Обед в ресторане «Тоска по дому» - Энн Тайлер

Разгоряченные, раскрасневшиеся люди сновали по кухне, занимаясь каждый своим делом; в толчее они лавировали, как старые «форды» в немых кинокомедиях: зум-м-м! — и разминутся, нипочем друг друга не заденут, пути у них пересекаются, но сами они чудом остаются в целости и сохранности. Люк, никем не замеченный, стоял в дверях. Путешествие само по себе было таким хлопотным, что он почти потерял из виду его цель. И вообще, почему он здесь оказался? Но тут Люк увидел Эзру, который укладывал булочки в камышовую корзинку. На нем не было знакомой синей ковбойки — впрочем, байковая ковбойка совсем не годилась для лета, — на нем была легкая рубашка с закатанными рукавами. Он аккуратно, неторопливо укладывал каждую булочку — большие руки двигались размеренно и четко. Люк зашагал через кухню и удивился собственной робости. Сердце колотилось быстро-быстро. Подойдя к Эзре, он сказал:

— Привет!

Эзра взглянул на племянника, все еще погруженный в свои мысли.

— Привет! — рассеянно ответил он, не понимая, кто перед ним.

Сначала Люк был обескуражен, а потом ему стало приятно. Значит, он здорово изменился! И вырос на целых тридцать сантиметров, и голос у него ломался — чем не взрослый мужчина. Бесхитростный взгляд Эзры внушал уверенность и спокойствие. Люк мгновенно придумал новый план. Он расправил плечи и решительно сказал:

— Я бы хотел наняться на работу.

Эзра замер.

— Люк?!

— Раз тот мальчик может следить за котлами… — Люк запнулся на полуслове. — Простите, как вы сказали?..

— Ты Люк, сын Коди?

— Как ты узнал?

— Ты передернул плечами в точности как твой отец. В точности, поразительно! Да и в голосе у тебя есть что-то… воинственное… Люк! — Он крепко пожал руку племянника. От булочек пальцы его казались на ощупь шершавыми. — А где твои родители? У нас дома?

— Я приехал один.

— Один? — переспросил Эзра. Он улыбался добродушно, неуверенно, как человек, который пытается понять шутку. — Совсем, значит, один?

— Хотел узнать, могу ли я остаться с тобой.

Эзра перестал улыбаться.

— Коди…

— Не понял.

— С ним что-то случилось.

— Ничего не случилось.

— Надо было мне навестить его. Обязательно. Зря я его послушал. Он искалечен куда больше, чем нам сказали.

— Нет! Он совсем поправился.

Эзра долго и внимательно смотрел на него.

— У него гипс со скобкой, он уже ходит, — сказал Люк.

— Да? А другие раны? Как у него голова?

— Все нормально.

— Клянешься?

— Вот еще…

— Пойми, это же мой единственный брат, — сказал Эзра.

— Честное слово, — сказал Люк.

— Тогда где же он?

— В Виргинии. Я оставил его там. Убежал.

Эзра задумался. Мимо проскользнула официантка, на подносе у нее тонко позвякивали рюмки.

— Я вообще-то не собирался убегать, — признался Люк, — но он сказал… Знаешь, что он сказал мне…

Нет, незачем передавать Эзре отцовские слова. Сейчас они казались Люку нелепостью, из тех, что ненароком срываются с языка. И вот теперь он, Люк, далеко-далеко от дома стоит и мямлит под добрым взглядом своего дяди.

— Не могу объяснить, — вздохнул он.

Но тут Эзра, как будто ему все стало ясно, мягко сказал:

— Не принимай близко к сердцу, Люк. Это он просто так. Он не хотел обидеть тебя.

— Знаю, — кивнул Люк.

Эзра говорил с Рут по телефону веселым, нарочито невозмутимым тоном, будто ничего особенного не произошло:

— Послушай, Рут, вот он здесь, передо мной, цел и невредим… Полицию? Зачем? Ну ладно, перезвони и скажи им, что мальчик нашелся, жив-здоров. Дескать, напрасно шум подняли.

Люк слушал с напряженной улыбкой, как будто мать могла его видеть, и сосредоточенно перебирал телефонный шнур. Разговор происходил за кухней, в маленькой конторе. Эзра сидел за письменным столом, на котором громоздились поваренные книги, журналы, счета, там же стоял цветочный горшок со шнитт-луком, медная сковородка с потрескавшейся эмалью и вставленная в рамку газетная фотография — двое мужчин в белых фартуках держат в руках блюдо с большущей рыбиной.

Потом, видно, трубку взял Коди. Голос Эзры посерьезнел.

— Может, Люк останется пока у нас? — сказал он. — Пускай погостит немного, а? Надеюсь, ты разрешишь.

Люк почувствовал настороженность в сдержанном голосе Эзры, в его коротких фразах и испугался: отец не иначе как кричит на другом конце провода; он бросил шнур и отошел к шкафу, сделав вид, что заинтересовался книгами Эзры. Ему было стыдно за отца. Но похоже, никакого крика не было, потому что Эзра мягко сказал:

— Хорошо, Коди. Да, я понимаю. — Он повесил трубку и повернулся к Люку. — Они выезжают немедленно.

Отец хочет сегодня же забрать тебя домой.

Люк почувствовал, как в животе шевельнулся комочек страха. Отец, наверно, злой как черт. И как он, Люк, только решился отправиться в такую даль! Один-одинешенек! Теперь ему казалось, что все это было во сне.

В доме у бабушки по обыкновению пахло горелыми гренками, все тот же сумрак по углам, все та же таинственность. Люк подумал, что, переехав в этот дом, будешь неделями, а то и месяцами натыкаться на незнакомые закутки и стенные шкафы. (А что? Вот бы и правда переехать сюда и жить вместе с ними в уютной гостиной и тихой бабушкиной кухне.) Бабушка суетилась вокруг него, выставляя на стол все новые яства.

— Мама, успокойся, не суетись, — приговаривал Эзра.

Но Люку нравилась эта суета, нравилось, как бабушка вдруг отходила от плиты, чтобы погладить его по щеке и сказать:

— Какой же он стал! Вы только посмотрите!

Теперь она стала ниже его ростом. И здорово состарилась. А может, раньше он по молодости лет не обращал на это внимания. Что-то небрежное, торопливое было в ее прическе, в этом небольшом тугом пучке некогда золотистых волос, и в изрезанном глубокими складками лице, и в руках, морщинистых, испещренных темными пятнами. По беспрестанным поцелуям Люк понимал, что бабушка души в нем не чает, и недоумевал, как мог отец так ошибочно судить о ней.

— Ишь, как у них ловко получается, у твоих родителей, приедут и сразу же заберут тебя, — говорила она. — А мы их не отпустим. Не отпустим, и все. Я сменю белье в комнате Дженни, а ты ляжешь в комнате для гостей. Ну, Люк, я бы ни за что не узнала тебя. Мы так давно не виделись; встреть я тебя на улице, мне бы в голову не пришло, что это ты. Но я бы сказала… вернее, подумала про себя: господи, до чего этот мальчик похож на моего Коди в детстве. Только этот — блондин, вот и вся разница. Екнуло бы сердце, и я бы тотчас забыла об этом. Только потом, заваривая дома чай, подумала бы: постой-ка, что это мне там померещилось?.. — Перл хотела переложить из миски в кастрюльку остатки отварной зеленой фасоли, но промахнулась и залила кухонный столик. Она тут же вытерла лужу бумажным полотенцем, приговаривая: — «Ну что за глупая старуха», — небось думаешь ты. Глаза у меня уже не те, что раньше… Нет, нет, Эзра, я сама, сынок!

— Мама, почему ты не даешь мне похозяйничать?

— У себя на кухне я прекрасно управляюсь сама, Эзра, — сказала она. — Может, ты бы вернулся в ресторан? Надо же присматривать за своими работниками.

— Ты просто не хочешь ни с кем делить Люка, — пошутил Эзра.

— Да. Может, ты и прав. — Она зажгла конфорку под кастрюлей. — Одно к одному, — сказала она Люку, — я так беспокоилась — просто с ума сходила, воображая, как мучается, как страдает наш Коди. Я так хотела быть с ним, но он, конечно, не разрешил мне. Такой уж он уродился — колючий, жесткий, постоянно настороже. И сейчас вот небольшое недоразумение, или что там у вас стряслось… Да не смотри на меня так! Обещаю не задавать никаких вопросов. Эзра говорит, это не наше дело. Но какое-то недоразумение привело тебя к нам… не знаю, может, это ссора? Одна из Кодиных вспышек?

— Мама… — выразительно сказал Эзра.

— И поэтому, — быстро продолжала она, — в конце концов мы все-таки повидаемся с ним. Он сам явится сюда. Люк, скажи правду. Он… не изуродован? Я имею в виду лицо. На лице нет уродливых шрамов?

— Только ссадины, — сказал Люк. — А от них следов не остается. Уже почти все зажило.

Он с удивлением подумал, что и сам до сих пор не отрешился от образа изувеченного отца, хотя ссадины давно побледнели, отеки опали, волосы на голове, там, где была рана, отросли.

— Он всегда был такой красивый, — сказала Перл. — Всегда.

Эзра накрывал на стол — расставлял тарелки, раскладывал вилки, ножи. На плите шипела кастрюля. Люк уселся на кухонную табуретку и прислонился к батарее. Трубы и жесткие ребра батареи пробудили в нем воспоминания о старомодном уюте — например, о церкви, где он побывал с одним мальчиком из детского сада, или о классной комнате в школе, где его, второклассника, застигла во время завтрака снежная буря и он представил себе, что метель разбушуется и все дети на много дней будут отрезаны от внешнего мира и будут пить из чашек горячий суп, который им принесут из школьной столовой.