Дядюшка Наполеон - Irag Pezechk-zod

— Ну как он там?

— Ничего серьезного, — так же тихо ответил я. — Это он от страха перед Азиз-ханум сознание потерял.

Несмотря на уговоры доктора, никто не собирался покидать приемную. Пришлось ему вернуться в кабинет, я последовал за ним. Пока Дустали-хан, покрытый крупными каплями пота, кусал подушку, доктор извлек пинцетом три маленьких дробинки и наложил на рану повязку. Но тут Дустали-хан, превозмогая боль, принялся сдавленным голосом уговаривать доктора, чтобы тот обмотал ему бинтами все тело и запретил перевозить домой, предписав оставить его на ночь в доме дядюшки.

Когда доктор вышел из кабинета, все обступили его, а Азиз ос-Салтане заголосила:

— Ох, доктор, говорите, какая беда меня ожидает, как он себя чувствует?!

— Жить вам не тужить, ханум, жить вам не тужить, в настоящий момент ничего сказать не могу — все зависит от организма… Если дотянет до утра, значит останется в живых.

Он снова знаками дал понять дядюшке и прочим, что говорит это только для отвода глаз, а потом продолжал:

— На сегодняшнюю ночь оставьте его в доме аги — здесь ближе ко мне, в случае ухудшения я быстрее смогу подоспеть. Сейчас я впрыснул ему морфий — чтобы несколько ослабить боль, когда он придет в себя.

Уложив неподвижное перебинтованное тело Дустали-хана на легкую походную кровать, мы перетащили его к дядюшке. Азизолла-хан, участковый полицейский, который вышагивал у дверей, дошел с нами до дядюшкиного дома. Дядюшка повернулся к нему:

— Господин Азизолла-хан, Дустали лучше, вы можете идти.

— Но, ага, мне поручено составить рапорт. В человека стреляли…

— Это несчастный случай, он поранил себя во время чистки ружья. Состояние у него удовлетворительное, и жалоб ни от кого не поступало.

— Воля ваша, ага, только какое же это ружье он чистил, что пуля ему в заднее место угодила?… Мы ведь тоже не дети малые!

Маш-Касем заволновался:

— Сколько можно придираться, Азизолла-хан?… До чего же вы все зануды, вам бы только прицепиться к чему ни попадя! Человек в здравом уме занимался с ружьем, отошел…

— Ум-то умом, а вот как насчет здравой задницы? — прервал его полицейский.

— Да уж, ружье штука такая… Иной раз в глаз стрельнет, другой раз — в сердце, а случается и в заднюю часть попадает. Вот один мой земляк…

— Маш-Касем, ты бы уж не вмешивался, — раздраженно оборвал его дядюшка. Он увел Азизолла-хана в другую комнату и, очевидно, столь убедительно разъяснил ему, как пуля, сбившаяся с пути во время возни с ружьем, попадает именно в то самое место, что Азизолла-хан, выходя из дверей, все еще приговаривал:

— Вы уж извините, ага, мы, конечно, вашу хлеб-соль завсегда помним… Ну, пойду — ничего я об этом не слыхал… Но если, не дай бог, господину Дустали похудшает, вы уж, пожалуйста, сами до утра сообщите в полицейское управление.

Когда я вошел в комнату, где лицом вниз уложили Дустали-хана, я сразу увидел Лейли, которая с полными слез глазами сидела у постели больного. Я просто не мог оставить ее в такой печали и тревоге: знаком подозвал к себе и сообщил, что состояние раненого вовсе не плохое и он изображает умирающего только из страха перед женой.

Азиз ос-Салтане между тем не замолкала ни на минуту. Ударяя себя по голове, по лицу, она рыдала и причитала:

— Порази господь мою руку… Боже, пошли мне смерть, чтобы не видала я Дустали в таком состоянии. Придумайте же что-нибудь, позовите какого-нибудь другого врача! Я его в больницу отвезу…

— Ханум, другой врач не поможет, — старался успокоить ее дядюшка. — В этот час где мы найдем врача? Да и больного лучше не беспокоить — может открыться рана. И потом, в больнице начнут расследовать, как это случилось… Вы хотите попасть в тюрьму?

На мгновение установилась тишина, и тут от постели раненого донесся стон, и губы его дрогнули. Казалось, он пытался что-то выговорить. Асадолла-мирза, который все время молчал, сказал:

— Моменто, похоже, он хочет что-то сказать.

С этими словами он сел около постели и нагнулся к больному:

— Говори, Дустали… Если ты еще жив, скажи что-нибудь. А если уже отходишь, передай наш привет небесам!

Губы Дустали-хана продолжали шевелиться. Наконец послышался голос:

— Где Азиз?

Азиз ос-Салтане, не переставая бить себя в грудь, села возле него.

— Здесь я, Дустали! Пусть бог переложит на меня твои муки, здесь я.

Дустали-хан, не открывая глаз, слабым голосом произнес:

— Нет, нет, ты не Азиз… Я… я Азиз звал…

— Да я это, я! Слава аллаху, что ты заговорил.

— Ты… ты не Азиз… Я… Азиз зову.

Азиз ос-Салтане гулко ударила себя в грудь:

— Горе мне, господи, пошли мне смерть… Он больше не узнает меня!.. Дустали! Дустали!.. Открой глазоньки, это я, Азиз!

Через мгновение Дустали-хан чуть разлепил веки и взглянул жене в лицо:

— Ах… ох… слава богу… что еще раз довелось поглядеть на тебя, Азиз… отпусти мои грехи… дай умереть со спокойной совестью… воды… воды!..

Нам еле удалось влить ему в рот глоток воды. Он совсем открыл глаза и все таким же слабым голосом продолжал:

— Прости меня, Азиз… Может, я и грешил в помыслах своих… но в этой истории с Гамар моей вины… моей вины нет. Не виноват я.

Дустали-хан обвел взглядом комнату!

— Где Гамар?

— В той комнате она, с детьми. Видно, господь послал мне это испытание, вот и толкнуло меня…

— Ты уж помягче с ней… блаженная ведь она… Я для сохранения чести семьи сказал ей… но моей вины в том нет. Где Шамсали-мирза?

Шамсали-мирза подбежал к нему:

— Я здесь, Дустали.

— Прошу тебя, возьми бумагу, перо и напиши мое завещание, чтобы я успел подписать, пока не иссякли силы… Все мое имущество принадлежит Азиз…

Азиз ос-Салтане била себя по лицу:

— Горе мне, господи, прибери к себе Азиз!.. Азиз без тебя не жить, ни к чему и завещание!

— Шамсали! — зазвенел голос Дустали-хана. — Не отвергай моей последней просьбы!

— Не теряйте надежды, отец родимый!.. — вмешался в разговор Маш-Касем. — Господи прости, хороший человек был…

Все сурово поглядели на Маш-Касема, и он сник. Шамсали-мирза взял бумагу, перо, и Дустали-хан приступил к изложению своей воли. Дом, лавки и все земли, тщательно перечисленные, он передавал жене. А под конец со стоном добавил:

— Да, я еще забыл про именье Махмудабад… Напиши: а также поместье Махмудабад со всеми каналами оросительными завещаю моей супруге…

Азиз ос-Салтане опять ударила себя по лицу:

— Увы, не доведется больше Азиз любоваться Махмудабадом!.. А что, этот караван-сарай в Махмудабаде тоже твой?

— Да… Впиши и караван-сарай тоже.

Асадолла-мирза не мог сдержаться:

— Про овец не забудь!

— Искорени, господь, весь род овечий, — рыдая, возразила Азиз ос-Салтане. — Он овец прошлый год продал.

Дустали-хан проглотил слюну и сказал:

— А теперь… теперь дай я подпишу. И вы подпишите внизу… все… все подпишите.

Шамсали-мирза поднес ему бумагу, подал перо, но рука Дустали-хана была недвижима. Со стоном он выговорил:

— О господи! Господи, дай мне силу подписать это. Подымите меня… Выпростайте руку из-под одеяла.

Шамсали-мирза слегка приподнял Дустали за плечи и вытащил наружу его руку, но она, как неживая, упала. Дустали-хан, словно из последних сил вскричал:

— Господи боже! Господи, руку мою… руку…

— Дорогой, дай я помогу тебе! — засуетилась Азиз ос-Салтане.

Тут Асадолла-мирза опять не выдержал:

— Моменто! Даже если сам он поправится, правая рука все равно действовать не будет. Бедняжка! Да, совершенно ясно: пуля попала в седалищный нерв, и ему парализовало правую руку. С научной точки зрения, связь седалища с правой рукой совершенно неоспорима!

Дустали-хан хотел что-то ответить ему, но потом вроде раздумал. Он попытался приподняться, но только вскрикнул, теряя сознание, упал обратно на постель, и глаза его закрылись.

Отец, который до того времени молчал, раздраженно процедил:

— Напрасно вы его мучаете. Дайте же бедняге отдохнуть!

Дядюшка бросил на него злобный взгляд и резко ответил:

— Прошу вас не вмешиваться!

Я не понял, чем была вызвана подобная резкость, может быть, дядюшка просто устал. Но отца это неуместное замечание очень рассердило.

— Во всяком случае, от нас здесь пользы не будет, я пошел! — объявил он. И с весьма недовольным видом удалился из комнаты.

После минутного молчания дядюшка сказал:

— Лучше сейчас оставить больного одного. Пусть только ханум подежурит около него, а Гамар мы уложим у себя.

Когда мы закрыли за собой дверь импровизированной палаты, Асадолла-мирза знаком подозвал меня. Расхаживая по саду, я пересказал князю разговор Дустали-хана с доктором, Асадолла-мирза покачал головой:

— Просто проклятье какое-то! Того и гляди, опять разгорится ссора. Видал, сколько раз сегодня дядюшка кидался на твоего отца? Да и тот в ответ так и загорался злобой. Ничуть не сомневаюсь, что завтра на голову нашего старика свалится еще какая-нибудь беда. Ты-то сам заметил?