Крушение империи - Михаил Родзянко

Марков взял слово и заявил: «Я подтверждаю то, что я сказал. Я хотел оскорбить вашего председателя и в его лице хотел оскорбить всех вас, господа. Здесь были произнесены слова оскорбления высоких лиц и вы на них не реагировали, в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного… я оскорбляю всех вас…».

Выйдя из зала заседания и направляясь к себе в кабинет, я увидел фигуру удалявшегося Маркова. Мое первое движение было настигнуть его, но на мое счастье меня остановил мой духовник, священник думской церкви. Я пришел в себя и вместе с ним прошел в кабинет. Там уже было много депутатов. Нервный Дмитрюков со слезами на глазах стал меня обнимать, Бобринский успокаивал, подошел Марков I[230] и сказал, что «хотя он и дядя Маркову 2-му, но просил не смешивать его с его племянником». Бывший на хорах мой сын Георгий, офицер Преображенского полка, сбежал вниз с несколькими офицерами, стал звонить в телефон, прося вызвать командира полка, чтобы получить разрешение на дуэль с Марковым. Когда мне об этом сказали, я позвал его и запретил это делать. Я вызвал моих бывших товарищей по кавалергардскому полку Панчулидзева[231] и Д. Дашкова и просил их быть моими секундантами.

Вечером было назначено заседание для выборов президиума. Я был переизбран большинством против 26 голосов. Фракция земцев октябристов решила, что на речи и выходки Маркова не следует реагировать и что ему нельзя подавать руки. К этому присоединились и остальные фракции блока. Ко мне приехали депутаты Савич и Капнист и вручили мне это постановление в присутствии моих секундантов Дашкова и Панчулидзева. Секунданты признали, что Марков 2-ой при таких условиях является недуэлеспособным. После этого грустного инцидента, в котором Марков явился только выразителем чьих-то намерений и желаний, я стал получать множество писем и телеграмм от знакомых и незнакомых лиц, от земских и дворянских собраний, от уездных и губернских управ, от городских дум и т. д. Совет профессоров петроградского университета почтил меня избранием почетным членом университета. Из екатеринославской городской думы была получена телеграмма: «Поздравляем с блестящей победой над гнусной выходкой холопа министерской передней». Что выходка Маркова была заранее обдумана и инспирирована — в этом никто не сомневался: ясно было, что хотели унизить председателя Думы, смешать его с грязью. Вышло иначе.

Через день после этого инцидента я получил через французского посла от президента французской республики большой орден Почетного Легиона.

На одном из ближайших заседаний исключительную по силе и вдохновению речь произнес Пуришкевич. Отмежевавшись от крайних правых, он говорил о темных силах и призывал сидевших в Думе министров: «Вы должны немедленно ехать в Ставку, броситься к ногам государя императора и умолять его поверить всему ужасу распутинского влияния и тяжелым, и опасным последствиям такого положения вещей и изменить своей программе».

Так как в то время думские стенограммы проходили через цензуру и отчеты о Думе появлялись с массой белых пропусков, то речи депутатов попадали в публику в совершенно искаженном виде. Злонамеренные лица стали даже фабриковать некоторые речи, делая свои добавления и продавая оттиски по несколько рублей.

Резкая перемена в настроении произошла и в Гос. Совете. И там тоже поняли, что немыслимо поддерживать такое правительство. Евгений Трубецкой[232] призывал членов синода вспомнить о кресте, который они носят на груди, взять свой крест, итти к царю и умолять его избавить церковь и правительство от грязных влияний. Гос. Совет, подобно Думе, вынес резолюцию, в которой указывал, что правительство должно внять голосу народа и к власти должны быть призваны лица, облеченные доверием страны (в который раз это уже повторялось). Такую же резолюцию вынес и съезд объединенного дворянства. Вся Россия одинаково мыслила и к одному стремилась, но курс правительства все-таки не изменился: напротив, как будто умышленно подчеркивалось резкое расхождение правительства с обществом.

Общеземский съезд[233] в Москве в последнюю минуту не был разрешен, хотя Протопопов перед этим в беседах с корреспондентами и говорил о своем благожелательном отношении к земству и к общественным силам. Съехавшиеся члены съезда собирались на частных квартирах, обсуждали политическое положение, передали свои полномочия комитету во главе с князем Львовым, а в газетах вместо сведений, передававшихся по телефону из Москвы, были пустые белые столбцы.

В газетах промелькнуло известие, что княгиня С. Н. Васильчикова, жена члена Гос. Совета, уезжает в свое имение в Новгородскую губернию. Все поняли, что Васильчикова[234] уезжает не по своей воле. И скоро все знали, что Васильчикова написала письмо царице о Распутине. Так же, как Васильчикова, пострадал обер-гофмейстер Кауфман-Туркестанский. Он был представителем Красного Креста в Ставке. Он решился говорить с государем: он убеждал его удалить Протопопова и поставить во главе правительства лицо, облеченное доверием страны. Царь с ним соглашался. Приехала в Ставку императрица. Кауфман уезжал, его очень ласково провожали, а когда он приехал в Петроград, то получил уведомление от царя, что он освобождается от представительства Красного Креста в Ставке.

За несколько дней до инцидента с Марковым целая группа депутатов левой[235] была исключена кто на пятнадцать, кто на восемь заседаний. Они устроили скандал во время речи Трепова, не давая ему говорить.

После исключения Маркова возник вопрос, что наказания были одинаковы, хотя поступки далеко не равны. Я предполагал предложить Думе уменьшить наказания исключенным депутатам левой. Но в это время ко мне явились представители от рабочих и заявили, что они пришли «потребовать» уменьшения наказания для левых депутатов. Я с ними долго беседовал о политическом положении страны, а насчет их требования определенно заявил, что у меня было намерение предложить смягчить наказание левым депутатам, но предъявленные мне рабочими требования меняют положение, и я считаю невозможным для себя действовать под чьим бы то ни было давлением.

Министр юстиции Добровольский[236] неожиданно и незаконно прекратил дело Манасевича-Мануйлова, дело, которое уже слушалось в суде с участием присяжных заседателей. Это небывалый пример в судебной практике. Это было сделано по высочайшему повелению.

16 декабря Дума была распущена на рождественские каникулы.

В ночь на 17 декабря 1916 года произошло событие, которое по справедливости надо считать началом второй революции — убийство Распутина. Вне всякого сомнения, что главные деятели этого убийства руководились патриотическими целями. Видя, что легальная борьба с опасным временщиком не достигает цели, они решили, что их священный долг избавить царскую семью и Россию от окутавшего их гипноза. Но получился обратный результат. Страна увидала, что бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желаемым результатам. Участие в убийстве Распутина одного из великих князей, члена царской фамилии, представителя высшей аристократии и членов Г. Думы как бы подчеркивало такое положение. А сила и значение Распутина как бы подтверждались теми небывалыми репрессиями, которые были применены императором к членам императорской фамилии. Целый ряд великих князей был выслан из столицы в армию и другие места. Было в порядке цензуры воспрещено газетам писать о старце Распутине и вообще о старцах. Но газеты платили штрафы и печатали мельчайшие подробности этого дела.