ФАЛЬШАК - Андрей Троицкий

«Не надо было открывать лицо, – сказал судебный эксперт Фокин, немолодой дядька с коричневыми от табака усами. – Я в том смысле, что лицо сильно изуродовано. Стреляли с близкого расстояния, почти в упор. На коже даже остались частички сгоревшего пороха. Я уж не говорю про все остальное. Каково матери смотреть на это?» «А как прикажешь проводить опознание? – спросил Липатов. – Лицо не открывать… Может, еще и свет потушить? Во избежание психологических травм? Она бабка еще ничего, крепкая, жилистая. Бывало, на опознание изуродованных трупов приходили такие старые одуванчики… Дунь, плюнь – душа вылетит. И ничего, держались. Из-за этой Екатерины Семеновны я гонял из Москвы казенную машину. А прокуратура не транспортное агентство, это моя обязанность доставлять родственников на опознание». «Мать сына и так узнала бы, – упрямо повторил эксперт. – Достаточно показать тело. А лицо можно прикрыть салфеткой».

Липатов уничтожающим взглядом посмотрел на пьяного санитара, которого пригласили как понятого. Бросил на секционный стол папку, поверх которой был пришпилен скрепкой незаполненный бланк протокола. «Я смотрю, блин, тут собрались одни великие гуманисты, – сказал он. – Все в белом, с чистыми идеями и помыслами. Один я из помойки вылез. И мне, как всегда, говно лопатой кидать». Эксперт ничего не ответил, не стал затевать долгий базар, повернулся и ушел приводить старуху в чувство. Дело кончилось тем, что лицо Жбана все же прикрыли салфеткой. Привели мать, окончательно впавшую в ступор. Когда Липатов заканчивал писанину, бабка снова лишилась чувств, старуху едва успел подхватить оперативник. На этот раз в прозекторскую Екатерину Семеновну не носили, отлежалась на топчане в темном углу, она приняла из рук санитара лошадиную порцию успокоительного и неверной рукой поставила закорючку в протоколе опознания.

Когда старуху отправили обратно в Москву, Липатов выбрался из подвала судебного морга, расположенного на территории районной больницы. Во дворе разрослись старые липы и тополя, больница напоминала заброшенный парк. Липатов с наслаждением глотнул чистого воздуха и через ворота вышел на улицу. Теперь оставалось ждать, когда на той же «Волге», которая увезла мать Жбана, из Москвы привезут сюда бывшего студента ветеринарного техникума Сергея Шаталова. Мальчишке будет не вредно взглянуть на труп. На его грудь, покрытую синяками и ссадинами, на изуродованное пулями лицо и беспалую правую ногу. Авось, от испуга в бедовой башке Шаталова случится хотя бы временное просветление, и мальчишка начнет вспоминать то, что происходило в действительности на территории заброшенных гаражей.

Со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки, но голода после пребывания в выгребной яме, именуемой моргом, Липатов не испытывал. Однако подкрепиться все равно не мешает. Поплутав по незнакомым переулкам, он нашел диетическую столовую, где на обед давали гороховый суп и котлеты из соевого белка, сдобренные каким-то мучным водянистым соусом. В столовой собирались местные пропойцы и старухи, привлеченные дешевизной здешней кухни. Кое-как справившись с малосъедобными котлетами, следователь снова вышел на улицу, раскрыл зонт. Чтобы убить время, отправился в пешее путешествие по подмосковному городку. Никаких исторических памятников или достопримечательностей Липатову не попалось. Тянулись разбитые тротуары улиц, застроенных двухэтажными деревянными домами, в небо пускала дым труба фабричной котельной, тишину городка изредка нарушали гудки поездов на станции.

Липатов той же дорогой вернулся в морг, спустился в подвал и обнаружил, что Шаталов уже здесь. Сидит в углу на кушетке рядом с опером, отгородившимся от мира газетой, и смолит вонючую сигаретку. Поднявшись на ноги, Шаталов выплюнул окурок на пол, раздавил его подметкой башмака и пустыми глазами уставился на следователя.

– Как с учебой? – Липатов привык начинать с нейтральной темы. – Могу помочь восстановиться в твоем ветеринарном техникуме. Хочешь? Это без проблем.

– На кой черт мне он сдался? – зло прищурился Шаталов. – Что я совсем опущенный? Всю жизнь телок осеменять и коров за сиськи дергать?

– Зачем же ты туда поступал?

– Потому что мать достала: иди учись, а у самой семь классов и коридор. И вы меня достали, хуже матери. Проклинаю тот день, когда в ментовку позвонил и спросил о материальном вознаграждении. А когда вас увидел, совсем жизни не стало. Замордовали меня своими повестками: должен явиться, должен не запылиться, должен… Сто раз все рассказал. Так нет, снова тягают. Теперь вот морг. Зачем вы меня сюда притащили?

– Сейчас все объясню. Ты, кажется, немного нервничаешь?

– Я? Нисколько.

Липатов подошел к секционному столу, где, закрытый простыней, лежал Жбан, поманил паренька пальцем.

– Иди сюда. Есть важный разговор, – следователь рукой смахнул со стола пару дохлых мух. – Я точно знаю, что на территории гаражей ты видел именно Бирюкова. Это он собирал в пакет деньги, фальшивые деньги. Но во время опознания ты пожалел Бирюкова. И покривил душой. Ведь так, Сережа?

– Ничем я не кривил. Может быть, я самый честный человек после Владимира Ильича.

– Какого еще Владимира Ильича? – не понял Липатов.

– Известно какого. Ленина.

– Я хочу, чтобы ты понял, кого покрываешь, – Липатов хотел потрепать парнишку по коротко стриженой голове, но тот ловко уклонился. – Этот Бирюков начинал, как обычный вымогатель. Сколько на его счету подвигов, не известно. Но срок он получил за один-единственный эпизод: ради денег изувечил человека. Вышел на свободу, но за ум не взялся. Малый, который лежит на этом столе, бывший подельник Бирюкова, некий Жбанов. Он был распространителем фальшивых долларов.

– Наверное, неплохо зарабатывал, – глаза Шаталова заблестели. – Интересно знать, сколько денег в его матрасе? Хотел бы я хоть одну ночь поспать на постели этого Жбанова.

– На его постели поспали до тебя. И матрас наверняка выпотрошили. Насколько мне известно, покойный Жбанов хотел начать честную жизнь. Мы не раз с ним беседовали по душам. Он был хорошим человеком, но допустил в жизни слишком много ошибок. Жбанов говорил, что хочет завязать. Ему надоело вечно прятаться, вздрагивать ночью от любого шороха на лестнице, жить двойной жизнью. Буквально на днях он мечтал покаяться, придти с повинной. Но ему не дали этого сделать. Жбанову немного попортили внешность, а потом хладнокровно убили. Я убежден, что к этому преступлению Бирюков имеет прямое отношение.

Выдержав паузу, Липатов взял двумя пальцами край простыни и сдернул ее с тела. Снял с лица салфетку. Шаталов посмотрел на физиономию покойного, превратившуюся в месиво из костей и кожи, на шов от горла до лобка, оставшийся после вскрытия, стянутый тонкими нитками. Глубоко вздохнул и отвернулся.

– Ему отрубили пальцы на ногах, жестоко избили, – стал разжевывать Липатов. – А потом кончили, выпустив в лицо пистолетную обойму. Восемь пуль девятого калибра.

– Это Бирюков его так?

Шаталов, кажется, собирался блевать, его розовые щеки сделались серыми, а глаза закатывались ко лбу, он часто сглатывал слюну и прикрывал ладонью подбородок.

– Не исключено, что именно Бирюков, – кивнул следователь. – То есть, по моему мнению, это именно его работа. Ну, теперь ты что-нибудь вспомнил?

– Вспомню. Только уведите меня отсюда. Иначе я сдохну. И положите меня на соседний стол с этим жмуриком. Мне плохо.

– Ты вспомнил?

– Да, я все вспомнил.

– Хорошо вспомнил?

– Да. У гаражей я видел Бирюкова. Он собирал деньги в пакет. Устраивайте новое опознание, я укажу на него. И все подпишу. Только отстаньте, не трогайте меня больше.

Ночью ветер разогнал тучи, на небе высыпали звезды. Неглубокую могилу для Ремизова выкопали довольно быстро. Тело забросали землей, утоптали почву. А вот место для захоронения Горобца выбрали не самое удачное, лопата трудно входила в глинистый грунт и натыкалась то на камни, то на толстые корни деревьев. Копали поочередно, сначала, поплевав на ладони, взялся Бирюков, но быстро выдохся. Пот катился градом, заливая глаза, а дыхание сбивалось на предсмертный хрип. Передав лопату Архипову, он присел на камень, прикурил сигарету.

Где– то в вдалеке, у горизонта, светилось несколько огоньков захолустной деревушки. Левее о чем-то сам с собой шептался влажный смешанный лес, впереди уходило в ночную даль бугристое вспаханное поле. «Понтиак» с включенными фарами стоял на обочине раскисшей от дождей грунтовой дороги, фарами освещая место захоронения. Архипов молча выбрасывал наверх землю, крякал от натуги, подрубая топором корни деревьев. Бирюков затягивался табачным дымом и думал о том, что финальные события, развернувшиеся в «Камее» прошлым вечером, принесли больше разочарований, чем радости победы.

Да, он чудом остался жив. Не включи Архипов систему автоматического пожаротушения и вытяжную вентиляцию, Бирюков, отрезанный, зажатый огнем в конце коридора, задохнулся бы ядовитым дымом, а потом, уже мертвый, поджарился, как баран на вертеле. В бутылках, превращенных в зажигательные бомбы, был не бензин, а растворитель, который удалось легко потушить. И еще одно приятное обстоятельство: пару часов назад Бирюков стал весьма обеспеченным человеком, получив наличманом почти полмиллиона баксов. Но возникал один неприятный вопрос: успеет ли он истратить кучу денег, если друзья Горобца выдут на его след и жить останется всего ничего? Это даже не вопрос, это тема для докторской диссертации.