Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз - Грегори Магвайр

— Не знаю, много ли от него теперь осталось, — осторожно сказал Фьеро. — Если верить слухам, конечно.

— Нет, папа теперь не там, слава… кому бы то… чему бы то… а, не важно. Добрые жители Кхойра не слишком прислушивались к его проповедям. Они приглашали нас в свои дома, усаживали на гниюшие циновки, вспугивая ящериц и пауков, угощали печеньями с чуть теплым чаем, а папа добродушно улыбался этим, как он считал, дикарям и без устали рассказывал о милости Безымянного Бога. В подтверждение своих слов он кивал на меня, и я тогда пела какой-нибудь гимн — единственную музыку, которую он не осуждал. Мне было страшно стыдно из-за моей кожи, но папа убеждал меня в важности этой работы. Из вежливости и гостеприимства квадлины соглашались с папиными доводами и вместе с ним молились Безымянному Богу, но было видно, что они нам не верят. По-моему, я даже острее, чем папа, чувствовала, насколько мы неубедительны.

— А где они теперь — отец, Нессароза и твой брат… как там его зовут?

— Панци. Папа со временем решил, что должен просвещать самую отсталую, южную часть Квадлинии. Мы несколько раз переезжали из дома в дом, но все они были одинаковые: маленькие, тесные, в унылой болотной глуши, полной кровавой красоты. Рубинов, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Фьеро. — Где-то лет двадцать назад, может, чуть больше, авантюристы из Изумрудного города обнаружили в Квадлинии залежи рубинов и кинулись их добывать. Сначала при регенте Пасториусе, а после переворота — при Гудвине. Власть меняется — мерзавцы остаются. Разве что при Пасториусе добыча рубинов не сопровождалась такой жестокостью и зверскими убийствами. Инженеры привезли на слонах камни, перегородили реки, вырыли карьеры, плескаясь в вонючей воде. Папа решил, что вся эта неразбериха идеально подходит для миссионерской работы, и не ошибся: Квадлины выступали против Гудвина разрозненными языческими племенами с камнями в руках. А тут пришел папа, заговорил о едином боге и о всепрощении, объединил воинственные племена и убедил их покориться обстоятельствам. После чего их согнали с обжитых земель и отправили скитаться по свету. Все с благословения святой унионистской церкви.

— О, да у тебя на нее зуб!

— Меня использовали, понимаешь? Не чужой человек, а мой дорогой папочка меня использовал. И Нессутоже, но меньше, потому что она плохо ходила. Мы были наглядными пособиями. Не важно, как я пела: когда квадлины смотрели на меня, то готовы были верить ему из-за моего уродства. Если уж Безымянный Бог любит такую страшилу, как я, то насколько он будет добрее к здоровым и неиспорченным им.

— То есть тебе безразлично, где сейчас твой отец и что с ним?

— Как ты можешь такое говорить? — От возмущения Эльфаба села. — Я люблю этого сумасшедшего слепого старика: он искренне верит в то, что проповедует. Папа даже думал, что умерший квадлин с татуировкой новообращенного счастливее своих живых соплеменников, потому что уже находится в раю. Он верил, что выписал целому народу билет в загробную жизнь, в мир Безымянного Бога. Я думаю, он доволен своей работой.

— А ты — нет?

— Может, это действительно стоящая работа, откуда я знаю? Только она не по мне. Деревню за деревней обращали мы квадлинов. Деревню за деревней разрушали шедшие следом инженерные отряды. А между тем в Изумрудном городе никто не подавал голос протеста. Конечно, кому было дело до каких-то там квадлинов?

— Но почему твой отец вообще решил идти в Квадлинию?

— У него был друг квадлин. Путешественник. Стеклодув. Он погиб в нашем семейном имении.

Эльфаба зажмурилась и замолчала. Фьеро взял ее руку и поцеловал каждый палец. Эльфаба откинулась на подушку и предоставила ему полную свободу действий.

Позже, оторвавшись от нее, он спросил.

— Но, Эльфи, Фабала, Фея, неужели ты не беспокоишься за родню?

— Отец всегда берется за проигрышные дела: в этом он видит хоть какое-то оправдание своим постоянным неудачам. Было время, он пророчил возвращение Озмы, но теперь это в прошлом. А Панци уже, наверное, все пятнадцать исполнилось. Пойми, Фьеро, не могу же я одновременно беспокоиться и о нем, и о Сопротивлении, не могу летать туда и обратно на, метле, как сказочная ведьма. Я выбрала свою судьбу, теперь поздно метаться. К тому же я знаю, что рано или поздно ждет Нессарозу.

— Что?

— Когда мой прадед наконец протянет ноги, она станет следующей герцогиней Тропп.

— А почему не ты? Ты разве не старше?

— Меня больше нет, забыл? Я растаяла в облачке дыма. К тому же герцогский титул идеально подойдет для Нессы. Она станет королевой Нестовой пустоши.

— Говорят, она прошла курс магии в Шизе. Ты не слышала?

— Да? Тем лучше для нее. Если она когда-нибудь слезет с пьедестала, на котором золотыми буквами написано «Эталон нравственности», если проявит всю свою стервозность, то станет первой волшебницей восточных земель. Няня ее поддержит, чтобы не упала.

— Я думал, ты ее любишь.

— Разумеется. Разве по мне не видно? Несса — тот еще фрукт, но все равно я в ней души не чаю.

— И она станет следующей герцогиней Тропп?

— Гораздо лучшей, чем я, — сухо ответила Эльфаба и усмехнулась. — По крайней мере у нее прекрасный вкус на башмачки.

Было полнолуние, и густой лунный свет падал сквозь окошко в крыше, озаряя спящую Эльфабу. Фьеро поднялся и вышел облегчиться. Малки гонял мышей по лестнице. Вернувшись, Фьеро невольно залюбовался своей возлюбленной. Во сне она почти сбросила с себя одеяло, и Фьеро ласкал взглядом ее почти белую от лунного света бархатистую кожу, стройные ноги и точеные лодыжки. Гибкую талию обхватывал бахромчатый винковский платок с красными розами на черном фоне (Фьеро подарил его Эльфабе и повязал вокруг пояса; с тех пор он стал ей особенным костюмом для любви). В воздухе витал аромат духов, и чего-то животного, и волшебного моря, и волос, все еще не развеявшийся после бурной любви. Фьеро сел на складную кровать рядом с ней и стал внимательно ее изучать. Тоненькие курчавые волосы на ее лобке, скорее фиолетовые, чем черные, росли иначе, чем у Саримы. Чуть выше виднелась странная тень: на какое-то мгновение, в полусне, Фьеро подумал, не его ли татуировка в самый разгар секса отпечаталась на коже у Эльфабы. Или это какой-то шрам?

Но тут она проснулась, натянула на себя одеяло, улыбнулась ему, сказала сонным голосом «Фьеро, мой герой», и его сердце растаяло.

Зато уж если она разозлится!..

— Знаешь, я не удивлюсь, если ветчину, которую ты уплетаешь, приготовили из Свиньи.

— Сама поела, так другим аппетит не порти, — миролюбиво сказал Фьеро. В его родных землях почти не было разумных Зверей, и те немногие, которых он увидел в Шизе (за исключением, конечно, «Приюта философа»), оставили по себе мало воспоминаний. Судьба Зверей его не тревожила.