Мальчишник - Владислав Николаев

Началось великое сидение. Облака тащились по-над самыми крышами, черные, лохматые, будто заводские дымы. Изредка где-нибудь они расходились, и высоко-высоко являлись другие облака, ослепительно белые, легкие, пушистые, надутыми парусами несущиеся по небесной голубизне, и тогда нижние, грязные, уже в яви представлялись дымами. Только где же в тундре трубы, из которых столько валит?

Однажды Андрей, бесцельно болтаясь по городу, забрел на рынок и глазам своим не поверил: все прилавки были завалены златоголовыми подосиновиками, разделенными на кучки в три-четыре гриба. Каждая кучка — рубль, и не разговаривай! В ногах продавцов стояли необычайные, ведер на пять, плетенные из неошкуренных ивовых прутьев корзины, с горой заполненные все теми же подосиновиками.

— Скажите, откуда завезены такие славные грибы? — спросил Андрей стоявшую за прилавком женщину, одетую в железнодорожную шинель; в ответ он надеялся услышать: из-под Вологды либо Кирова, куда женщина, верно, ездит проводницей. Но она, недоуменно взглянув на Андрея, пожала плечами:

— Из тундры. Откуда же еще?

— Неужто в тундре растут грибы?! — изумился Андрей.

— Как видишь. Только места, конечно, надо знать. Да ведь и в лесу не на каждой пяди они растут.

Нет, ни словечку проводницы не поверил Андрей. Разыгрывает его баба. Все тут на рынке привозное, из-под Кирова, Вологды и иных благословенных мест: гладиолусы, огурцы, помидоры, яблоки, груши, березовые веники и даже эти грибы. Ничего, даже поганок не родит студеная земля тундры.

Уже и не верилось, что в Заполярье может быть какая-то иная погода, но вот через две недели дымные облака растащило и солнечно засияли над головой беспредельные голубые небеса. Теперь полетим. Но не тут-то было. Вертолет оказался на профилактике. Снова томительное ожидание.

В любую погоду, хорошую ли, плохую, как на службу, ровно к восьми Андрей являлся в аэропорт и старался побыстрее попасть на глаза артистичному Морису.

— Сегодня ничего не светит, — обычно отвечал тот.

И вдруг на третий день после окончания ненастья пластинка переменилась:

— Завтра в восемь ноль-ноль быть здесь. Как штык!

Ни капельки не веря, что наконец улетит, притащился Андрей в аэропорт со всем своим имуществом: рюкзак, чемодан, полученный в экспедиции меховой спальник в чехле, спиннинг, удочки тоже в чехлах. Морис, к немалому удивлению Андрея, продолжал вчерашнюю песню:

— Будьте начеку. Сейчас полетим.

— Успею позавтракать в буфете? — не потому, что так уж хотелось есть, а чтобы еще раз испытать Мориса, спросил Андрей.

— Только-только!

Оставив без надзора в зале ожидания вещи, Андрей пошел в буфет и с хитрым видом — мол, знаю я эту авиацию — набрал всякой всячины: стакан сметаны, салат из помидоров, ломоть раннего арбуза, бутерброды с колбасой, сыром, кофе, и только было прицелился ложечкой к сметане, как в дверной раме нарисовался Морис и кивнул головой:

— На посадку!

Через несколько минут Андрей щипал себя за щеки, теребил за уши, чтобы удостовериться, не во сне ли все это происходит, в самом ли деле летит.

Внизу, испятнанная озерами, краснела тундра, и трудно было сказать, чего там больше: земли или воды. Слева по борту появились прозрачные, будто из дымки сотканные горы. Постепенно они делались материальнее, грубее, и рот уже осыпавшиеся вершины и пятнистые крутые склоны замелькали почти под самыми колесами вертолета. Потом земля снова ушла далеко вниз: перелетели через хребет. Впереди над реденьким лиственничным леском, прижавшимся к алюминиевой жилке реки, дневной звездой зажглась зеленая ракета, и сразу же на краю лесочка увиделись белые палатки, крохотный вездеходик и муравьиных размеров люди, бегущие на галечную косу, где белыми флажками была обозначена посадочная площадка.

Кое-что о своем непосредственном начальстве Андрей узнал еще в Воркуте. Руководили партией муж и жена Савельевы. Начальником партии — Александр Александрович Савельев, старшим геологом — Галина Николаевна Савельева. Пятнадцать лет назад, закончив геофак Московского университета, оба по распределению приехали в Воркуту, и все это время работали на одной и той же площади на Полярном Урале, проведя сначала крупномасштабную съемку, потом более детальную, выявили уникальное месторождение хромитов и последние годы только им и занимались, этим месторождением.

Пятнадцать лет — в представлении Андрея — срок огромный, чуть ли не целая жизнь. Из молодого можно превратиться в старика. Тем более в заполярных широтах. Однако он увидел перед собой людей почти студенческого облика: поджарые, стройные, с загорелыми молодыми лицами. Супруги чем-то неуловимым походили друг на друга, но вот глаза были совершенно разные: у Сан Саныча, как звали начальника в партии, серые, пытливые, серьезные, у Галины Николаевны — дегтярно-черные, блестящие, смеющиеся. И уж совсем не укладывалось в голове, что стоявший рядом с Савельевыми смуглолицый высокий юноша — их сын Сережа.

Вечером за ужином собралась вся партия. Стол на врытых в землю лиственничных столбиках парил над речным обрывом. Сидели в массивных креслах, выдолбленных из кедровых выворотней. Не кресла — царские троны, достойные занять место в историческом музее.

Днем Андрей долго любовался ими, пытаясь угадать, что за мастер их выдолбил и как они появились в лагере. Заметив его озадаченность, Галина Николаевна поведала следующую историю:

— Как-то весной пришел наниматься к нам в партию рабочий. Лицо землистое, одутловатое, руки ходуном ходят, карандаша удержать не могут. И вот такой говорит: не пожалеете, если возьмете. Только, мол, не трогайте три дня и вволю кормите тушенкой. Что-то в его облике еще внушало доверие, и мы, правда, не без колебаний, решили рискнуть: поверим! В этом ужасном виде вывезли его в поле. Три дня он спал. Изредка пробуждался, чтобы опорожнить очередную банку тушенки, и снова заваливался на жердяные нары в палатке. На четвертый день явился к общему столу, и ложка уже не дрожала в его руке. Потом взялся за топор. Мы и глазом не успели моргнуть, как лагерь был обустроен: столы, скамейки, переносные табуретки, кресла из пней, полочки, вешалки… А еще через неделю на берегу реки, перед глубокой ямой, чтобы можно было плавать, выросла рубленая баня, а в ней каменка, сложенная по-белому. В следующие годы он еще не одну баню поставил. Считай, на каждой новой базе. Мы их муравейниками зовем, так как фамилия рабочего Муравьев.

За столом кроме себя Андрей насчитал девять человек — вот и вся партия.

— А мы вас уже давно ждем, — смеясь черными глазами, говорила Галина Николаевна, сидевшая хозяйкой во главе застолья. — Все жданки съели! — и она вытащила из стоявшего в ногах рюкзака несколько бутылок шампанского. — Специально на этот случай взяли с собой.

— Если ради меня, то совсем ни к чему, — густо покраснел Андрей; смутила его не оказанная честь, а то, что сам должен был догадаться привезти шампанское, а он, олух царя небесного, даже помидоров или огурцов не захватил с собой из буфета, чтобы угостить истосковавшихся по свежим овощам геологов. Что ему стоило закатить в вертолет самый крупный арбуз? Как бы он тут, над речным обрывом, был хорош!

Не обратив никакого внимания на его возражения, Галина Николаевна продолжала:

— Андрей — новый член нашего коллектива. Геолог. Прошу любить и жаловать. А теперь вам, Андрей, представляю наших старожилов. Алексей Муравьев, — наклоном головы указала она на сидевшего по левую руку сорокалетнего мужчину с реденькими волосиками на загорелом черепе; Муравьев благожелательно, чуть даже заискивающе улыбнулся Андрею. — Ну, про него я вам все рассказала. Наш Коненков!

— Уж скажете, Галина Николаевна, — польщенно запротестовал Муравьев.

— Рядом с ним — не менее талантливый представитель другого рода деятельности, водитель вездехода Валерий Сбоев.

Сбоев был малого роста, с нулевой стрижкой и черной окладистой бородой, вид его, заключил про себя Андрей, должен был привлекать внимание милиции, и действительно, как выяснилось впоследствии, в аэропортах и на вокзалах к нему постоянно цеплялись люди в штатском и в форме, требуя предъявить документы.

— Терпеть не может Валера прохладной езды, со всякими там ночевками, привалами посреди дороги. Любое расстояние, сто ли, двести ли километров, ему надо проскочить одним махом. Вот и не вылезаем по двадцать пять — тридцать часов из машины. На всех уже живого места нет, а ему хоть бы хны.

— Зато осенью, — показал в простодушной улыбке крепкие молодые зубы Валера, — привозишь в экспедицию один номер от вездехода. За зиму по детальке насобираешь к нему все остальное, и, глядишь, следующим летом опять тащит.

Дальше за вездеходчиком сидел богатырского сложения краснощекий парень, опушенный русой курчавой бородкой, какие наклеиваются киноактерам, играющим в фильмах-сказках русских витязей вроде Руслана.