Поэтика. История литературы. Кино. - Юрий Тынянов

Здесь необходимо сделать одно замечание по поводу моего же примечания: враждебность Достоевского к "Переписке с друзьями" нимало не объясняет его же пародии на нее, так же как и отношение к Гоголю не разъяснит нам пародию на его характер. Случайно эти оба момента совпали, но они могли и не совпасть; материал для пародии может быть любой, здесь необязательны психологические предпосылки. В ортодоксальной среде еврейства популярны пародии библии; Пушкин, чтя «Историю» Карамзина, пародирует ее, однако, в "Летописи села Горюхина"; он же пародирует и стиль «Илиады» и свое собственное знаменитое двустишие: "Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи" — "Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера"; многочисленные пародии «Энеиды» идут бок о бок с высокой оценкой ее. Дело в том, что самая сущность пародии, ее двойной план, — определенный, ценный прием. [Есть люди, которые в наше время утверждают, что пародирование есть «высмеиванье», "нелюбовь" и даже «ненависть» к пародируемому. Если бы дело обстояло так, была бы совершенно непонятна веселость пародируемых, вызываемая пародиями на них. Так, например, А. П. Керн рассказывает об А. С. Пушкине: "Однажды <…> в мрачном расположении духа он стоял в гостиной у камина, заложив назад руки… Подошел к нему Илличевский и сказал:

У печки, погружен в молчанье,Поднявши фрак, он спину грелИ никого во всей компаньеБлагословить он не хотел.

Это развеселило Пушкина, и он сделался очень любезен" (Д. Н. Майков. Пушкин. СПб., 1899, стр. 265).] Вот почему мы не удивимся, если узнаем, что рядом с враждебным к "Переписке с друзьями" отношением Достоевского, рядом с пародированием ее (что, впрочем, еще предстоит доказать) в "Маленьком герое" (произведении, написанном в крепости) Достоевский пользуется все той же «Перепиской», но не как материалом пародии, а как материалом стилизации[557].

Ср.: "Есть женщины, которые точно сестры милосердия в жизни. Перед ними можно ничего не скрывать, по крайней мере ничего, что есть больного и уязвленного в душе. Кто страждет, тот смело и с надеждой иди к ним и не бойся быть в тягость, затем, что редкий из нас знает, насколько может быть бесконечно терпеливой любви, сострадания и всепрощения в ином женском сердце. Целые сокровища симпатии, утешения, надежды хранятся в этих чистых сердцах, так часто тоже уязвленных, потому что сердце, которое много любит, много грустит, но где рана бережливо закрыта от любопытного взгляда, затем что глубокое горе всего чаще молчит и таится. Их же не испугает ни глубина раны, ни гной ее, ни смрад ее: кто к ним подходит, тот уж их достоин; да они, впрочем, как будто и родятся на подвиг <…>" ("Маленький герой") [2, 273]

И по теме (ср. у Гоголя "Женщина в свете"), и по отдельным выражениям ("сестры милосердия в жизни", "гной и смрад"), и по синтаксическому строю ("тот иди", "что есть больного и уязвленного"), по заметному налету церковнославянизмов — это место могло бы встретиться и в "Переписке с друзьями". Что касается личности Гоголя, то Достоевский вообще охотно работал над историческим и современным материалом. В «Бесах» материалом для пародийных характеров послужили Грановский и Тургенев; в "Житии великого грешника" к сидящему в монастыре Чаадаеву должны были приезжать Белинский, Грановский, Пушкин. Тут же Достоевский оговаривается. "Ведь у меня же не Чаадаев, я только в роман беру этот тип". [Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч., т. 1. Биография, стр. 233.] И мы не можем поручиться, не было[ли] бы пародийной окраски и в рисовке Пушкина. Ведь Достоевского очень занимает эмоциональная перетасовка его характеров; недаром об Ипполите (в "Идиоте") один из героев отзывается как о "Ноздреве в трагедии", а сам Достоевский с восторгом принимает характеристику героев «Бесов», сделанную Страховым: "Это тургеневские герои в старости". В романе нам встретятся анекдотические черты из жизни Гоголя; Достоевский вообще любил вводить такие черты (названия улиц, фамилии врачей: Ипполит советуется с Б-ным Боткиным). Приведем два примера. В 1844 г. Достоевский писал брату: "В последнем письме К. ни с того ни с сего советовал мне не увлекаться Шекспиром! Говорит, что Шекспир и мыльный пузырь все равно. Мне хотелось, чтобы ты понял эту комическую черту, озлобление на Шекспира. Ну, к чему тут Шекспир?" [Там же, стр. 31.] Позднее в "Дядюшкином сне" это озлобление на Шекспира введено как комическая черта в разговоры Марьи Александровны.

Но Достоевский переносил и трагические черты действительной жизни в произведения, иногда резко меняя их эмоциональную окраску на комическую. Я извиняюсь за тяжелый пример, но он слишком убедителен.

Андрей Михайлович Достоевский вспоминает о памятнике над могилою матери: "Избрание надписи на памятнике отец предоставил братьям. Они оба решили, чтобы было только обозначено имя, фамилия, день рождения и смерти. На заднюю же сторону памятника выбрали надпись из Карамзина: "Покойся, милый прах, до радостного утра…". И эта прекрасная надпись была исполнена"[558].

В «Идиоте» генерал Иволгин рассказывает о Лебедеве, который уверяет, будто потерял левую ногу, и "ногу эту поднял и отнес домой, потом похоронил ее на Ваганьковском кладбище и говорит, что поставил над нею памятник, с надписью, с одной стороны: "Здесь погребена нога коллежского секретаря Лебедева", а с другой: "Покойся, милый прах, до радостного утра <…>" [8, 411].

Характер Гоголя пародирован тем, что взят Гоголь времен «Переписки» и вдвинут в характер неудачника-литератора, «приживальщика». [Интересно, что и другой пародийный характер — Степан Трофимович тоже приживальщик; то же «странничество», та же «котомка». В «Бесах» этому пародийному сдвигу характеров соответствует сдвиг общий: Россия Петербург — губернский город (действие совершается в губернском городе).]

Фома прежде всего литератор, проповедник, нравственный учитель — на этом основано его влияние. Дядя "в ученость же и в гениальность Фомы <…> верил беззаветно. <…> Перед словом «наука» или «литература» дядя благоговел самым наивным и бескорыстнейшим образом <…>"; Фома пострадал за правду [3, 15, 7]. Это было новым явлением, уже подмеченным Гоголем и им испытанным; ср.: "У нас даже и тот, кто просто кропатель, а не писатель, и не только не красавец душой, но даже временами и вовсе подленек, во глубине России отнюдь не почитается таким. Напротив, у всех вообще, даже и у тех, которые едва слышат о писателях, живет уже какое-то убеждение, что писатель есть что-то высшее, что он непременно должен быть благороден <…>" ("О лиризме наших поэтов") [VIII, 261].

Имя Фомы Опискина стало нарицательным ("тип удался") настолько, что его избрал псевдонимом комический писатель из «Сатирикона»[559]. Но Фому не совсем разглядели. Он не только плут, не только тартюф, ханжа, притворщик, но "это человек непрактический; это тоже в своем роде какой-то поэт" [3, 93–94], по выражению Мизинчикова.

Достоевский остался верен себе в контрастном изображении Фомы. Этот плут подчиняет своему влиянию своих врагов (Бахчеева); под его влиянием "Настенька любит читать жития святых и с сокрушением говорит, что обыкновенных добрых дел еще мало, а что надо бы раздать все нищим и быть счастливыми в бедности" [3, 166].

Самолюбие Фомы тоже литературное: "Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного достоинства, оскорбленного в первый раз еще, может, в детстве гнетом, бедностью, грязью <…>? [Ср. Гоголь: "<…> в обхождении моем с людьми всегда было много неприятно отталкивающего. <…> Отчасти же это происходило и от мелочного самолюбия, свойственного только таким из нас, которые из грязи пробрались в люди и считают себя вправе глядеть спесиво на других" [VIII, 217].] Но <…> Фома Фомич есть к тому же и исключение из общего правила. <…> Он был когда-то литератором и был огорчен и не признан; а литература способна загубить и не одного Фому Фомича — разумеется, непризнанная" [3, 12]. Во всех мелких подробностях выдержан быт Гоголя. Мемуаров о нем к тому времени было мало, но черты Гоголя, позднее выступившие в мемуарах, были, конечно, известны и тогда. Берг вспоминает: "Трудно представить себе более избалованного литератора и с большими претензиями, чем был в то время Гоголь. <…> Московские друзья Гоголя, точнее сказать, приближенные (действительного друга у Гоголя, кажется, не было во всю жизнь), окружали его неслыханным, благоговейным вниманием. Он находил у кого-нибудь из них во всякий свой приезд в Москву все, что нужно для самого спокойного и комфортабельного житья: стол с блюдами, которые он наиболее любил; тихое, уединенное помещение и прислугу, готовую исполнять все его малейшие прихоти. <…> Даже близкие знакомые хозяина, у кого жил Гоголь, должны были знать, как вести себя, если неравно с ним встретятся и заговорят"[560]. Все это выдержано в романе: Фому потчевают: "- Чаю, чаю, сестрица! Послаще только, сестрица; Фома Фомич после сна любит чай послаще" [3, 65]; тишину и уединение Фомы оберегают: "- Сочинение пишет! — говорит он, бывало, ходя на цыпочках еще за две комнаты до кабинета Фомы Фомича" [3, 15]; для прихотей Фомы приставлен специально Гаврила; дядя дает наставления племяннику, как вести себя "при встрече".