Адская рулетка - Леонид Влодавец

40-я запись, датированная 12 августа, была менее занятная и менее понятная:

«Расхождение облаков на четыре азимута (7.20 — 7.22)».

Специалист-метеоролог, может быть, и сумеет назвать атмосферные ситуации, при которых облака будут расходиться на четыре азимута, но мне ничего похожего наблюдать не приходилось.

41-я запись, сделанная на следующий день, была совсем лаконичной, а потому особого интереса не вызывала:

«То же (7.20— 7.22)».

Единственное, что показалось мне любопытным, так это то, что Кулемин снимал это самое «расхождение облаков» два дня подряд, причем время съемки совпадало с точностью до минуты.

А вот следующая, 42-я запись ухватила меня за душу, как крокодил за ногу:

«Огурец и трубообразная молния (0.42 — 0.50)».

Едва я прочел про эту «трубообразную молнию», как сразу ожила память Майкла Атвуда, увиделся как наяву полый луч-заборник ГВЭПа. А «огурец» — это слово у Кулемина было написано без кавычек — явно ассоциировался с «облаком в форме огурца», о котором говорилось в 39-й записи.

В предпоследней записи не содержалось чего-либо экстраординарного:

«Передвижение группы по склону сопки» (13.27— 13.30).

Но зато последняя, 44-я запись опять взволновала:

«Аппарат после падения. Летчики (12.56 — 13.10)».

Тут уж мое терпение иссякло, и я позвал Чудо-юдо в кинозал. Киномеханика не потребовалось, потому что Сергей Сергеевич после моего краткого доклада о прочитанном в тетрадке сержанта Кулемина решил сам заряжать и прокатывать пленку…

То, что мы увидели на этой прекрасно сохранившейся пленке, превзошло все ожидания. Бесспорно, именно оно, увиденное, и послужило решающей причиной моего превращения в «геофизика». И вот теперь, шестьдесят лет спустя, зафрахтованный Чудом-юдом вертолет приближался к тем местам, где сержант Кулемин снимал свои потрясающие кадры.

ЗАИМКА ЛИСОВЫХ

Пока летели, за борт я почти не глядел. Все размышлял. Возможно, со стороны казалось, будто я задремал. Впрочем, все остальные тоже не то думали, не то дремали. Валет и Ваня, конечно, дремали, а не думали, потому что думать по-настоящему не умели. Точнее, у них отняли эту способность. Нет, получив приказ, они в два счета перемножили бы в уме пятизначные числа, с точностью до миллиметра определили бы расстояние до цели, дали бы справку о высоте и курсе полета вертолета, лишь поглядев на солнце и землю в иллюминатор. Ну, не сразу, может быть, а уточнив время и бросив взгляд на карту. Но намного быстрее любого штурмана. Однако сомневаться, рассуждать о сущности бытия или мучиться неопределенностью они не могли. Роботам, даже на биологической основе, это не положено.

Насчет остальных — не знаю. «Святые», то есть Борис и Глеб, а также Богдан были людьми молчаливыми, но думать им не запрещалось. Покамест я еще не научился читать мысли так, как Чудо-юдо и Сарториус, а потому не мог знать, чем заняты их мозги. Да я и не старался особо. Чудо-юдо сам отбирал эту команду, и можно было надеяться, что он-то, с его опытом, не направил со мной кретинов или вредителей.

Так или иначе, но в течение всего полета никто не проронил ни слова. Первым, кто за эти полтора часа нарушил обет молчания, был бортмеханик вертолета, объявивший:

— Прибыли! Заимка Лисова прямо по курсу. Идем на посадку. Лед вроде крепкий, но если что — варежку не разевайте.

Только тут я глянул в иллюминатор. Н-да! Заехали, однако, как выражаются некоторые народы Севера.

Вертолет шел над узкой, километра полтора в ширину, долиной заснеженной

реки, стиснутой с обеих сторон лесистыми горами. Склоны внешне не выгляделиочень крутыми, но некоторые вершинки явно заваливали за километр высоты. Лес стоял по склонам сплошняком, густо присыпанный снегом, ярус за ярусом. Ни дорожки, ни просеки, ни даже тропинки или лыжни с высоты двести метров не просматривалось. Разве что река шириной в шестирядное шоссе, закованная в лед и укутанная в снег, смотрелась как дорога. Только уж больно извилистая. Так испетлялась между горками, что только держись.

— Не, заимку отсюда не увидишь! — сказал бортмеханик. — В блистер еще можно… Да чо смотреть, сейчас сядем.

Посадили они нас нормально, устроив вокруг вертолета настоящую метель с поземкой из снежной пыли.

— Ты извини, командир, — сказал пилот, — тут еще с полверсты надо своим ходом вниз по речке. Были б вы без груза, может, и довез бы. Но там, видишь ли, дальше перекат идет, река сужается. Опять же лед всегда тоньше. Есть шанс продавить. Там если выгружаться, то только на зависании, да и то есть шанс пихту побрить. Ничего?

— Ерунда, — сказал я, — полверсты дойдем, не проблема. У нас техника есть

— два «Бурана» с санями. Открывай створки!

Минут через пятнадцать мы разгрузили вертолет, выкатив из него лобастые снегоходы и пару саней с увязанной в брезент кладью. Пилот и механик поручкались с нами на прощание.

— Спасибо, — поблагодарил я, — нормально довезли.

— Это вашей конторе спасибо, — сказал пилот. — На вашем рейсе мы три зарплаты сделали. Небось по газу работаете? От Вяхирева? И деньги нормально платят? — Не совсем, — уклончиво ответил за меня Глеб.

— Понятно, — ухмыльнулся пилот, — я не любопытный. Но вообще-то зимой они вас зря послали. Здесь и летом можно заблудиться средь бела дня. А зимой, говорят, вообще… Одно хорошо, хоть мошка не ест. А так — тут всегда, и зимой и летом, хрен знает что творится. Иногда летишь нормально, а иногда все приборы врут. В прошлом году я весной едва в сопку не въехал. Три раза на одно и то же место выходил, хотя видимость была не самая хреновая. Один раз метров на сто в воздухе провалился. Проклятая зона! Ну, Лисов вам еще и о наземной обстановке расскажет…

— Семеныч, — позвал бортмеханик, — завязывай треп! Темнеть уже начинает! Байки надо дома, под бутылку рассказывать.

— Ладно, бывайте! — Пилот еще раз тряхнул мне руку и полез В свой аппарат. Мы отошли подальше, чтоб нас совсем не сдуло и не зацепило хвостовым винтом. «Ми-8» засвистел турбинами, завертел лопастями, задрал хвост и наискось потянулся вперед и вверх. Нас обдало ветерком и снежком, даже мелкими колючими льдинками, сорванными с наста.

Вертолет набрал высоту, накренился вправо и, весело тарахтя, удалился куда-то за сопки. Было странное впечатление, будто машина, как и ее пилот, тоже довольна тем, что ей не придется ночевать в этом нехорошем месте.

— Ну что, будем заводить? — спросил Глеб. — Сани уже прицеплены.

— Заводи, — разрешил я, хотя, по-моему, уже в этот момент знал, что так просто «Бураны» не заведутся…

Не думаю, чтоб подсказка пришла от РНС. Скорее всего интуиция сработала. Потому что тут, в этом чертовом месте, такие случаи уже бывали.

Например, 10 июля 1936 года внезапно заглохли моторы сразу двух лодок, на которых группа «Пихта» добиралась к заимке Лисова. Правда, не совсем на этом месте, несколько ниже по течению. Потому что тогда вертолетов, пригодных для переброски сразу 11 человек (именно столько народа было в «Пихте»), в наличии не имелось, и на заимку можно было попасть лишь долгим кружным путем по рекам. Сперва от Нижнелыжья, вниз по Лыже, до ее впадения в более крупную реку Улунай (сутки), потом вниз по Улунаю до впадения в него какой-то Алемги (трое суток), дальше уже вверх по Алемге до устья Малой Парехи (еще столько же), затем опять-таки вверх, по Малой Парехе до Порченой (двое суток) и, наконец, вверх по этой самой Порченой еще полсуток. Зимой этапы этого большого пути имели немного иную протяженность по времени, поскольку добирались на санях и направление течения рек не играло роли.

Так вот, обе моторки, на которых «Пихта» плыла вверх по Порченой, заглохли одновременно, как по команде, и течение стало сносить их обратно. Потом, когда начали разбираться, обнаружили, что оба мотора были абсолютно исправны, имели в достатке горючее и масло, магнето работало и искра в воду не уходила. Но тогда пришлось срочно пристать к берегу и впрягаться в бечеву, чтобы дотянуть флотилию до заимки Лисова.

В общем, я оказался, к сожалению, дурным провидцем. Моторы «Буранов», которые своим ходом переезжали из «Ан-12» в «Ми-8», и за полтора часа полета в не очень холодном грузовом отсеке вертолета вряд ли могли замерзнуть — смазка, как утверждалось, даже при пятидесятиградусном морозе не густела, — заводиться не хотели. При полных баках, нормально работающих свечах и так далее.

Пока Борис, Глеб и Богдан маялись, матерились, удивлялись и пытались запустить моторы снегоходов — я в технике понимал мало и не собирался путаться под ногами у корифеев в области двигателей внутреннего сгорания, — у меня появилось время немного поразмыслить.

Вспомнил, с каким волнением читал желтоватые листы, исписанные мелким, бисерным почерком, исчирканные и испещренные поправками. Еще бы, черновик рапорта на имя самого наркома Ежова. Того самого, который вроде бы весь 1937 год устроил, а потом ему самому устроили… История, черт побери!