Один день солнца (сборник) - Александр Бологов

На столе ничего нельзя было уместить — приборы стояли впритык, блюда и вазы возвышались на покрытом свежей скатертью комоде.

Горячее готовилось у Грибакиных, и Варвара то и дело отлучалась к себе, где хлопотали у плиты две ее незамужние дочери, рвущиеся сами к шуму, посидеть в компании с парнями.

Варвара распоряжалась свадьбой, вовремя меняла закуски, выставляла на стол нераспечатанные бутылки. И вина, и еды было заготовлено, чтобы не просчитаться.

«Варя, милая, а помнишь время?.. Далекое время?.. Ну, хотя бы ту ночь, когда нас с Мишкой мытарили в степи волки и мы на последних жилах доволоклись к тебе? А у тебя, среди своей оравы, и — баушка, и Зинка с Санькой… Ты взяла их, чтобы хоть в тепле сидели, на людях коротали ожидание…

А какой кагал, радости-то и слез-то мокрых сколько было?! И как мы кормили и не могли накормить ненасытный рой, а ночью, уложив его весь на пол, сумерничали допоздна, поминая наших геройски павших мужиков? Не за это ли они и жизни свои положили, чтобы вот так мы сидели сейчас с тобою и не верили счастью, глядя на своих детей? И не укорили бы они нас ни в чем, Варя моя милая, потому что мы, как только могли, блюли свою женскую обязанность — сберегли и взрастили их семя, их продолжение… Как бы им было отрадно поглядеть сейчас на всех ребят…»

Варварины глаза блестели, как у больной. Разгоряченная, успевающая и голос свой добавить к общему «горько!», и углядеть отколовшегося гостя, и байку сказать, чтобы сплотить стол, она будто слушала любимую песню. Эту песню — дорогую, до смерти необходимую — она несла в себе много лет, от поры своей молодости, но звучала она в ее душе, словно как за стеной…

«Варя, милая, дай срок, и твои дочки станут под венец… Также отрежешь от себя рожоное дитя и будешь слезы лить на радости… А и не в том ли наша участь, чтобы разделить свою душу по детям да и выплеснуть на свет? И в них она будет жить и биться…»

— Оль! — Варвара укоризненно морщилась, качала головой: «Не обмирай!..»— а сама между тем суетилась, направляла движение. В какую-то минуту, когда вольный гул всеобщего веселья неожиданно попритих, она качнула сильным бедром, ударила каблуком в порожек и словно выбросила из души несдержимый порыв:

Эх, топну ногойДа притопну другой!..

Кто-то хлопнул в ладоши, звенькнула упавшая рюмка. «Где пьют, там и льют!»— махнула Варвара рукой.

Моя милка маленька —Чуть повыше валенка.В лапотки обуется —Как пузырь раздуется…Эх!..

— На двор! Молодежь, молодежь!.. — Варвара отодвинула ближний стул. — Танцевать!.. Сань, ну-ка яблочко!..

Санька в знак готовности поднял руку.

Все для него было пустяк. Засучил рукава матроски, пригладил уже отпущенные волосы и задробил на утоптанной земле — будто курсы какие проходил.

И Толик пошел — нескладно, руки-ноги вразнобой, но с жаром пошел, сильно топал и приседал, стараясь угадать под хлопанье и припевки. Как братья родные тягались, а Толик — ровно младший, догоняющий, не прошедший науки. Так потом и осталось главенство за Санькой: по возрасту уступал зятю, а все равно во всем верховодил.

Толик был смирный. Если копнуть, он, в общем-то, неплохой человек, и первый-второй год жизни горя было мало, хотя и жили безо всяких удобств, и Вовку выхаживали в. холодном углу.

Жениться — не век веселиться. Вовка еще и пойти не сумел — Лариска подоспела, хоть в пару к титьке прикладывай. Тут уже не до кино стало, свои постоянные концерты в доме. Зинке все это вроде как привычно, как продолжение нелегкой жизни в малолетстве и отрочестве, а Толику тягостно, как если бы он еще не выходился, не дошел до отцовских обязанностей. Раз задержался с работы, два, и незаметно где на спуск угодил — заскользил под гору. Раньше, бывало, с аванса выпьет, с получки, на праздник, конечно, а потом уж любого случая ждал. А пьяному и поклон не в честь — всякое слово стало отпор вызывать.

Тогда и подыскала им Ольга отдельный угол по соседству, и, хоть и пропадала там каждый день допоздна, все считалось — вроде в гостях. И всякий раз об одном болела душа — лишь бы явился чистым. След проклятого зелья обнаруживался сразу — по тени на исхудавшем лице дочери, беспокойному плачу детей, по какой-то неуютности, как парша вдруг поражавшей все жилье.

А трезвый — не надо бы лучше. И семья их, выходит, теперь главная в роду, — с разными детьми, с крепкою крышей. И на кого не надеялась, к тому и приросла. На остаток дней…

Свадьба спорая — что вода полая… Мишка об этом и сказал, когда мать впервой пожаловалась на Толика. Сама, мол, торопила за первого встречного, а он-де брат родной, даже и не знал, что Зинка — их Зинка! — уже гуляет. Лида — женщина, большее постигла в этом деле, она и поддержала Ольгу в разговоре. «Подожди, подожди, вот будет своя, посмотрим, как будешь пристраивать, — сказала, вроде бы смеясь. — Это тебе не парень». Сейчас бы она, может, и не сказала, а тогда — недавно поженились — о своих, как о верном, думалось.

На сестриной свадьбе и Санька объявил о своей, все подумали — смехом. И видно было, что смехом и что эта его идея вызревала в потоке застолья, как рыбья икринка в бегущей воде: пока омывалась, и взбухла.

— Приглашаю всех, кто есть! — совсем завелся он под конец, к досаде младшей Вариной дочки, оказавшейся за столом с ним по соседству и, кажется, успевшей за один вечер, как в омуте, пропасть в его ясных глазах. Будто не видела давно, и за год службы невесть что случилось с парнем — стал таким аппетитным.

И ведь, как на грех, тоже Валя, как и зазноба, что он всем показывал на карточке.

Кто был покрепче, видел, как потеряла себя в конце концов Санькина соседка — ни одного тоста не пропустила, смеялась ему в самое лицо. И Варвара не выдержала. Когда кто-то хмельной и глазастый выкрикнул «горько!» не молодым — те в этот момент выбрались из-за стола проветриться, побыть без людей, — а Саньке с Валей, незаметно как оказавшимся в обнимку, Варвара в горький смех попытала:

— Рази моя Валя хуже? А? Санек?

Санька покраснел, точно его накрыли с чем-нибудь нехорошим. Руку с плеча соседки не опустил, но держал ее уже не вольно, а как чужую, и Варвара готова была откусить свой проклятый язык. Глубоко, видно, занозила сердце матросика северянка… Но ведь, однако, и мужиков Варвара знала, — им ведь только махни подолом…

— Я ее к себе на свадьбу зову, — сказал Санька, и Валя, закрыв глаза, кивнула, словно они и в самом деле шептались об этом.

…Зинкину свадьбу отгуляли в один прием. На второй день, правда, тоже посидели, но только своим кругом, и это уже больше походило на проводы, потому что в центре внимания оказался отъезжающий брат.

Все утро в коридоре шумел примус. Женщины мыли посуду, скребли и замывали пол. За стол сели поздно, — дважды Ольга посылала Зинку за Грибакиными.

Наконец пришли и они.

Санька сидел помятый и не выспавшийся, — щеки потемнели, ушли внутрь. Глаза его погрустнели еще больше, веки опустились чуть не наполовину, захватив верхний край серой радужной оболочки. И закрывал он их не быстро, миганием, а словно с натугой, как действительно тяжелые.

Ольга, поглядев на сына и на Валю Грибакину, отметила летучей мыслью, что они в чем-то одинаковые, сидят — будто обмытые одною водой. Спал Санька на погребе, под полунасыпной крышей, где летом часто ночевал до армии. В этот раз Ольга отнесла ему туда стеганое одеяло.

Варвара выждала ее у свистящего примуса, зацепила за локоть.

— С им провела ночь, — кивнула она в сторону комнаты, где за столом сидели все дети.

— Скажешь… С кем же еще?

— Я не про венчанных…

— А про кого же?

— Так уж не расчухать…

Ольга обеими руками схватилась за грудь:

— Ва-аря!..

— Я сто лет Варя.

— Валюха? С Сашкой?! — Ольга не верила.

— Ну.

— Бро-ось!..

— Вот тебе и брось. Он на выходе спал? Выпросился?

— Дак в хате же молодые…

— А ты в колидорчике? А на воле была? Интересовалась?

— Господи-и!.. — Ольга покачала головой.

Варвара взяла у нее из рук сковородник и наклонилась над примусом:

— Не обмирай, раньше надо было обмирать.

Ольга не знала, что и делать.

— Бесстыжие!.. — сказала она, пусто глядя в дверной проем во двор. — Да я их!..

Варвара даже не обернулась от сковородки, сказала:

— Что ты их? Бить, что ли, будешь? Моя хвостом завертела… С задворков начали, сотаны! Рази к этому так идут?! А я-то дура!.. — Она вздохнула. — А твой тоже — гусь. Под носом взошло, а в голове не посеяно.

Варвара взялась за ручку двери и добавила — закончила разговор:

— Не порть свадьбу. Идем…

А Санька сидел как истинно умытый: рукава тельняшки закатаны, густые материны волосы приглажены на лоб. Ольга поймала его приугасший взгляд, стрельнула жгучей пулей: «Как же ты так, а?» — «Как — так! — прочитала быстрый ответ, а за ним другой, ясный-преясный: — Маманя, не надо… Не надо…»