Атавия Проксима - Лазарь Лагин

Он уговорился со своими товарищами о месте и времени новой встречи и осторожно пустился в обратный путь. Людей на улицах стало еще меньше. Подбитый бомбардировщик и два атавских истребителя, упав на многострадальные улицы Кремпа, распугали многих участников спасательных работ. Пожаров стало больше. Карпентер довольно быстро добрался до «сада» Наудуса, тихонько отпер дверь, ведшую со двора на кухню, ключом, который предусмотрительно потеряла фрау Гросс, и спрятался на чердаке задолго до того, как заплаканные профессорша и Энн при помощи счастливо попавшихся им на улице Прауда и Доры внесли в дом все еще находившегося в бессознательном состоянии профессора Гросса.

И все же в тот день еще очень немногие кремпцы последовали радиосовету Карпентера. Одни были так подавлены громадностью обрушившегося на них бедствия, что на время позабыли даже о чуме, другие были переполнены неистребимой и нерассуждающей жаждой кровавой мести. Отомстить полигонцам, и как можно скорей и как можно чувствительней, за все пережитое в эти страшные полтора часа – эти помыслы объединяли в то утро и Сантини, и Довора, и Раста, и директоров велосипедного завода, и последних бедняков из негритянского квартала и района городской скотобойни.

К числу последних бедняков, как это ему ни было больно сознавать, относился и Онли Наудус. Он возвращался с Главной площади неведомо куда, лишь бы не домой, хотя его и очень волновала судьба Энн и судьба мебели (только и не хватало, чтобы ее уничтожило бомбой!). Подмышкой у него был крепко зажат кларнет. Но если бы кларнета не стало, Онли вряд ли обратил бы на это внимание. Он думал. Разумеется, не о том, о чем говорил только что по радио Карпентер (он попросту пропустил эту речь мимо сознания), и даже не о Сантини, потому что, в конечном счете, Сантини все же был прав. Онли имел мужество признать, что на его месте поступил бы так же… Дело есть дело… О том, чтобы где-нибудь раздобыть денег и вернуть племянникам, тоже нечего было думать. Бесполезно. Даже ста кентавров ему не собрать. Он жаждал и страшился свежего номера газеты с биржевыми бюллетенями, из которого узнает, на сколько уже за первые сутки войны взвился курс акций «Перхотт и сыновья» и как велики, следовательно, его непоправимые потери. А ведь война только начиналась. Боже, скольких денег, какого верного богатства его только что лишили эти проклятые полигонцы и их «красные» наемники! Ах, если бы ему сейчас попался в руки хоть один полигонец, хоть один коммунист, хоть один иностранный агент!..

– О чем вы так задумались, Наудус? – окликнул его репортер местной газеты Дэн Вервэйс. Налет уже кончился, и он, обогнав своего редактора-издателя, примчался обратно в Кремп. Надо было готовить экстренный выпуск газеты. Что ни говорите, а война это все-таки золотое дно для толкового газетчика, если он, конечно, понимает, откуда ветер дует. Сейчас репортеру требовались высказывания, побольше патриотических высказываний местных граждан самого различного достатка. Выпуск должен был выйти под знаком полнейшего единения всех слоев населения перед лицом грозной полигонской опасности.

– О мести, – ответил Наудус.

Репортер записал, и они расстались.

Навстречу Онли двигались все более густевшие потоки кремпцев, спасавшихся от бомб за городом. Он их почти не замечал. Он шагал и шагал. И вдруг его словно молнией ударила мысль, выполнение которой сочетало и сладкую месть врагам Атавии и возможность вернуть племянникам почти всю взятую у них сумму.

Только что погруженный в мрачное отчаяние, он теперь был переполнен безудержной, кипучей энергией. Скорее, скорее в полицию! Лишние десять-пятнадцать минут, даже час, собственно говоря, нисколько не изменили бы положения. Разумом Онли отдавал себе отчет, что никто, кроме Энн, не был в курсе тайны, которую он собирался сейчас так разносторонне использовать, что торопиться, следовательно, совершенно ни к чему, и все же ему не терпелось как можно скорее повидаться с начальником полиции.

Но хотя он и очень торопился, он не смог не поинтересоваться, в порядке ли его жилище, не пострадало ли и оно от этого проклятого налета. Проходя мимо еле дымившегося скелета большого дома, около которого молча, с окаменевшими от горя лицами, копошились его вернувшиеся из-за города жильцы, Онли взбежал по еще теплым останкам лестницы, с высоты четырех этажей легко разыскал свой дом и убедился, что дом совершенно цел.

Он сбежал вниз, провожаемый пустыми взглядами отчаявшихся людей. Они не просили его помочь им в раскопках. Они не нуждались в его помощи, потому что спасать и раскапывать, по существу, было нечего. Пламя пожрало все без остатка. Чувствуя перед ними некоторую неловкость (его-то жилище осталось в полной сохранности) и в то же время не в силах скрывать распиравшую его радость, он сбежал вниз и, бесцеремонно расталкивая встречных, торопливо зашагал в полицейский участок. Сейчас его терзало опасение: а вдруг он не застанет на месте начальника полиции? А вдруг по случаю налета вообще никого нет в помещении полиции?

Но, благодарение господу, полиция уже вернулась к исполнению нормальных обязанностей. Как и всегда, маячил перед входом в участок постовой полицейский. Возможно, он и был несколько выведен из обычного спокойствия недавними событиями: на расстоянии ста с лишним шагов, отделявших его от Наудуса, это трудно было заметить.

– Начальник на месте? – крикнул Наудус.

Постовой что-то ему ответил, но что именно, Онли не разобрал, потому что одновременно до него донесся вопль: «Онли!.. Онли!..»

Он обернулся, и в его объятия упала Энн.

– Ну что с тобой? Что с тобой, родная? Успокойся! – бормотал Онли, довольный и тем, что его Энн цела и невредима, и тем, что она его так любит, и тем, что прохожим не до него и Энн и не до того, что она его целует, не скрываясь, при всех, прямо на улице, хотя они еще не женаты.

– Жив! Жив! Я обежала весь город! Я боялась, что тебя тоже убило, всхлипывала Энн, покрывая поцелуями его измазанное, все в пыли и саже, лицо. – Какое это счастье, что ты жив!

– Конечно, жив, моя славная! – бормотал Онли. Его голос дрогнул. – Ты жива, и я жив. Значит, все в порядке… Только не надо целовать меня на улице, милая… Ведь мы еще не женаты… Что люди подумают…

– Боже мой, какой ты еще глупенький! – рассмеялась Энн сквозь слезы. Да пускай люди думают что им угодно! Ведь я тебя люблю, понимаешь, люблю!

– Понимаю, – сказал Онли. – Но все-таки…

Энн вытерла катившиеся по ее щекам слезы, взяла его под руку. Лицо ее стало серьезно и печально.

– Онли, если бы ты только догадывался…

Она не знала, как подготовить его к вести о несчастье, приключившемся с Гроссом. Онли перебил ее:

– Энн! Я должен тебе сказать очень страшнее… Ты помнишь, я получил деньги Сима – тысячу двести кентавров… Так вот…

И он поведал потрясенной Энн печальную судьбу своих акций. Правда, в его изложении получалось, что он вложил деньги, принадлежавшие вдове и детям его брата, в акции не для того, чтобы самому обогатиться, а для того, чтобы приумножить богатство детей, но Энн трудно было обмануть. Она понимала, что Онли лжет, что если бы он и в самом деле был движим такими благородными чувствами, он не держал бы эту затею втайне и посоветовался бы с ней, а она, – и это он отлично знал, – предложила бы ничего не предпринимать, не поговорив предварительно с вдовой его брата.

– Боже мой, Онли, что ты наделал! Что ты наделал! – шептала она, пока он, волнуясь и злясь, приводил все новые и новые доказательства своих добрых намерений. – Ты украл деньги у вдовы и сирот! Ты опозорен! Твое доброе имя… Бежим, – встрепенулась она, – скорее ко мне! У меня есть сто восемьдесят кентавров… Ну да, я их накопила. Это должен был быть мой сюрприз к нашей свадьбе… И я еще попрошу у родных… Может быть, удастся что-нибудь занять у товарищей…

– Энн! – горько промолвил Онли. – Тысяча двести кентавров!

– Боже мой! Боже мой! – лихорадочно повторяла Энн. – Ты прав, мы никогда не соберем такой суммы! Что же делать? Мы погибли!..

– Но я все-таки придумал! – сказал Онли. – С сегодняшнего дня я готов собственными руками задушить всех врагов Атавии!

– С сегодняшнего? – спросила Энн.

– С сегодняшнего в особенности. Смотри, что они наделали с нашим городом!

– Да, Онли! У нас был такой хороший город! Чуточку скучный, но очень, очень хороший…

Автомобильная сирена остановила их на перекрестке. Мимо безмолвных прохожих медленно прошелестела по мостовой грузовая машина. Из ее переполненного кузова, прикрытого брезентом, торчали ноги – мужские, женские, детские…

– Мстить! – крикнул Онли. – Всех этих полигонцев… всех этих иностранцев… Всех этих проклятых шпионов!..

– Прекрасно сказано, Наудус! – высунулся из кабины грузовика известный уже нам репортер. Он помахал Онли рукой, потом вынул записную книжку и записал высокопатриотические слова Онли Наудуса.