Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932 - Джим Фергюс

живя ребенком среди южноамериканских племен, она немного научилась их танцам, потому что сейчас ее движения отличались точностью, соответствием какому-то внутреннему ритму, плавностью и порывистостью, и мало кто не смотрел на нее и не восхищался ею.

И вот тут начало происходить нечто странное. Как бы ни были мы измучены приключениями этого дня, необычностью этого нового края, пугающей неопределенностью нашей судьбы, нас понемногу начала захватывать эта гипнотическая музыка, своеобразный аритмичный танец, сверхъестественная атмосфера самого места. Мы предались всему этому, позволяя барабанному рокоту затронуть самые глубинные, первобытные струны души, мы инстинктивно поняли, как надо танцевать, начали делать правильные движения. Маргарет рассказывала, что танец был первым способом общения между людьми, первой формой искусства, первым развлечением, и с начала времен хомо сапиенс танцевал, празднуя любовь и войну, и все, что находится между ними; танец – единственное действие, общее для всех культур на земле. И вот, захваченные музыкой, мы позабыли обо всем остальном, в неизвестно откуда взявшемся радостном угаре позабыли даже о том, что жизни наши висят на волоске. Немыслимо было поверить, что эти улыбающиеся, смеющиеся люди, среди которых мы кружились и скакали в мерцающем свете костров, намерены с наступлением утра убить нас, прогнать через поселок и забить насмерть камнями и палками, проткнуть копьями и ножами. Джозеф рассказывал, что именно таким образом апачи обыкновенно расправляются с пленниками, предоставляя делать это женщинам и детям, ибо воину такое занятие не подобает.

Вот так мы и танцевали при полной Луне, любуясь всполохами костров. И теперь мы безошибочно понимали каждое движение самых разных танцев – то в линию, то в кружок, то попарно назад и вперед, а то меняясь партнерами… В этом состоянии транса мы потеряли представление о времени, вся жизнь в этот момент сосредоточилась в танце, все остальное было забыто, и в сущности танца будущее казалось ничего не значащим, танец поглотил нас – слившись со священнодействием танца, мы перестали бояться.

Шли часы, Луна поднялась выше и стала белой, великолепным полукружием прошла по небу. Джозеф говорил нам, что порой такие танцы продолжаются три, а то и четыре дня, при этом некоторые танцуют без передышки. Принесли еще еды, сластей, все угощались мягким домашним, похожим на пиво напитком под названием тисвин, который делали из ферментированной кукурузы.

Когда вечер еще не перешел в ночь, я мимолетом заметил Хесуса в обществе его новой «семьи». Он едва заметно помахал мне рукой и выглядел очень печальным, но, по виду, смирился со своей участью. Я понял, что его специально не подпускают к нам, чтобы он быстрее ассимилировался. Мне тоже не позволили подойти к нему. Чуть позже я заметил еще одного мексиканского мальчика, изящного и светлокожего, и понял, что это, должно быть, маленький Джералдо Хуэрта. Он играл с другими мальчишками и чувствовал себя среди них совершенно свободно. Было понятно, что за три года своего плена он полностью прижился в племени.

Джозеф по-прежнему сидел перед костром с Чарли, его женой и слепой старухой Сики. Нам так и не удалось перекинуться с ним словом, и мы не знали даже, какая участь ему уготована. Мне было очень интересно, каково ему вернуться в этот мир спустя столько лет, находит ли он, что за эти годы тут все изменилось, или, наоборот, что сам он неузнаваемо изменился за столько лет жизни в резервации среди белоглазых. С виду он, как и всегда, казался непроницаемым, непостижимым, бесстрашным; он наблюдал за танцующими и время от времени что-то говорил слепой старухе.

В какой-то момент девочка выбрала меня своим партнером в танце. Она была выше других женщин и танцевала так легко, что, казалось, ее ноги не касаются земли. Но со мной она начала совсем другой танец, с какими-то гораздо более интимными движениями, танец, который принадлежал только нам, но заинтересовал многих, потому что все вдруг начали обращать на нас внимание. Мы танцевали, и тут ко мне сзади подошел Альберт и сказал:

– Поздравляю, белоглазый. Ты спасен.

– Что это значит? – не понял я.

– Девочка исполняет свадебный танец, – объяснил он. – О ни не могут убить тебя, раз она избрала тебя своим мужем.

Один за другим смолкли барабаны и иные инструменты, и только флейта по-прежнему пела тонким чистым голосом, ее богатые, полные, вибрирующие звуки взлетали в холодное ночное небо вместе с искрами костров. Танцуя, девочка не смотрела мне в глаза; в какой-то момент меня словно ударило: она вообще не смотрела на меня прямо, а как будто на какую-то точку позади меня. Она танцевала, словно плывя над землей, ее густые черные волосы поблескивали в лунном свете, пламя костров плясало в темных глазах, бронзовая кожа светилась. В танце она сделала движение руками, как будто предлагала, ее тонкие пальчики коснулись бедер, а потом раскрылись ко мне, будто распускающийся цветок. А меня в этот миг затопило такое чувство нежности, благодарности… и чего-то еще… желания.

Но в следующий миг чары были разрушены. В круг танцующих вломился Индио Хуан, совершенно пьяный. Он резко заговорил с девочкой, схватил ее за запястье и попытался увести из круга. Зрители неодобрительно зашумели, послышались какие-то не то свистки, не то улюлюканье в знак протеста против такого грубого нарушения танцевального этикета. Девочка что-то сердито сказала и дернулась, чтобы высвободить руку, но он снова схватил ее. Не успев толком подумать, что я делаю, я шагнул вперед и резко ударил Индио Хуана в висок. Индеец упал на колени и принялся трясти головой, стараясь прийти в себя. А потом с трудом встал на ноги.

Апачи не знакомы с боксом. Да и Джозеф говорил нам, что они не пользуются кулаками в драке, хотя уважают соревнования по рестлингу. Как это ни глупо, я встал в боксерскую стойку, повернувшись вполоборота, и поднял руки, чтобы защитить лицо. Однако Индио Хуан криво ухмыльнулся, вытащил нож и сказал:

– Vas a morir ahora, ojos blancos – Ты сейчас сдохнешь, белоглазый!

Я не видел возможности отбиваться кулаками от человека, который нападает с ножом, и поднял руки в умоляющем жесте, означающем что-то вроде: не могли бы мы обсудить это, как подобает джентльменам? Должен признать: я боялся Индио Хуана.

Но тут откуда-то сбоку раздался голос Альберта:

– Вы должны драться с ним, Нед! Если вы отступите сейчас, на вас набросятся все. Лучше умереть как мужчина, чем дать прибить себя как собаку.

И я снова встал в боксерскую стойку и поднял руки повыше, чувствуя себя одновременно беспомощным, смешным, не говоря уж о том,