Туманная река 4 (СИ) - Порошин Владислав Викторович

«Ничего, умнее буду, — твердила она себе. — Завтра первым делом соберу все справки и ткну в лицо этому наглому Ободзинскому! Я их всех за девять дней так обработаю, что они у меня сами побегут наперегонки вступать в наш Ленинский комсомол!»

— Ай! — Вскрикнула Евгения, вступив по самую щиколотку в неприятную мутную лужу. Новенькие осенние туфли на широком каблуке мигом наполнились колючей и холодной водой.

Выезд из столицы Советского Союза города Москвы в столицу братской Литвы Вильнюс мной было решено назначить на понедельник тридцать первого октября, ровно в шесть часов вечера. На глупые вопросы своей команды: «Почему едем с вечера, а не с утра?» Я отвечал просто: «По кочану!»

Погрузку инструментов и прочего оборудования в трофейный «Opel Blitz» осуществляли около стен родного ДК.

— А почему едем с вечера, а не с утра? — Спросил, улыбаясь, Космос Первомаевич, держа какую-то штуковину под мышкой, завёрнутую в кусок материи.

— По кочану! Что в автобус несешь? — Рыкнул я.

— Ксилофон трапециевидный, — похвастался Кос. — Будем репетировать в пути, вы на акустиках, а я по нему буду барабанить «козьими ножками».

— Молодец! Проходи! Стоп! Повернись, — я заметил у недотёпы небольшую кривую заплатку на новеньких концертных джипсах. — Ты где, нелепая человеческая особь, умудрился джипсы порвать?!

— Это вышло случайно, — пробурчал, мимо проходящий Вадька, который заносил в салон наши акустические гитары.

— Это вышло случайно, — шмыгнув носом, чуть не заплакал Космос Первомаевич, протирая запотевшие очки.

— Если утонешь в Финском заливе, то на персональный столбик на Ваганьковском кладбище, где тебя изобразят с гордо поднятой головой и с ксилофоном в руке, можешь не рассчитывать! — Не выдержал я. — И никто не напишет в газете, что погиб легендарный музыкант великой группы «Синие гитары» Космос Иванов! И толпы девчонок в коротких юбчонках не понесут со слезами на глазах цветы к твоему постаменту!

— Почему вы меня всегда доводите обидами всякими? — заныл музыкант растяпа. — Я случайно сел на гвоздик…

— Товарищ, Бураков! — Гаркнул я Вадьке. — За всё время гастролей будешь отвечать за это чудо в очках! Всё! Хватит лясы точить, поехали!

И когда вся наша музыкальная пятёрка удобно уселась и уже была готова стартовать, под колёса бросилась ненормальная с растрёпанными волосами девушка.

— Ты что читать не умеешь?! — У меня всё продолжало внутри клокотать. — Тут большими буквами написано: «Осторожно дети!» — Я ткнул рукой в табличку, которую ради хохмы присобачил на лобовое стекло.

— Открывай, без меня не пущу! — Взвизгнула Евгения Зарайкина, которая я надеялся, что уже не придёт.

Пришлось уступить грубому женскому напору, и я открыл дверь микроавтобуса. Бешеной фурией, влетев в салон, вчерашняя училка сразу же сунула мне в лицо какие-то бумаги.

— Вот вам товарищ Ободзинский договор, вот приказ из местного райкома ВЛКСМ! — Тяжело выдохнула она.

— Где справка из поликлиники? — Пробурчал, внутренне посмеиваясь над ситуацией я.

— Где? — Растерялась девушка и дунула на упавшую прядь волос. — А я всё равно из автобуса не выйду.

— Готовы взять её на поруки! — Хохотнул с заднего кресла Санька Земакович, и всё парни дружно покатились со смеху.

— Поедете на поруках, в последний раз, — я поднял указательный палец вверх и закрыл пассажирскую дверь.

Из Москвы выехали нормально и по Минскому шоссе, уже знакомой дорогой двинулись в сторону Смоленска. Темнеть стало рано, поэтому вялые разговоры в салоне микроавтобуса быстро утихли. Какое-то время пыталась читать политинформацию наша администратор товарищ Зарайкина, которая не сразу разобралась, что я — это я, а Ободзинский — это совсем другой человек. Рассказывала о тлетворном влиянии запада, о загнивающем капитализме, о достижениях наших хлеборобов, шахтёров и сталеваров. Надоела своим задорным и восторженным бухтением — жуть. Поэтому ближе к Вязьме я не выдержал.

— У меня созрел такой вопрос, товарищ Евгения, — хмыкнул я с водительского кресла. — Вы «Капитал» Карла Маркса хорошо изучили?

— Достаточно, — уклончиво кивнула Зарайкина.

— Тогда поясните, а откуда берётся этот самый капитал по теории Маркса? — Я плавно надавил на газ, так как дорога была девственно пустынной.

— Ясно откуда! — Своим задорно восторженным тоном заголосила комсомолка, чтобы все проснулись и слушали её. — Капиталист часть прибавочной стоимости, недоплачивая наёмному работнику, оставляет себе! Неоплаченный труд людей — вот источник капитала!

— То есть я правильно понимаю, что самый большой вред происходит от человека, который создал рабочие места, оплатил работу инженеров и проектировщиков, заплатил за рекламу, создал качественный продукт, и под угрозой того, что не будет спроса на товар, на свой страх и риск доставил его потребителю? — Я даже задохнулся от такой длинной фразы. — Да?

— А от кого же ещё? — Обрадовалась товарищ Евгения.

— Наверное, самый вред от настоящих финансовых кровососов, — я притормозил, так как дорога немного испортилась. — А именно от Федеральной резервной системы, которая печатает деньги и под процент их ссуживает правительству США. А уже потом доллары эти разлетаются по всему миру, и залетают даже в СССР. Никакого риска, никакой эксплуатации наёмных рабочих, только чистая и лёгкая прибыль. В каком месте у Маркса в «Капитале» читать про этот корень зла? Почему ни в одном из трёх томов важнейший вопрос образования мирового капитала вообще не рассматривается?

Зарайкина, как рыба, попавшаяся на крючок, попыталась что-то возразить, но звуковое сопровождение внезапно отрубилось, как в неисправном телевизоре.

— К чему ты клонишь? — Заинтересовался проблемой Ободзинский.

— Клоню к тому, что ложитесь спать, товарищи экономисты, потому что приедем в Вильнюс утром, и я сразу на боковую, а вам придётся до концерта, как следует поработать, — я посмотрел на удаляющийся дорожный знак, где было написано Вязьма. — И вам товарищ Зарайкина, как нашему новому администратору тоже придётся потрудиться. Во-первых, организовать интервью с прессой, во-вторых, в гримёрку добыть и принести минералку, фрукты и бутерброды, и в-третьих, для концерта нужен танцевальный народный коллектив, в качестве подтанцовки в трёх или четырёх шоу номерах.

Глава 30

Зал новенького дворца культуры Железнодорожников, который построили на улице Кауно 5, мало чем отличался от нашего зала в ДК Строителей в Москве. Стандартная Советская архитектура везде позволяла чувствовать себя, как дома. Поэтому когда в переполненном концертном помещении погас весь свет, я вышел к своему, крайнему слева микрофону, уверенной четкой походкой. Почти три с лишним тысячи человек напряженно замолкли.

«Под левой ногой педаль гитарной примочки «Fuzz». Под правой — устройство из пяти педалей разных режимов переключения светомузыки из автомобильных фар», — повторил я сам себе. И сначала, нажав гитарную примочку, провёл медиатором по струнам. А затем включил первый режим работы светомузыкальной установки. Фары тут же быстро замелькали, включаясь через одну, чётные — нечётные. Со стороны зала это выглядело примерно так: зажглись две стойки с пятью яркими огнями по краям сцены, и ещё две в глубине, за моей спиной. Моя же фигура была лишь тёмным силуэтом. Ведь осветитель, который работал в ДК, ждал условного сигнала, чтобы включить сценический софиты.

Знаменитый синтезаторный рифф из композиции «The Final Countdown» шведской рок-группы «Europe» я вывалил на малоподготовленные головы жителей Вильнюса в гитарной обработке. Затем на сцену выскочил Космос, в дальний правый край сцены, и поддержал мою соло партию на клавишном инструменте.

— Та, та, та, та, — выводило электропиано Wurlitzer EP-110.

Сейчас конечно бы не помешал восторженный рёв фанатов, но народ на первой прибалтийской дискотеке просто не понимал, что происходит. И вот на сцену вылетели остальные члены команды. К центральному микрофону с бас гитарой встал Ободзинский, к крайнему правому — с ритм гитарой Вадька Бураков. За барабаны, который были между двух стоек с фарами, влез Санька.