Уборка в доме Набокова - Лесли Дэниелc

Потом мы остались без одежды. В самый разгар событий я попросила его перестать, и он перестал. Да, перестал, свернулся — красивый, терпеливый — и стал смотреть на меня. Я подумала: сейчас похватаю свои дурацкие шмотки и уйду. Кажется, Грег это понял. И мы оба ждали. В полутемной спальне, на кровати, которую он сделал своими руками, нагота казалась приглушенной, мягкой. Он провел длинным пальцем по моей спине:

— Если не возражаешь, я хочу установить одно правило: не прикидываться. Меня можешь не обманывать, я согласен и на правду.

Говоря это, он ласкал меня, медленно, но прицельно и — да чего тут говорить — очень искусно. Потом проговорил в мой выжидательно раскрытый рот:

— Правда тебя освободит.

Я откатилась на подушки:

— Можно задать неуместный вопрос?

— Валяй. — Грег чертил какие-то знаки на моей груди.

— Как ты всему этому научился?

— Я был женат на лесбиянке. Мне приходилось трудиться усерднее, чем другим мужикам.

Еще через некоторое время я проговорила:

— Я не хочу в тебя влюбляться.

Лицо его было прямо над моим.

— Можем перестать, — сказал он, но не перестал.

— Не надо.

Он послушался.

В кабинете судьи

После завтрака с Грегом — если только хлопья с холодным молоком можно назвать завтраком — я сидела в кабинете судьи Тигартен; стулья стояли почтительным полукругом у ее стола. Макс протянул судье и другому адвокату свои визитки. Я тоже взяла его визитку. На обороте кремового прямоугольника дорогого картона я написала адрес дома свиданий и название того действа, которое было особенно по душе Даме с Сумкой. Визитку вернула Максу. Он бросил на меня вопросительный взгляд, я пожала плечами.

Судья Тигартен открыла мое дело. Не поднимая глаз от подборки фотографий, сделанных в комнатах Сэма и Дарси, судья сказала:

— Основной вопрос: в состоянии ли мисс Барретт продемонстрировать, что ее обстоятельства изменились настолько, что мы вправе поставить вопрос о пересмотре судебного решения?

Она пролистала материалы, они ее не впечатлили. Приостановилась на фотографии, изображавшей стену с Даренными сумками.

— Хорошая коллекция, — сказала она. Кажется, я уловила в голосе легкую зависть. «Прада» стояла рядом с ее креслом. — Вы занимаетесь обработкой корреспонденции в «Старом молочнике», мисс Барретт. Что именно входит в ваши обязанности? — Она так и не подняла глаз от документов.

Я принялась рассказывать про свою работу, про особенности переписки с потребителями молочной продукции, но она прервала меня:

— Ваших доходов достаточно, чтобы содержать двоих детей?

— В этом году я открыла собственное дело, — сказала я и кивнула Максу.

Довольно неохотно, он подтолкнул к ней по столу ту самую карточку — лицом вниз. Судья взглянула на надпись, и я увидела, как она напряглась. Впервые за все время посмотрела в мою сторону. Было видно, что в персиковом цвете она меня не признала. За три месяца регулярных визитов в дом свиданий она так и не удосужилась меня рассмотреть: я не имела прямого отношения к цели ее посещений. Но теперь она догадалась, кто я такая.

— Симпатичная сумочка, — сказала я, указывая на «Праду», — теперь мне пришло в голову, что она, может быть, все-таки настоящая. — И внутри, полагаю, полный порядок.

Повисла мертвая тишина.

Адвокат Джона начал было что-то говорить, но судья жестом остановила его.

— Я должна поговорить с мисс Барретт и с соцработником. — Она повернулась к Джону и его адвокату, те сидели, по-мужски закинув ногу на ногу — лодыжка на колене, — в явном и безмятежном неведении. — Я рассмотрю дело и без задержек вынесу решение. Пожалуйста, сообщите секретарю, как с вами связаться.

Всю информацию записали, я слышала, что Джон продиктовал номер своего офиса и номер своего адвоката — этот я помнила наизусть с тех пор, как семь раз посылала ему пиццу с двойной порцией сыра, — чтоб он подавился, — в первые недели после того, как у меня отобрали детей.

Как только за ними закрылась дверь, судья повернулась ко мне:

— Что вы хотите?

— Полную опеку. Впрочем, можно и совместную, но без права пересмотра условий.

Макс всей тяжестью наступил мне на ногу, но я его проигнорировала.

Судья потянулась к сумке, но потом дернулась обратно.

— Я только что бросила курить, — сообщила она извиняющимся тоном. — По привычке лезу за сигаретой.

Макс явно опешил. Возможно, у него и были знакомые, в свободное время ширявшиеся героином, но вряд ли он лично знал хоть кого-то, кто травится никотином.

— Пишите свое предложение, — обратилась судья к Максу. — Я рассмотрю его самым серьезным образом.

Макс так и не понял, что произошло. Я могла бы ему объяснить, но это заняло бы слишком много времени, а потом, в часть про дом свиданий он бы все равно не поверил.

— Днем оно будет у вас.

Мы с Максом встали, судья выпростала колени из-под стола.

— Надо попросить секретаршу купить мне жевательной резинки, — изрекла она и вышла.

Макс послал предложение со своего ноутбука из лобби «Альпийского приюта». Мы дождались ответа. Судья все прочитала: если мы готовы представить соглашение об условиях опеки, она его одобрит и на следующий день ратифицирует.

Макс ошарашенно уставился на меня — не верил, что все может решиться так быстро.

— Здесь у нас все проще, — пояснила я.

Макс не собирался расписывать все подробности опеки и график посещений — его благотворительность, похоже, иссякла. Когда я спросила, что он мне посоветует, он пожал плечами:

— Полагаю, вы с бывшим мужем обо всем договоритесь.

Макс явно никогда не был женат.

Я отвезла его в наш крошечный аэропорт, дождалась, когда сотрудница, выскочив из билетной кассы и натягивая на ходу оранжевый жилет, добежала до стойки досмотра пассажиров, дабы исполнить обе свои должностные функции — кассирши и сотрудника охраны.

Она заставила Макса снять необъятный блейзер, чтобы добраться ручным металлоискателем до его щуплого тела. Я помахала, еще раз поблагодарила и отвернулась: лучше ему не знать, что я успела заметить, каким мелким и юным он выглядит без пиджака.

Прыгнула в машину — эта, по счастью, по дороге не сломается — и понеслась к дому Джона, уворачиваясь от радаров, замеряющих скорость, — мне нужно было попасть туда до того, как они с адвокатом придумают что-нибудь ужасное. Я остановилась у ворот и увидела в саду Айрин — она закапывала глубокую яму. По всему газону виднелись еще ямы, а кроме того, тут были клумбы, каждая заглублена сантиметров на тридцать. Увидев меня, Айрин распрямилась, оперлась на лопату, выгнув запястья, чтобы земля не испачкала чистенькие садовые брючки цвета лаванды.

— Привет, — сказала я.

Она поздоровалась, явно недоумевая, ведь сегодня был не «мой день».

— Где дети? — спросила я.

Тут из-за угла дома показалась Дарси с веревкой в руке. Меня она не заметила, потому что шла задом и изо всех сил тянула то невидимое, к чему был привязан другой конец веревки.

— Ах ты, скверная собака! — проговорила она. — Сколько вырыла ям!

Она уперлась в землю ногами и изо всех сил дернула за веревку. Из-за угла вырулил Сэм — веревка была обвязана у него вокруг пояса. Он виновато прижал руки к груди, негромко сказал «гав» и замер: увидел меня.

Дарси развернулась посмотреть, что там увидела ее собака, смерила меня взглядом. Я все еще была в своем наряде «хорошая мамочка идет в суд».

Дарси бросила веревку, подошла, потрогала мою «двойку».

— Это одна штучка или две? — поинтересовалась она, приподнимая полу кардигана.

Подошел Сэм — широкая талия по-прежнему обвязана веревкой. Дарси посмотрела на него:

— Сидеть.

Сэм не отреагировал.

— Сегодня же не первая суббота месяца? — спросил он у меня.

— Еще нет, — ответила я. — Просто я по вам соскучилась.

Я дотянулась до его пухлой щеки, погладила. А он вырос. Еще годик — и мы сравняемся в росте.

Дарси втиснулась между нами.

— Это мой пес, — сказала она твердо. — Но ты можешь его погладить.

Я погладила обоих.

И тут подъехал их отец. Он купил новый огромный пикап на этаноле. Когда двигатель глушили, он ужасно вонял. Джон вылез, приглаживая волосы.

— Барб, — сказал он. — Быстро же ты сюда добралась.

Я смотрела, как он занимает боевую стойку: точно распределяет вес, освобождает правую руку — того гляди замахнется.

— Твой адвокат тебе звонил? — поинтересовалась я.

Он кивнул, но ничего не сказал: осторожничал. Потом шагнул вперед, все еще опираясь на пятки:

— Мы можем поговорить?

Взял меня за локти и повел к моей машине. Оказавшись там, где дети не слышали, он выпустил мою руку и отошел на комфортное для него расстояние (полтора метра от меня, по возможности больше).