Дела и ужасы Жени Осинкиной - Мариэтта Чудакова

Он стал вспоминать их.

Конечно, можно было попросить какие-то книги в тюремной библиотеке. Но детских, да еще этих, давних, там наверняка не было. И главное — Олег не хотел теперь читать. Он хотел вспоминать.

Наметил себе перебирать в памяти по две книги в день.

Память у Олега была прекрасная. А время — бесконечным. Впереди жизнь, которая вся, без остатка, пройдет в этих стенах.

Первым вспомнился почему-то мальчик Кирилка из любимой книжки «Марка страны Гонделупы». Главным героем был там, конечно, Петрик. Он собирал марки. Как уютно усаживались они с мамой вечерами на тахту, зажигали настольную лампу и раскладывали (Олег помнил это описание наизусть) большущую карту всего мира… И путешествовали в те страны, откуда родом была купленная ими новенькая марка.

Но сейчас Олег вспомнил именно рыженького Кирилку. И про него он помнил наизусть — как отец его где-то далеко, а он пока живет у тетки, а у нее шестилетний сын Генечка. Олег помнил, каким противным казалось ему в детстве это имя. «Новые ботинки, которые ему отец перед отъездом купил, носит Генечка. И шапку-ушанку тетка тоже велела отдать Генечке…» И Кирилка этот все вздыхает и вздыхает. «Плохо жить на свете, когда совсем один, когда тетка на каждом шагу кричит, а дядя, хоть добрый, да слова не смеет сказать за Кирилку. Только иногда даст три копейки на ириску. А отец далеко на севере и писем не шлет. А главное, плохо, когда нет товарища, плохо, плохо…»

Нет, так не пойдет. Надо вспоминать что-нибудь повеселее.

Ну хотя бы «Вождь краснокожих» О. Генри. Олег засмеялся сразу, как только в памяти всплыло это название. Теперь можно было и посмаковать, вспоминая звено за звеном сюжет, — как двум американцам с Юга, из штата Алабама, не хватало двух тысяч долларов на проведение, как сами же они простодушно назвали, «жульнической спекуляции земельными участками…» И они похитили единственного сына «самого видного из горожан», десятилетнего рыжего мальца. Поселили его в пещере и стали ждать выкупа. А ему там страшно понравилось, он оказался совершенно отчаянным парнишкой, стал всерьез играть в индейцев и показал похитителям где раки зимуют — не успевая уворачиваться от палки-ружья, самодельной пращи и так далее, они ходили в синяках и ссадинах. А отец не подает признаков родительской любви и отчаяния! А они совершенно не могут совладать с мальчишкой. Тогда они снижают сумму выкупа и передают новое письмо. И получают в ответ письмо отца — за 250 долларов наличными (то есть — они должны дать ему «выкуп»!) он, так и быть, готов взять сына обратно, но только ночью. «А то соседи думают, что он пропал без вести, и я не отвечаю за то, что они сделают с человеком, который приведет Джонни домой». Они приводят, а мальчишка поднял вой и вцепился в ногу Билла — ему понравилось жить в пещере! Олег особенно любил последний обмен репликами. Неудачливые похитители спрашивают у отца: «Сколько времени вы его сможете держать?» — «Силы у меня уже не те, что прежде, — говорит старик Дорсет, — но думаю, что за десять минут могу вам ручаться…»

Олег еще помнил, как он удивлялся — почему это у десятилетнего отец — старик?..

Самую последнюю фразу он помнил лучше всего. «Хотя ночь была темная, Билл очень толст, а я умел очень быстро бегать, я нагнал его только в полутора милях от города».

Олег приказал себе после этой фразы не думать больше ни о чем, главное — не вспоминать о матери, повернулся к стене и натянул одеяло на голову.

Глава 32. В Евпатории

Анна Сергеевна вошла в церковь, когда Божественная литургия уже шла. Стоя посредине, она слушала привычный речитатив священника, крестилась, поглядывая на старушек, которые лучше ее знали, в какой момент службы надо осенять себя крестным знамением.

Старушки были все те же, что полвека и более назад. В те далекие годы ее няня и крестная мать тайком от родителей (как и крестила — тайком) водила Асю в церковь — в Москве, в Сокольниках. Учила креститься — Ася с трудом складывала вместе три пальчика правой руки; подводила к причастию…

Маленькие, меньше любой нынешней старшеклассницы, старушки чинно стояли, согнув спины в полупоклоне, в своих темных юбках в светлый горошек (у одних — покрупнее, у других — помельче, вся разница), в простых белых летних кофточках (теперь, кажется, слово это уже исчезло). И их отглаженные платочки были, казалось Анне Сергеевне, с теми же самыми темно-синими и бежевыми крупными цветами посередке белого или кремового поля, что привыкла она видеть в детстве на голове няни. Ей казалось даже, что запах чистоты, которым всегда пахло от вещей няни, долетал до нее.

Лилось из-за царских врат церковное пение, и поверх него священник возглашал слова литургии.

Анна Сергеевна в церкви бывала редко (в Москве — реже, чем где-нибудь на отдыхе, как сейчас, например). Она знала лишь несколько молитв, не всегда, увы, успевая проговорить их дома в утренней суете. Прежде всего, конечно, «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» и краткую, но такую, казалось ей всегда, полновесную Молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». Важно было произнести ее с чувством — то есть правда просить о милости и верить в нее.

Анна Сергеевна не знала службы — так, как знают ее люди, бывающие в церкви постоянно. Но звуки, несущиеся от алтаря, казались ей давно известными, она легко и радостно отдавалась им. Слова, которые она произносила про себя, стоя в церкви или проходя в Москве и любом российском городе мимо храма, были самые простые: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, прости мои прегрешения, помилуй мя, грешную, спаси и сохрани моих близких!»

В церкви она перечисляла про себя имена близких, и первым всегда было имя Евгения. Женя, внучка и крестница.

Из церкви Анна Сергеевна заторопилась к морю.

Солнце жарило не по-московски, но смягчающее зной дыхание моря чувствовалось — не было в воздухе московской духоты. По набережной уже двигался неспешным потоком полуголый и почти вовсе голый загорелый курортный народ.

Анна Сергеевна, спохватившись, включила мобильный, выключенный в церкви. И буквально тут же раздался звонок.

— Мама, ты здорова? Папа здоров?

Звонил сын — из Мексики. Она сразу услышала, как он взволнован.

— Здоровы, здоровы. У тебя-то, Саша, все в порядке?

— Мама, где Женя? — не реагируя на вопрос, спрашивал сын. — В квартире нашей никто не отвечает, ее мобильный — тоже! Маша мне звонила перед байдарками — говорила, что оставляет Женю с Верой. Ты что-нибудь знаешь?..

Анна Сергеевна знала все — правда, только с сегодняшнего утра.

Она только одного не знала — как начать свой отчет об этом сыну. Как сказать ему, что его тринадцатилетняя дочь Женя вовсе не в Москве, как думал ее отец, а также — до сегодняшнего дня — и они, бабушка и дедушка Жени. Что девочка — не с мамой и не с тетей Верой. А, в сущности, одна, с незнакомыми ее отцу людьми, — в Сибири…

У Жени связь с Мексикой из Омска почему-то не получалась. А с Крымом сегодня рано утром легко получилась. И она очень просила бабушку позвонить отцу, что та и пробовала сделать. Но ранним крымским утром в Мексике был непоздний вечер. Видно, шел еще семинар, и мобильник Александра Павловича Осинкина был выключен.

И сейчас Анне Сергеевне предстояло сказать сыну безмятежным по возможности голосом, что в этот самый момент его Женя, которая должна была ожидать возвращения папы и мамы в Москве, движется на «Волге» по дорогам Сибири, уже покинула Омск и держит курс на Горный Алтай…

Глава 33-я, короткая. Что можно найти на московских помойках

Сначала давайте определимся, как любят говорить наши депутаты и президенты: найти что угодно можно на помойке в любой стране мира, не только в столице России.

Вон в Швейцарии, например, один человек на помойке нашел пачку банковских счетов. Принес домой, рассмотрел — и возник серьезнейший мировой скандал. Потому что выяснилось, что это были счета клиентов-евреев, погибших во время Второй мировой войны в нацистских газовых камерах. Они, как многие европейцы, держали деньги в швейцарских банках, славившихся своей надежностью. И вот оказалось, что после войны эти банки полвека спокойно, что называется, втихаря, пользовались деньгами погибших.

А ведь после войны все в мире уже знали про Холокост (что буквально означает — «сожженный целиком») — чудовищное уничтожение немецкими нацистами миллионов евреев, от стариков до грудных детей. Вот только представьте себе: травить газом в специальной камере совсем маленького ребеночка за то, что у него мама — еврейка!..

А те банкиры и не думали искать наследников своих погибших вкладчиков. И в результате этой помоечной находки сильно опозорились перед всем миром — много лет «крутили», как сейчас выражаются, деньги погибших. А вот как счета эти оказались на помойке — так никто, кажется, и не смог выяснить. Кого-то, конечно, уволили. Но дело от того нисколько ясней не стало.