Джин Грин — Неприкасаемый - Гривадий Горпожакс

Сначала нож, потом мина, а что теперь?

11 сентября

У нас была проверка на жестокость. Я нахожусь в закрытом помещении у пульта управления с рядом кнопок, на каждой из которых обозначены величина напряжения, определяющая силу удара — от 15 до 450 вольт.

Кнопка 450 окрашена в красный цвет. Эта доза смертельна.

В соседней комнате на электрическом стуле сидит человек, приговоренный к смертной казни.

Я вижу его лицо на телевизионном экране. Слышу его голос в динамике. Его дыхание, хрип, мольбу.

Человек в арестантской одежде пристегнут к стулу ремнями с металлическими пряжками.

Руки — к высоким подлокотникам.

Ноги — к передним ножкам стула.

Стул — деревянный, угловатый, с высокой прямой спинкой.

Один электрод плотно прижат к выбритому темени арестанта, другой — к голени ноги с задранной штаниной.

— Простите, сэр, — спросил я Ч., севшего рядом со мной, — он действительно приговорен к смерти?

— Да.

Страдальческое лицо человека вытянулось вперед в мольбе и ожидании. Он ждет начала казни, как собака удара хлыста, занесенного над ней.

Удар неотвратим, неизвестна только сила удара.

Я постепенно увеличиваю силу электрических ударов. 20 вольт… 30… 45… 60…

Человек кричит, вобрав голову в плечи.

Я убрал напряжение: человек, медленно оттаивая от резкой боли, умолкает, продолжая тяжело дышать.

— Что, если я нажму кнопку с цифрой 450 вольт? — спросил я Ч.

— Сразу?

— Сразу.

— Тогда он умрет.

— Чем же будут заниматься пришедшие сюда после меня Мэт и, скажем, Берди?

— На его место посадят другого, — спокойно сказал Ч. — Их восемь… Восемь приговоренных к смерти. Это, конечно, дело незаконное, но мы договорились с федеральными властями.

Я снова нажимаю кнопку за кнопкой.

Человек пронзительно кричит, заходится в крике.

Нажимаю следующую кнопку.

— Прекратите мучить… лучше убейте сразу, — умоляет смертник.

— Может, хватит? — спрашивает Ч.

— Почему же, — хладнокровно отвечаю я и продолжаю добавлять электрические удары.

Визг человека мечется в динамике. Наконец у арестанта задергалась голова, пошла слюна, закатились глаза.

Я нажал кнопку с красным ободком — 450.

Арестант задергался в предсмертных конвульсиях и затих.

Ч. с любопытством поглядел на меня и поднялся.

Поднялся и я.

Мы вышли.

— Кури, — сказал он, протягивая мне сигарету.

— Спасибо, сэр, — сказал я и размял свою сигарету совершенно спокойными пальцами.

Ч. следил за моими движениями.

Я протянул ему спичку, прикурил сам: пламя спокойно колебалось в моих сухих ладонях.

— Ты будешь носить зеленый берет, — сказал Ч., — только «зеленые береты» могут так… Они воюют по слуху, а не по нотам, которые раздают им заранее. Они хладнокровные молодцы.

Потрясенный моим поведением Ч. не знал, что еще в Нью-Йорке Лот рассказал мне об опыте «проверки на жестокость».

А я-то знал, что за двойным стеклом на электрическом стуле сидит профессиональный артист, что за каждый сеанс он получает деньги, что над его головой висит табло с указанием напряжения на шкале.

От этого зависит сила крика, стона, отчаяния, мольбы или, наконец, имитация смерти.

А во мне все-таки пробудилось что-то темно-зеленое…

Неужели они сделают из меня зверя?

Глава пятнадцатая.

«Паб-крол» в Нью-Йорке

— Знаешь ты, что такое «паб-крол», Натали? — спросил Лот.

— Это что-то из словаря алкоголиков, — улыбнулась Наташа.

Жених и невеста сидели напротив друг друга в гостиной дома на 13-й улице, где еще совсем недавно разыгралась дикая трагедия гибели старика Гринева.

Время сделало свое. Пришибленная горем девушка понемногу начала оживать.

Лоту было приятно подмечать прежнюю улыбку на лице Натали, сидевшей у широкого окна, за которым в садике Гриневых горел маленький костер огромного «индийского лета», охватившего сейчас весь штат Нью-Йорк.

— Сразу видно, дарлинг, что тебе не пришлось поблуждать по бабушке Лондону над батюшкой Темзой… — Лот иногда в разговорах с Наташей употреблял русские слова, страшно коверкая их.

Наташа совсем уже весело расхохоталась.

— Немчура проклятый! Батюшка Темза! Надо говорить матушка Темза…

— Извините, мисс, это заблуждение, — категорически опроверг Лот. — Я тоже прежде считал, что Темза — это Mother, однако англичане говорят the Father Thamse.

— А ведь ты прав! — воскликнула Наташа. — Конечно же, батюшка Темз, как тихий Дон…

Дон! Лот зажмурил глаза, словно от яркой вспышки: русская мина разорвала лед, и мгновенно не стало бежавшего впереди Хельмута… Он открыл глаза и снова улыбнулся Наташе.

— Итак, моя дорогая невеста, мой милый эдельвейс, «паб-крол» (ползком по пивнушкам) — это любимый спорт лондонских бездельников. Мы с твоим братцем — добились высоких показателей в парном разряде. Что касается Токио…

— О господи, при чем тут Токио? — притворно возмутилась Наташа. — Не так длинно, герр Лот!

— Что касается Токио, моя милая, — профессорским тоном продолжал Лот, — то там эти вечеринки с бесконечной сменой баров называются «лестница». Увы, мои друзья самураи никогда не могли заранее сказать, куда ведет эта «лестница» — вверх или вниз.

— А о чем говорит собственный опыт?

— О Натали, мы же договорились не спрашивать друг друга о прошлом, — округлил глаза Лот.

— Интересно, какое прошлое надо скрывать мне? — сказала Наташа. — Явно неравная игра.

Лот захохотал.

— Да ну тебя! — сказала девушка, отвернулась, потом повернулась, сделала гримасу, наморщив нос. — К чему все эти разговоры?

— Я тебе предлагаю русский «паб-крол» в Нью-Йорке. Недурно?

— То есть?

— Начинаем в «Рашен-ти-рум» на Пятьдесят седьмой улице, продолжаем в «Русском медведе», где, кстати, ты сможешь узнать свою судьбу у гадалки мадам Беверли. «Психоанализ и хиромантия! Сенсационные откровения! Вы увидите, как с будущего спадает покров таинственности!» Ну и заканчиваем в сногсшибательном ресторане «Елки-палки»[67] в обществе изысканных дипломатов, прыгунов и поэтов. Какова программа?

— Гениально! — воскликнула Наташа и вскочила с кресла. — Ты серьезно? Я буду готова за несколько минут.

— Только никаких бриллиантов, рубинов и жемчуга, — строго сказал Лот. — Никаких шиншиллей и ягуаров. Скромный полувоенный костюм, кожаный ремень с пистолетом, валенки, малахай…

Наташа убежала наверх, а Лот, на правах своего человека, прошел в соседнюю комнату, открыл дверцы бара, усмехнувшись, достал бутылку смирновской (еще из запасов старика Гринева), сыпанул в стакан перца на манер обожаемого своего Джеймса Бонда, выпил залпом и задумался. Программа, так весело принятая Наташей, грозила ему в этот вечер многими неожиданностями.

— Вот Никола-на-курьих-ножках, вот Церковь ризоположения, это Василий Блаженный, Дом Пашкова, Тверской бульвар, Садово-Триумфальная, Китай-город… — говорила Наташа, разглядывая роспись на стенах «Русской чайной»[68].

Старая Москва Гиляровского в куполах и крестах, двухэтажные желтые домики, конка, пышнозадые извозчики, румяные красавицы, снег…

— Отвечаешь за свои слова, Наташа? — ухмыльнулся Лот.

— Я все это знаю с детства. Папа рассказывал и показывал старые книги с иллюстрациями, — девушка опустила глаза к шитой петухами скатерти. Она вдруг вспомнила какую-то картину Кустодиева: подсиненный снег, голые ветки огромного дерева, туча грачей… «Весна, я с улицы, где тополь удивлен, где даль пугается, где дом упасть боится, где воздух синь, как узелок с бельем…» И мгновенная, как летучий запах, тоска прошла сквозь сердце: воспоминание о жизни, которой она никогда не жила. В следующее мгновение она уже снова с улыбкой смотрела на стены.

— Потрясающие фрески! — сказала она. — Не хватает только одной детали — большой развесистой клюквы.

Официант поставил перед ней коктейль «Московский мул», а в пустую рюмку налил для Лота сибирской лимонной. На этикетке среди царственных снегов Сибири росло лимонное дерево.

— Вуд ю лайк закуска?

На столе появились русские национальные закуски: икра, семга, корнишоны, жареный миндаль, анчоусы, стилизованные под раков лангусты.

— Извините, эта девушка настоящая русская, — сказал Лот официанту. — Она из советского цирка. Есть у вас сало?

Официант вежливо округлил глаза.

— Сало, сэр?

«Сало, млеко, яйко… Мы шли по окраине Полтавы, а мальчишки из-за заборов дразнились: „Сало, млеко, яйко — немец, удирай-ка!“ Франц захохотал и показал им автомат, их как ветром сдуло. Франц бросил через забор оккупационную марку».

— Ну хорошо, а черный хлеб у вас есть для цирковой артистки? Поймите, дорогой, эта скромная девушка ежедневно рискует жизнью, делает двойное сальто, глотает шпаги, горячие неоновые трубки и к тому же тоскует по родине.

— Черный хлеб, сэр?

— Ну да, черный хлеб.

— Сэр?!