Антихрист - Ренан Эрнест Жозеф

Трудно остановиться на одной из двух столь абсолютно непримиримых между собой версий; ибо если мнение, приписываемое Титу Иосифом, можно рассматривать как измышление этого историка, который усердно старается доказать симпатию своего патрона к иудаизму, снять с него в глазах евреев обвинение в столь нечестивом деянии, как разрушение храма, и удовлетворить страстное желание Тита прослыть весьма умеренным человеком, — то нельзя отрицать, что коротенькая речь, вложенная Тацитом в уста этого победоносного полководца, не только по своему стилю, но и по мысли представляет собою точное отражение чувств самого Тацита. Можно с полным правом предполагать, что латинский историк, исполненный к евреям и к христианам того презрения, того недоброжелательства, которые характерны для эпохи Траяна и Антонинов, заставил Тита выражаться как римского аристократа своей эпохи, тогда как на самом деле Тит при своем мещанском происхождении относился к восточным суевериям с большей симпатией, нежели высшая аристократия, сменившая Флавиев. Проведя три года своей жизни среди евреев, которые прославляли ему свой храм как настоящее чудо мира, Тит, поддавшийся ласкательству Иосифа, Агриппы и еще более того Вереники, очень даже мог желать сохранения в целости святыни, которую близкие ему люди изображали как предмет вполне мирного культа. Таким образом, возможно, что были, по словам Иосифа, действительно отданы распоряжения погасить пожар, зажженный накануне, и что вообще были приняты меры против пожара, который можно было предвидеть в предстоящей суматохе. Характеру Тита наряду с истинной добротой была свойственна большая наклонность позировать и лицемерить. Без сомнения, истина заключается в том, что он не приказывал сжечь храм, как говорит Тацит, но и не запрещал этого, как угодно Иосифу, и предоставил события их течению, сохраняя видимость любого положения, какое бы ему ни понадобилось для того, чтобы удовлетворить различным течениям общественного мнения. Как бы то ни было, решен был генеральный штурм сооружения, которое уже лишилось своих ворот. Для опытных военных то, что оставалось сделать, было уже не более как последним усилием, быть может, кровопролитным, но относительно исхода которого нельзя было сомневаться.

Евреи предупредили атаку. Утром 10 августа они вступили в отчаянный бой, но без успеха. Тит отступил к Антонии, чтобы отдохнуть и приготовиться к приступу на следующий день. На месте оставлен был отряд, которому поручено было не давать пожару возобновляться. Тут, по словам Иосифа, произошел инцидент, который повел за собой разрушение священного здания. Евреи яростно бросились на отряд, находившийся при пожарище; римляне отбили нападение и в беспорядке, перемешавшись с бежавшими, вошли вместе с ними в храм. Раздражение римлян дошло до крайности. Один воин, «не получая на то ни от кого приказания, как бы побуждаемый сверхъестественной силой», схватил пылающую головню и, приподнятый своими товарищами, кинул ее в окно, выходившее в экзедры южной стороны. Пламя и дым повалили из окон. Тит в это время отдыхал в своем шатре. Послали предупредить его. Тогда, если верить Иосифу, произошло нечто вроде ссоры между ним и его воинами. Тит жестами и голосом приказывал погасить огонь, но суматоха была такая, что его не понимали, а кто и не мог сомневаться в его желании, делал вид, что не понимает. Вместо того чтобы тушить, легионеры распространяли пожар. Увлеченный толпой воинов, Тит наконец очутился в самом храме. Огонь еще не проник в центральное здание. Тит видел невредимым то святилище, о котором столько раз и с таким восторгом передавали ему Агриппа, Иосиф, Вереника, и нашел, что оно еще выше того, каким он себе его представлял. Тит удвоил усилия, заставил очистить внутренность храма, даже отдал приказание Либералису, сотнику своих телохранителей, убивать ослушников его распоряжений. Но вдруг сноп огня и дыма поднялся в воротах храма. В момент эвакуации один из воинов поджег его внутренность. Пламя снова вспыхнуло со всех сторон; оставаться в храме долее стало невозможно; Тит удалился.

В этом рассказе Иосифа много неправдоподобного. Трудно поверить, чтобы римские легионы оказали неповиновение своему победоносному вождю. Напротив, Дион Кассий утверждает, что Титу приходилось прибегать к силе, чтобы побудить солдат войти в это святилище, внушавшее страх, так как рассказывали, будто все осквернители его всегда падали мертвыми на месте. Верно только то, что спустя несколько лет Тит был очень доволен тем, что в еврейском мире рассказывали это дело так же, как его передает Иосиф, и что пожар храма приписывали недисциплинированности его воинов или, скорее, сверхъестественному побуждению какого-нибудь бессознательного исполнителя высшей воли. «История Иудейской войны» была написана в конце царствования Веспасиана, самое раннее в 76 году, когда Тит уже имел притязания на титул «утешения человеческого рода» и хотел слыть образцом кротости и доброты. В предшествующие годы и в другом мире, нежели мир евреев, он, несомненно, принял бы похвалы в ином роде. Среди картин, которые несли на триумфе 71 года, была одна, изображавшая «пожар храмов», причем, очевидно, этот факт представлялся не иначе, как славным для его виновника. Около того же времени придворный поэт Валерий Флакк предлагает Домициану как лучшее употребление, какое он может сделать из своего поэтического таланта, воспеть войну в Иудее и изобразить своего брата разбрасывающим всюду факелы пожара:

В это время жаркий бой шел во всех дворах и на всех папертях. Страшная бойня происходила вокруг алтаря, постройки в виде усеченной пирамиды, увенчанной платформой и возвышавшейся перед храмом; трупы убитых на платформе скатывались по ступеням и образовали кучи у подножия здания. Ручьи крови текли со всех сторон; ничего не было слышно, кроме пронзительных криков убиваемых, которые, умирая, заклинали небеса. Было еще время для того, чтобы укрыться в верхнем городе; но многие предпочитали быть убитыми, считая завидной долей смерть за свое святилище; другие бросались в пламя, или кидались на мечи римлян, или закалывались, или убивали друг друга. Священники, которым удалось забраться на крышу храма, вырывали острия, находившиеся здесь, вместе со свинцовой облицовкой и бросали их вниз на римлян; они продолжали это, пока пламя их не поглотило. Большое число евреев собралось вокруг «святая святых», по слову пророка, который уверил их, что настал именно тот момент, когда Бог покажет им знамения спасения. Одна из галерей, в которой укрылось до шести тысяч этих несчастных (почти исключительно женщин и детей), была сожжена вместе с ними. В тот момент от всего храма уцелело лишь двое ворот и часть ограды, предназначавшаяся для женщин. Римляне воздвигли своих орлов на том месте, где находилось святилище, и поклонились им по обычаю своего культа.

Оставался древний Сион, верхний город, самая неприступная часть города, укрепления которой были еще целы; сюда спаслись Иоанн Гискала, Симон, сын Гиоры, и большое число сражавшихся, проложивших себе путь через ряды победителей. Это убежище безумных потребовало новой осады. Иоанн и Симон сделали центром своего сопротивления дворец Иродов, расположенный приблизительно на месте нынешней цитадели Иерусалима и прикрытый тремя громадными башнями Гиппика, Фазаила и Мариамны. Для того чтобы овладеть этим последним убежищем еврейского упорства, римляне были вынуждены выстроить «aggeres» npoтив западной стены города, напротив дворца. Четыре легиона были заняты этой работой в течение восемнадцати дней (с 20 августа по 6 сентября). В течение этого времени Тит истреблял огнем части города, находившиеся в его власти. В особенности нижний город и Офель вплоть до Силоама были подвергнуты систематическому истреблению. Многие из евреев, принадлежавших к буржуазии, имели возможность бежать. Что касается людей низшего класса, то их продавали в рабство по весьма низкой цене. Отсюда произошла туча рабов евреев, которая, рассеявшись по Италии и другим странам Средиземного моря, занесла сюда элементы нового оживления пропаганды. Иосиф определяет число проданных в рабство евреев в девяносто семь тысяч. Тит помиловал царей Адиабены. Все первосвященнические одежды, драгоценные камни, столы, чаши, канделябры, ковры были принесены ему. Он приказал тщательно беречь их, чтобы воспользоваться ими при своем триумфе, к которому он готовился и которому хотел придать совершенно особенный отпечаток оригинального торжества, украсив его богатыми принадлежностями еврейского культа.