Майн Рид: жил отважный капитан - Андрей Танасейчук

Нет сведений о том, провожал Рид своего товарища в Ливерпуле или простился с ним в Лондоне. Впрочем, это не очень важно. Куда важнее то, что они довольно плотно общались в эти два месяца: нужно было завершить множество дел — ведь на Фридрихе Геккере и Томасе Майн Риде лежала ответственность за прибывших с ними немецких легионеров. Поскольку Геккер довольно часто пребывал в глубокой апатии, то многое приходилось делать Риду. Необходимо было обеспечить возвращение людей в США, помочь с жильем, одеждой, питанием; наконец, продать партию револьверов системы «кольт», которые они привезли с собой, чтобы вооружить своих товарищей (деньги, вырученные от продажи, пошли на оплату обратного пути в США). В эти недели Майн Рид окунулся в стихию митингов и революционных собраний. Геккер свел его не только с немецкими революционерами, обосновавшимися в Лондоне, но и польскими, итальянскими, русскими, венгерскими революционными эмигрантами. Можно сказать, что, очутившись в Лондоне среди разношерстной европейской политической эмиграции, Рид сделался «своим среди чужих»: он не только разделял демократические убеждения изгнанников, но и чем мог помогал им — выступал своего рода посредником в бытовых вопросах, в контактах с прессой, объяснял, советовал, как вести себя в той или иной ситуации. Такой советчик был очень нужен этим людям, которые оказались хотя и в дружественной, но совершенно чуждой им в социокультурном плане среде.

Автор настоящих строк нимало не погрешил против истины, говоря о дружественном отношении британского общества к европейским эмигрантам-революционерам. Необходимо признать, что современная доброжелательность Великобритании к политическим эмигрантам (не только из России, но из других стран мира) имеет давние корни, и традиция эта, по меньшей мере, восходит к XIX веку. Исследования как британских, так и отечественных историков показывают, что в XIX столетии отношение действительно было и доброжелательным, и сочувственным. Среди причин, способствовавших этому, можно отметить хотя бы то, что в британском обществе традиционно сильны не только недоверие к Европе, но и демократические традиции. Поэтому национально-освободительные движения, тяга к демократизации общественной жизни, стремление внедрить традиционную для Англии парламентскую форму правления воспринимались англичанами — традиционными парламентаристами — с пониманием и сочувствием. Нельзя не забывать и об отношении официального Лондона: Британской империи были выгодны разброд и шатание в Европе, власти предержащие не видели никаких угроз для государства в том, что Лондон стал центром революционной эмиграции, да и лорд Пальмерстон — британский премьер явно благоволил эмигрантам. Наконец, эмигранты, облюбовавшие столицу империи, не были «сбродом», как это часто пытались представить официальные круги России, Австрии и Пруссии: в основном это были весьма респектабельные люди — бывшие министры (даже главы правительств), большей частью дворяне (нередко титулованные), офицеры и генералы разбитых армий, видные адвокаты, журналисты и, вообще, как правило, весьма образованные люди. Наконец, эмигранты были патриотами, «мучениками за дело свободы», поэтому в их облике неизменно присутствовало нечто романтическое, возвышенное, и это не могло не привлекать к ним симпатии. Для Майн Рида этот романтический ореол, окружавший изгнанников, был, наверное, особенно важен, тем более что тень от него падала и на того, кто находился с ними рядом. И то, что таких политэмигрантов, как Л. Кошут, А. Мадзини, Д. Гарибальди и других, принимали министры британского правительства и английские аристократы, а европейские тираны забрасывали протестами по этому поводу Виндзор, — безусловно, тешило самолюбие тех, кто помогал изгнанникам. Сочувствуя этим людям, оказывая им помощь, защищая их от нападок консервативной прессы, Майн Рид ощущал себя причастным к борьбе за демократические идеалы, видел себя в рядах революционеров. Что может быть романтичнее этого самоощущения?

Даже внешне Рид стремился подчеркнуть свою «революционность»: обожал свободные белоснежные рубашки «апаш», шейные платки алого цвета и носил особого фасона шляпу — с высокой тульей и широкими мягкими полями. Моду на нее среди революционеров ввел все тот же Фридрих Геккер — в ней он провозглашал республику в Бадене и вел своих соратников в бой против баварских и вюртембергских отрядов. Она и называлась по его имени — «геккер», и стала своего рода «опознавательным знаком» в среде «людей 1848-го». С этим «опознавательным знаком» Рид не расставался на протяжении всей жизни, заказывал и неизменно носил шляпы именно такого фасона.

Викторианский литератор

Геккер покинул Англию. Больше с Майн Ридом они никогда не встречались и не переписывались. Но, как мы видим, «в наследство» немецкий революционер оставил своему другу не только привязанность к экстравагантному головному убору, названному его именем, но и широкие связи в среде политэмигрантов — «людей 1848-го». Позднее, в 1850-е, Рид особенно сблизится с венгром Л. Кошутом, будет с ним много общаться, переписываться, выступать с письмами в его защиту. Но тогда, в 1849 году, Рид еще очень мало знал о венгерской революции, да и Кошут был еще довольно далеко от берегов Туманного Альбиона. В Лондон бывший венгерский премьер прибудет (надо сказать, с большой помпой) только в 1851 году. Все это еще впереди. А теперь, после лихорадочной сумятицы мая — сентября, отъезда Геккера и его несостоявшихся легионеров, Риду было необходимо оглядеться и сделать выбор — чем он займется и где станет жить: вернется ли, как его товарищи, обратно в США или останется в Великобритании.

Как известно, Рид считал Соединенные Штаты самым свободным государством мира. Свою родину — Великобританию он, наоборот, воспринимал как царство несвободы. Его возмущало рабство американских рабов, но в своих соотечественниках (и еще в большей степени — в европейцах) он видел рабов худшего свойства. В одном из романов есть характерные строки: «В других странах, в том числе в своей собственной, я вижу вокруг таких же рабов, причем их гораздо больше. Рабов не одного человека, но множества людей, целого класса, олигархии. Они не холопы, не крепостные феодала, но жертвы заменивших его в наше время налогов, действие которых столь же пагубно… Я считаю, что рабство негров менее унизительно, чем положение белых невольников в Англии. Несчастный чернокожий раб был побежден в бою, он заслуживает уважения и может считать, что принадлежит к почетной категории военнопленных. Его сделали рабом насильно. Тогда как ты, бакалейщик, мясник и булочник, — да, пожалуй, и ты, мой чванливый торговец, считающий себя свободным человеком! — все вы стали рабами по доброй воле. Вы поддерживаете политические махинации, которые каждый год отнимают у вас половину дохода, которые каждый год изгоняют из страны сотни тысяч ваших братьев (Рид имеет в виду массовый исход голодающих ирландцев в 1846–1850-х годах, который сознательно стимулировался властями империи. — А. Т.), иначе ваше государство погибнет от застоя крови. И все это вы принимаете безропотно и покорно. Более того, вы всегда готовы кричать «Распни его!» при виде человека, который пытается бороться с этим положением, и прославляете того, кто хочет добавить новое звено к вашим оковам».