и права ношения оружия. Правда, последним правом я и в старые времена не очень пользовался. Зачем оружие, когда ты на собственной территории? На собственной территории единственным оружием должна быть революционная законность. Этой законностью можно так шарахнуть, что никаким оружием не получится! Сам знаешь, сколько этой самой “соцзаконностью” людей перевели! О каком же пистолете можно в таких условиях помышлять.

— Ладно, — говорю я, — ты, как всегда, прав, Лукич. Так как же тебя всё-таки на флот занесло?

— Произошло это, если мне не изменяет память, где-то перед ноябрьскими праздниками пятьдесят пятого года. Я эти праздники всегда любил отмечать, отмечаю и до сих пор. Как бы к Октябрьской революции ни относиться, но, как говаривал Ленин, несомненно одно — Октябрь ознаменовал начало принципиально новой эпохи в истории человечества. А уж хороша была эта эпоха или совсем наоборот — это вопрос политических вкусов и воззрений. С какой точки смотреть. С моей, например: ну, кто бы я был, если бы не Октябрьская революция. Гопником каким-нибудь. А так до полковника дослужился, решал задачи государственной важности. Значит, для меня Октябрь явление более чем положительное. Конечно, у тех, кого шлёпнули или всю жизнь заставили просидеть в зонах, точка зрения другая; но истинная демократия как раз и состоит из различных точек зрения.

— Так вот, помню, купил я бутылку коньяка, — продолжал свой рассказ Лукич, — и собирался присоединиться к компании таких же полуотставных “оперов”, как и я сам, чтобы за праздничным столом, как говорится, вспомнить нашу юность боевую в рамках разрешённого к разглашению. Ну и выпить, разумеется. Иду я, значит, в предпраздничном настроении домой и — дверь ещё не успел открыть — слышу, как у меня телефон надрывается. Ну, думаю, начались предпраздничные поздравления.