2009 № 1 - Журнал «Если»

Ливиза все быстрее шла вперед, словно не нуждалась в нас. Мне было ужасно неприятно сознавать, что, кажется, так оно и есть.

Подойдя к фургону, Ливиза вынула нож и принялась потрошить куропатку. Я вскрикнула и отвернулась. Ливиза подтолкнула тушку к твари, которая открыла глаза, но не шевельнулась. Ей пришлось облегчиться прямо в фургоне, так что смрад стоял еще ужаснее прежнего.

Ливиза опустилась на четыре ноги и подошла к передку фургона.

– Поможете мне надеть хомут?

– Ты не спросила о Чуве.

– Как она? – бросила Ливиза, просовывая голову в хомут.

– Напугана и несчастна. Она увидела пустой фургон и подумала, что ты мертва.

Грэма помогла ей приладить упряжь, и Ливиза потащила фургон вперед.

– Ты уходишь сейчас?

Лагерь еще даже не сворачивали.

– Отставших пожирают. Сегодня я намерена быть впереди. Начинаем спускаться.

– Пойдем, – в бешенстве велела я Грэме, но та покачала головой и зашагала рядом с фургоном.

– У меня есть винтовка, – пояснила она. – Нам нужно охранять Ливизу.

Мне следовало бы вернуться и позаботиться о Чуве, но казалось неправильным позволять кому-то охранять мою подругу. Когда мы проходили мимо лагеря, я крикнула Чуве:

– Твоя названая мама жива и здорова, дорогая. Мы пойдем с ней, чтобы защитить ее от нападения.

Итак, все мы держались вместе. Фургон подпрыгивал и дребезжал на камнях.

– Расскажи им, Мэй, почему этот мир нуждается в хищниках.

Я заглянула в фургон и увидела, что Кошка туго свернулась клубком, как пальцы, прячущиеся в копыте. Я ощутила исходившие от нее волны болезни. Увидела омерзительное мясо, к которому Кошка не притронулась, только глянула на меня мертвыми глазами.

– Давай же, Мэй, объясни!

Кошка вынудила себя говорить и покорно перекатилась на спину.

– Когда-то быва века, – прокартавила она. – Когда-то была река, кругом паслось много коз, которыми питались волки.

Речь ее была уморительна, словно она кривлялась. Именно так мы говорим, когда пытаемся пошутить.

– Там живи вовки… жили волки, а Предки всех истребили, потому что волки были хищниками.

Все это до того походило на анекдот, что я засмеялась.

– А потом реки стали умирать. Поскольку коз больше никто не иштреблял, их расплодилось слишком много. Они поедали все молодые деревья, корни которых удерживали берега от обвалов.

Я встряхнула головой, чтобы не засмеяться снова, хотя внутри все тряслось от страха. Мне хотелось плакать.

– Это не фффутка, – простонала Кошка.

Это не шутка…

Ливиза откинула шею с таким видом, будто хотела преподать мне урок. Ее глаза сияли странной смесью изумления и торжества.

– Какие осколки воспоминаний остались у Котов?

– Мы знаем о семенах. О семенах внутри нас.

Уши Грэмы встали торчком.

Слова Ливизы звучали в такт ее тяжелой поступи, словно ничто не могло ни испугать ее, ни поторопить.

– Коты знают, как перемешались Предки с животными. Они понимают, как сделана жизнь. Мы могли бы снова разделиться на Лошадей и Предков. И дать Котам другой источник пищи.

По мне это было уж слишком. Словно Земля вращалась под дуновением ветра. У меня закружилась голова.

Грэма маршировала с опущенной головой и задумчивым видом.

– Значит… тебе известно то, что знают другие люди?

Ливиза громко рассмеялась:

– Знает! Она знает!

– А что знают Псы? – не унималась Грэма.

Кошка продолжала рассказывать вещи, звучавшие как неуклюжие шутки.

– Неживые вещи тоже произрастают из семян. Камни, воздух и вода состоят из крошечных частиц. Все Псы об этом знают.

– А Козы?

– О, Козам известно, где берет начало Вселенная.

– А электричество? – допытывалась Грэма, без страха подступая к Кошке. – Все, что знаем мы, бесполезно без электричества.

– Быки, – пояснила Кошка. – Никогда их не видела. Но слышала. Идите на юг и сразу поймете, где они, потому что у них есть лампы, которые сияют электричеством!

– Мы могли бы создать совсем новый табун, – пробормотала Ливиза.

– Табун из всех людей, которые объединятся. Могли бы сложить их знания.

Кошка повернулась на живот и прикрыла глаза лапой. Грэма взглянула на нее, потом на меня, и мы подумали одно и то же. Раненая, без воды и еды… меня затошнило, словно болезнь Кошки угнездилась в моем животе. Почему Ливиза не чувствует всего этого?

– Тогда нам пришлось бы постоянно оставаться вместе. И перемешаться между собой, иначе забыли бы все, – вмешалась Грэма, словно защищая Кошку.

– У Медведей есть что-то, именуемое письменностью. Какие-то записи. Но только у белых, самых больших. Далеко на юге.

– В самом деле? – удивилась Ливиза. – Если бы мы могли обучиться письму, разослали бы знания по всем племенам.

– Я подумывала об этом, – тихо сказала Кошка. – Собрать всех вместе. Только мои люди съели бы их.

Это был один из чересчур ясных дней, когда на небо, в конце концов, наплывают облака. Но пока солнце просто слепило.

– Дельфины в море, – пробормотала Кошка, как во сне. – Они знают, как рождаются и остаются в небе звезды. Используют их, чтобы прокладывать морские пути.

Солнце и ветер.

– Морские черепахи понимают и знают, как смешивать различные элементы.

– Ей нужна вода, – заметила Грэма.

– Мы спускаемся вниз и скоро встретим ручей, – отмахнулась Ливиза.

Мы шагали вперед, навстречу цветной капусте облаков.

Грэма и я по очереди тащили фургон. Не знаю, каково это – тянуть его в гору, но когда идешь вниз, передок фургона подталкивает тебя в плечи, и ноги подкашиваются от усилий сдержать бег колес.

До чего же неприятно носить упряжь: ты не можешь быстро бежать, ты несвободен. Скован тяжелым фургоном.

Как-то я оглянулась и увидела крепко спящую Ливизу, которая лежала бок о бок с Кошкой.

Я вдруг обнаружила, что способна думать, как Ливиза, и сказала Грэме:

– Я не умею стрелять. Так что смотри в оба.

Поэтому мне пришлось в одиночку тащить фургон, а Грэма стояла над Ливизой с винтовкой в руках, и я не знаю, кто из нас был лучшей мишенью.

Склон стал круче, и мы вошли в узкую долину, скорее, промоину между утесами. Ветер постоянно менялся, одолевая нас кошачьей вонью.

– Они вернулись, – сказала я Грэме.

Запах пробудил Ливизу.

– Спасибо, – сказала она. – Вам обеим следовало бы присоединиться к остальным.

Она тяжело спрыгнула на землю и пристально вгляделась в меня. В глазах плескалось что-то вроде извинения.

– Чува там одна.

Грэма дважды подтолкнула меня коленом. Ливиза была права. Пока мы взбирались наверх, к остальным, я заметила:

– Коты не могут покидать свою территорию.

– Они преследуют Ливизу. Хотят покончить с Мэй.

Иными словами, Ливиза притягивала к нам Котов.

– Только другим не говори, – попросила я.

Стена лиц над нами, на вершине холма, расступилась, чтобы вобрать нас, и сомкнулась снова. Мы нашли Чуву, игравшую со своими сверстниками. Она забыла Котов, Ливизу, все на свете, громко хохотала и дергала меня за гриву. Мы пустились в путь и постепенно догнали Ливизу. И услышали, как они с Кошкой о чем-то шепчутся.

– О чем, спрашивается, могут они беседовать? – спросил Рейо, мой кузен.

– О том, как вкусна конская плоть, – бросила Венту.

Чува озабоченно нахмурилась:

– Все говорят, Ливиза плохая.

Я погладила ее, попыталась объяснить и обнаружила, что не могу найти слов.

– Ливиза хочет учиться.

Вот все, что я смогла выдавить.

Дорогу пересек ручей, и Форчи объявил привал. Ливиза тоже подошла к ручью и, не снимая упряжи, нагнулась, пытаясь напиться. Негромкое журчание воды в безопасном, мелком ручье мгновенно вызвало суматоху. Мы столпились на берегу, наклоняясь и отталкивая головы соседей. Грэма поднялась на холм, чтобы расчистить себе место, и оказалась в самом хвосте. Самой возможной жертвой. Я едва не крикнула:

– Грэма, возвращайся!

И уже открыла рот, когда три Кота набросились на нее. Весь табун немедленно попятился, словно дым, уносимый ветром. Два кота вцепились ей в задние ноги. Один пытался разорвать глотку.

Она мертва. Грэма мертва!

Я была в этом уверена. И поэтому заметалась, подгоняемая внезапным порывом помочь бедняжке.

Но тут раздался треск выстрелов. Те двое, что схватили ее сзади, взвыли и были отброшены назад. Один откатился и бросился бежать, другой перевернулся через голову и застыл.

Каким-то чудом третья пуля пронзила Кота, висевшего на груди Грэмы, и не задела ее. Я оглянулась на фургон и увидела: Ливиза бьется в упряжи, не в силах подняться на дыбы или дотянуться до винтовки.

В задке фургона, высунув голову и винтовку над бортом, стояла Мать-Кошка.

Грэма тряслась и трепетала. Мышцы под шкурой непрерывно сводило судорогами. Округлившиеся глаза обвело белым. Она была в такой панике, что даже не дышала.