Книга об отце (Ева и Фритьоф) - Лив Нансен-Хейер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь все зависит от того, пойдет ли на это Швеция. Но шведский представитель в Копенгагене Тролле уже согласен и сообщит о нашем предложении своему правительству».
Как-то мы услышали такое знакомое «эгей» с одного из холмов Сёркье. Это отец бежал к нам. Но встреча была короткой, ему надо было вернуться в город, и потому он уехал так же неожиданно, как и приехал. Голосование было назначено на 13 августа.
При голосовании подавляющее большинство высказалось за разрыв унии: 368 392 голоса — за и только 184— против. Это значительно укрепило положение Норвегии, но не повлияло на позицию Швеции.
Отец писал маме:
«Люсакер, 15.8
Через несколько часов я выеду поездом в Копенгаген.
Шведы отклонили наше предложение, и теперь ничего не остается, как только посмотреть, чего можно добиться от датчан, дадут ли они нам своего принца и признают ли нас без одобрения Швеции. Я в этом сомневаюсь и боюсь, что мы окажемся одинокими в переговорах со Швецией и не добьемся признания, пока все благополучно не завершится.
Но возможно также, что норвежцы скажут, что если до сих пор обходились без короля, то и впредь без него обойдемся. И мы тогда создадим первую республику (она, конечно, не будет последней). Что до меня, то мне такая политика кажется неразумной.
Результаты народного голосования так великолепны, что разбили все попытки шведов подвергнуть сомнению наше единство. А это значительно укрепит наше положение в Европе».
Как отец и предполагал, отказ Швеции заставил Копенгаген призадуматься. Уже 22 августа он снова в Люсакере.
«Мы с Веделом приехали вместе, чтобы обдумать предстоящие действия. Мы устроили так, что принц может прибыть сюда сразу же после того, как его выберут. Но, кажется, здесь боятся избирателей, которые могут не захотеть короля, и боятся Швеции, а это может усложнить переговоры.
Что будет со мной, не знаю, пока я должен быть здесь. Такая жизнь просто невыносима, но в столь ответственный момент приходится с этим мириться».
В это время мама пишет отцу:
«Так ужасно жаль, что ты не уверен, получится ли что-нибудь с датским принцем. Если нас не признают Дания и Англия, это приведет к большим осложнениям, бороться нам будет трудно. Дорогой, если у тебя найдется время, объясни мне все подробнее.
Наверно, было бы плохо, если бы у нас стала республика. Ведь тогда тебя могут выбрать президентом, а это ужасно. Я смертельно боюсь этого, мне кажется, что тогда из нашей жизни исчезнут покой и радость. Ты можешь послужить своей стране получше.
Мне будет грустно 25 августа. Как мы могли бы хорошо поохотиться вместе, а ты томишься в городе. Но утешает то, что ты трудишься на благо страны и, значит, никогда об этом не пожалеешь. И когда я думаю о том, что же будет с Норвегией,— сердце просто замирает от волнения».
В один прекрасный день отец все же нежданно нагрянул к нам. Велики были наша радость и удивление. Взяв ружье и собаку, он, мама, Коре и я отправились пострелять куропаток, и отец почувствовал себя совершенно обновленным человеком. Но это длилось недолго. Начались Карльстадские переговоры[129]. Отцу принесли срочную телеграмму от советника Арктандера: нужно было спешно выезжать.
На следующий же день Нансен и Миккельсен встретились в Христиании. Поначалу Карльстадские переговоры шли мирно и успешно, затем шведы ошеломили норвежцев, предъявив требование уничтожить наши крепости, причем дать ответ нужно было немедленно — в случае отказа Швеция не отвечала за последствия.
Нансен сразу же направился в Лондон. Он выехал вечером и наутро встретился с английским и немецким послами в Копенгагене, а также министром иностранных дел Дании графом Рабеном. В письме, написанном по пути в Лондон, Нансен объясняет Еве обстановку:
«Едва ли, насколько я понимаю, мы сможем принять требование шведов, во всяком случае в такой форме. Нам важно использовать оставшиеся дни, чтобы заставить великие державы повлиять на высокомерных шведов. Мы с Веделом вчера вечером положили хорошее начало: датчане согласились обратиться к великим державам, чтобы те направили шведскому правительству настоятельную ноту с требованием найти способ мирного разрешения конфликта. Я надеюсь, все будет в порядке. Я со своей стороны окажу давление на английское правительство, чтобы оно поддержало датчан. Едва ли шведам удастся настоять на своем, несмотря на то что с их стороны у границы находится 70 тысяч солдат, а с нашей только 3 тысячи.
Вот какова сейчас обстановка. Положение довольно критическое, но едва ли опасное.
Передай привет Лив и Коре, славный мальчик, не могу забыть, как трогательно он, прощаясь со мной, убежал на кухню (чтобы я не видел его слез), а также Имми, Одду и Осмунду».
Мама отвечала:
«Сёркье, 15.9 ...Спасибо за письмо и все объяснения, хорошо, что я теперь немного в курсе дела, но с тех пор прошла уже неделя, а сегодня или завтра все должно решиться.
Дорогой, если все будет хорошо, пошли сразу же телеграмму. Если будет война, дай мне знать. Ты ведь понимаешь, как нелегко быть так далеко, но не может быть, чтобы наше справедливое дело не победило».
В тот же день отец писал из Лондона:
«День и ночь в бегах. Сейчас полночь, а нужно написать длинную шифрованную телеграмму в Карльстад и отнести ее на телеграф.
Время сейчас неудачное, сейчас в Лондоне правительства нет[130] , но кое-что мне удалось сделать. Я немного использовал прессу и кое-что другое. Как раз сейчас в Карльстаде критический момент. Норвежское правительство выдвинуло свое предложение, но со стороны шведов все еще нет ответа. Мы отдаем еще несколько фортов, кроме Фредрикстена и Конгсвингера. Здесь, я думаю, мы не уступим, в крайнем случае согласимся на третейский суд. Если дело дойдет до разрыва, то на нашей стороне будут Англия и другие страны, а когда дойдет до дела, Швеция вряд ли осмелится напасть. Но я не верю в возможность разрыва».
Нансен направил в «Моргенбладет» и «Вердене Ганг» одновременно статью «Чего мы хотим».
«Прежде всего мы хотим осуществить разрыв унии мирным путем. Все мы полностью едины в двух вопросах: с одной стороны — в бескомпромиссном требовании самостоятельности и суверенитета Норвегии, а с другой стороны — в стремлении поддерживать и впредь добрососедские отношения со Швецией. Мы не желаем, чтобы на нашем полуострове разразилась война — если только ее можно избежать, — и мы не хотим политического конфликта, который отрицательно скажется на взаимопонимании и дружбе между нашими народами. Сейчас особенно важно разъяснить это по обе стороны границы.
В это решающее для нашей страны время благодаря разумной и мужественной позиции наших ведущих государственных деятелей мы получили единодушное признание всей Европы. Их позиция все это время была, с одной стороны, целеустремленной, а с другой — характеризовалась самообладанием и чувством меры, которые свидетельствуют о внутренней силе.
И естественно, что после плебисцита 13 августа мы почувствовали себя еще сильнее и увереннее. Но нельзя, чтобы уверенность эта вскружила нам головы. Раз мы стали сильнее, тем легче быть доброжелательными и идти на уступки.
Говорят, что Норвегии предложены унизительные условия. Но разве можно забыть, что самое важное и существенное условие — разрыв унии — поставили мы? С этим единодушным требованием народа шведам волей-неволей пришлось примириться, а ведь Швеция больше нас. Вот как обстоит дело в действительности, и этого нельзя забывать. Так же как мы не желаем унижаться сами, мы не хотим унижать и других. Подобное желание означает низкий культурный уровень и плохую политику. Поэтому разумнее с нашей стороны, коль скоро это позволяют достоинство и интересы Норвегии, своей уступчивостью и доброжелательностью помочь Швеции произвести разрыв унии таким образом, чтобы ее народ не испытал унижения».
19 сентября мама вернулась в Люсакер. Это был день рождения Коре, и самым большим подарком для него было разрешение ехать рядом с мамой в коляске, пока мы проезжали по Нумедалю. Мама писала из Люсакера:
«Я вижу, что ты доволен Карльстадским договором. Здесь по этому поводу много шумят, и никто не радуется уже, говорят, что блеск 7 июня померк.
Я же жду не дождусь твоего возвращения, ты здесь так нужен. Ты уж постарайся расшевелить наш застойный и болтающий попусту мирок. Только что был здесь Эйлиф Петерсен, мы долго с ним беседовали. Вот это настоящий патриот! Он сказал, что тебе пора возвращаться. Все так говорят — и Эрнст, и Вереншельд, и др.».
Отец все еще находился в Лондоне, пытаясь убить время, пока не соберется парламент:
