Кровоточащий город - Алекс Престон

— Чарли. А я уж боялась, что ты больше не позвонишь.

За вступлением последовала пауза. Я слышал, как она теребит шнур, слышал ее дыхание.

— Почему так долго? Мог бы и раньше собраться. — В ее голосе прозвучали пронзительные, жалобные нотки. — Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы все именно так получалось. Скучаю по тебе, дорогой.

Я замерз. В комнате было холодно, и гулявшие по полу сквозняки хватали меня за щиколотки колючими пальцами.

— Не беспокойся. Все позади. Все в прошлом. Как ты? Что сказала Марку?

— Что? Нет. Разумеется, я ничего ему не сказала. Думаю… думаю, то, что есть между нами… И Джо, и Марку придется с этим мириться. А может, и не придется, потому что они никогда ничего не узнают, а?

— Как у вас, наладилось? Я постоянно говорю себе, что ничего бы не случилось, если бы у вас с Марком все было хорошо.

Она вздохнула. Щелкнула зажигалка.

— Ну… Я такая наивная. Глупо было ожидать, что все будет так же, как тогда, в юности. Что Марк изменится, станет другим ради меня. Он сейчас много времени проводит в Париже. Я возвращаюсь из лагеря, а в доме темно и пусто. Я даже душ принимаю в темноте, стараюсь не думать о нем. Марк, он такой же, как и все французские мальчишки. Хочет остаться вечно молодым. Не понимает, что он уже взрослый и жить должен по-взрослому. Ему не нравится, как я готовлю. Это хуже всего. Требует, чтобы мы каждое воскресенье ходили обедать к его родителям, потому что, видишь ли, его мать лучшая кухарка, чем я.

— Ужасно. Я не знаю никого, кто готовил бы лучше тебя.

— Спасибо. Ты такой милый. Я… я часто о тебе думаю.

— Я тоже.

— Так тяжело…

— Да.

— Прощай, Чарли, — прошептала она.

— Веро…

Она положила трубку.

Я часто брал Рэя с собой в театр. Его присутствие действовало на меня успокаивающе, его презрение к писательству и актерству добавляло язвительности моим рецензиям. Мне удавалось копировать едкий, колючий стиль Верити. Даже если пьеса нравилась, я разделывал ее под орех. Выходя на свежий воздух из полутемного зала, Рэй усмехался, качал головой и начинал хохотать как сумасшедший. Немного успокоившись и утерев слезы, он прислонялся ко мне.

— В жизни так не бывает. А люди еще платят деньги, чтобы на это посмотреть. Нет, Чарли, я серьезно. Этой дуре уже давно надо было уйти от него. Обожаю такое фуфло. Все шиворот-навыворот. Как будто кто-то нарочно пишет про то, чего никогда не бывает. Прикол.

Джо пошла со мной на «Короля Лира» в «Донмар». Я заранее взял билеты поближе к сцене и ожидал вечера с нетерпением, как праздника. Весь первый акт она ерзала, так что мне пришлось в конце концов отобрать пакетик с чипсами, в котором остались уже только крошки. Сосредоточиться на пьесе не получалось — Джо то вертела головой, разглядывая публику, то просматривала тайком поступившие на сотовый сообщения. В антракте я купил нам по мороженому и повернулся к Джо:

— Не нравится, да?

— Что? Нет. То есть конечно. Конечно, да. Это же Шекспир.

— Но ты же и не смотрела толком и, по-моему, хочешь уйти. Если хочешь, иди. Серьезно.

— Послушай, Чарли, я не часто хожу в театр, а Шекспира и в школе не любила. Все так быстро говорят, что ничего не понятно. Кто с кем рассорился, почему. Я стараюсь. Стараюсь это полюбить, потому что это любишь ты. И во второй части постараюсь еще сильнее. По-настоящему. Вот увидишь, мне понравится.

Зрители возвращались на свои места. Я повернулся к сцене и сделал вид, что не замечаю, как она терзает пустой картонный стаканчик из-под мороженого.

Мы пытались что-то сделать. Пытались поддержать чахнущий огонек любви. Джо радовалась каждой моей рецензии, вырезала их из газет и вешала на дверцу холодильника, хотя они все были подписаны именем Верити и дышали злобой, высокомерием и презрением. Мы ходили в те рестораны, где бывали, когда только-только познакомились. Джо тщательно готовилась к таким выходам, подбирала наряды, не жалела косметики и много смеялась. Я пытался не отставать от нее по части энтузиазма, но быстро уставал, неизменно напивался и засыпал уже в такси на обратном пути. Мы вместе вваливались в дом, поднимались по широкой лестнице и падали в постель, где я исполнял обязательную программу, после чего каждый откатывался на свою половину, понимая, что ничего не изменилось. Джо подтягивала колени к груди, я смотрел на ее выпирающие ребра и вспоминал о Веро.

Телефон зазвонил ночью. Было начало мая, и мы с Джо лежали в полутемной спальне. Она вздрогнула, но не проснулась и только проворчала что-то и потерлась о мое плечо. Вечером мы обедали в «Е&О», и Джо показалась мне рассеянной и невнимательной, как будто мысли ее витали где-то далеко. Я рассказывал о новой постановке «Частных жизней» в Национальном театре, когда она перебила меня, подняв руку Глаза у нее недобро блеснули.

— Послушай, Чарли, я устала от всего этого. Устала складывать из кусочков то, что уж не сложится. Я пыталась, но ты же ведешь себя как законченный мерзавец. Извини, если не дотягиваю до твоих стандартов, но терпеть твою критику нет больше сил. Я постоянно чувствую себя так, словно сделала что-то плохое. Это невыносимо. Я не получила такого образования, как ты, и голова у меня устроена по-другому, но ты был мне дорог. Я хотела заботиться о тебе, делать что-то для тебя. Хотела, чтобы тебе было лучше. Ты этого не понимаешь, но тебе нужна женщина вроде меня. Женщина, которая спасла бы тебя от тебя самого. Но теперь ты такой же, как те парни из Сити. Те, с мертвыми глазами. А ведь я думала, что смогу тебя спасти. Даже не верится. Я… мне нужно идти.

Джо поднялась, и я схватил ее за руку. Она как будто ожила вдруг, обрамлявшие лицо золотистые волосы словно вспыхнули. Может быть, потому, что чувства ее проявились с такой силой, я вспомнил, как мы целовались на полу в оранжерее в Спитлфилдзе, как прыгали в темноте брильянтовые сережки, когда мы занимались любовью в ее спальне, как она перевязывала воздушные шары, которые купила для моей вечеринки.

Я встал и привлек ее к себе.

— Нет, Чарли. Не сейчас. — Джо попыталась высвободиться.

— Прости меня. Прости. Я вел себя ужасно. Пожалуйста, дай мне еще один шанс. Нет мне оправдания, но, пожалуйста, прости меня.

Я поцеловал Джо посреди ресторана, бросил на столик несколько бумажек и, не дожидаясь сдачи, подхватил ее и увлек к выходу, продолжая целовать. Я сам нашел в ее сумочке ключи, отнес на руках наверх и бросил на кровать. Мы трахались, как подростки, мы потели и пыхтели и упивались друг другом, а когда кончили, она скатилась на спину, и я увидел, как колотится под ребрами ее сердце.

— Так больше нельзя, Чарли. Нужно собраться. Нельзя потерять то хорошее, что у нас есть. Не просри этого.

— Хорошо. Не просру. Прости меня.

Телефон зазвонил около часа ночи. Дисплей замигал, отражаясь в стеклянной крыше. Я нехотя приподнялся:

— Да?

— Чарли, это Веро. — Она шмыгнула носом, и я понял, что Веро на улице и, наверно, плачет. Где-то над ней прошелестел ветер.

Я вышел из спальни, включил свет в ванной и, щурясь, сел на холодный бортик.

— Веро. Ты в порядке? Что случилось? В чем дело, милая?

Она ответила не сразу. Кто-то прошел внизу, насвистывая. Свист повторился, уже громче. Приблизился, удалился и еще долго прыгал эхом по улице и крышам. Веро вздохнула, и я услышал, как у нее перехватило дыхание, как заклокотало в горле.

— Чарли, мне нужно сказать тебе кое-что… — Она понизила голос до шепота: — Я беременна.

Я скользнул взглядом по ванной: бритва Джо возле крана, штора, темное пятно на полу, под раковиной. Мысли путались, и, чтобы составить правильно предложение, их требовалось привести в порядок. Я подошел к двери, осторожно закрыл ее и, опустившись в ванну, вытянулся на холодном фарфоре.

— Прекрасно. Рад за тебя. За тебя и за Марка.

Она чуть слышно усмехнулась:

— Марк ни при чем, Чарли. Он был в Париже. Мне очень жаль, я все рассчитала… Столько раз писала на белые полоски, что больше уж и нечем.

Сердце дрогнуло и побежало быстрее.

— Господи, Веро. В смысле… мы же не… Я думал…

— Извини.

И снова долгая пауза.

— Что будешь делать?

— Не знаю. Не знаю, что делать. Я рассказала Марку. Что беременна. Но не сказала, что от тебя. Он посмотрел на меня как на дерьмо. — Она всхлипнула и заплакала. — Марк ушел сегодня вечером… к своим родителям. Собрал вещи и ушел.

Я обхватил голову руками, зажал телефон между ухом и плечом и ткнул ногой кран.

— Но я… я не могу. Ты же знаешь, что я не могу. Я слишком молод для отцовства. Может быть, ты… Ну, я могу приехать и побыть с тобой, пока ты… Тебе нельзя оставаться одной.

— Не знаю, Чарли. Я ничего не знаю. Позвоню завтра. Позвоню, когда решу что-нибудь.

— Подожди, Веро…

Она дала отбой. Я просидел в ванной еще час или два, снова и снова набирая ее номер, но всегда попадал на голосовую почту. Я столько раз слышал ее голос — на английском, потом на французском, — что слова утратили смысл, отделились от того, что пытались выразить. В конце концов я вернулся в спальню и проскользнул под одеяло.