Голем и джинн - Хелен Уэкер

Ей очень хотелось поскорее попасть домой: в трамваях было слишком много людей, и она устала от чужих тел и перепутанных желаний. Но никакой готовый предлог не пришел ей в голову, а надежда в его голосе не позволила отказаться.

— Хорошо, — кивнула она. — Если хотите.

Они зашли в знакомое ему кафе: темное и полное молодых людей, которые, казалось, непрерывно ссорились друг с другом. Он заказал кофе и миндальное печенье, и они сидели молча, прислушиваясь к бушевавшим вокруг спорам.

— Я и забыл, как здесь шумно, — виновато сказал Майкл.

Голоса отдавались у Голема в голове, и все они требовали чего-то отвлеченного: мира, прав, свободы.

— Они все кажутся очень сердитыми, — заметила она.

— Еще бы. У каждого из них есть своя теория о том, что неправильно в этом мире.

— А у вас тоже есть? — улыбнулась она.

— Была когда-то. — Он подумал немного и снова заговорил: — Каждую неделю в приютном доме я вижу сотни разных людей. Всем им надо одно и то же: жилье, работа, уроки английского. Но некоторые из них были бы рады, получив хоть что-то, а другие вечно недовольны. А есть и такие, кто пытается использовать других. Поэтому, когда мои друзья обсуждают, как лучше устроить мир, мне это кажется ужасно наивным. Как будто может быть одно решение, которое спасет нас всех и обратит в невинных младенцев в садах Эдема. Потому что на самом деле у каждого свои пороки и слабости. — Он посмотрел на нее. — А вы как думаете?

— Я? — испугалась она.

— Вы считаете, что в душе мы все хорошие люди? Или что в каждом есть и плохое и хорошее?

— Я не знаю, — сказала она, стараясь оставаться спокойной под его пристальным взглядом. — Но мне кажется, иногда люди чего-то желают только потому, что у них этого нет. И даже если кто-нибудь предложил бы поделить все поровну, они все равно захотели бы чужую долю.

— Вот именно, — кивнул Майкл. — И по-моему, это никогда не изменится. Человеческая природа всегда одинаковая и не зависит от системы. — Он усмехнулся. — Простите. Я привел вас сюда не для того, чтобы спорить о политике. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— О чем?

— Расскажите мне о себе. Я ведь о вас почти ничего не знаю.

Она моментально упала духом. Теперь ей придется очень тщательно выбирать слова. Придется лгать и запоминать свою ложь, чтобы не выдать себя потом.

— Я была замужем, — неуверенно начала она.

— Да, — лицо Майкла помрачнело, — об этом я знаю. Наверное, вы сильно тоскуете по нему?

Она могла бы ответить: «Да, я очень его любила» — и таким образом избежать дальнейших расспросов, но разве Майкл не заслуживал хоть небольшой доли правды? Поэтому она ответила:

— Честно говоря, мы не очень хорошо знали друг друга.

— Выходит, это был брак по договору?

— Да, в каком-то смысле.

— Родители не позволили вам выбрать самой?

— У меня не было родителей, а он был богатым человеком. Он покупал что хотел.

Что ж, по крайней мере, это было правдой: она помнила, как Ротфельд гордился тем, что купил за свои деньги: идеальную жену в деревянном ящике.

— Неудивительно, что дядя захотел вам помочь. Я вам очень сочувствую. Я даже представить себе не могу, как вам одиноко.

— Да нет, я привыкла.

Она уже чувствовала себя виноватой перед ним. Какие ужасные подробности он успел вообразить, заполняя пробелы в ее рассказе? Надо постараться сменить тему и заговорить о нем.

— Наверное, любой человек покажется одиноким по сравнению с вами. Вас каждый день окружает сотня людей.

— Это точно! — засмеялся он. — Хотя я не успеваю хорошо с ними познакомиться, потому что они могут оставаться у нас в общежитии всего пять дней. Правда, один человек живет уже несколько недель, с тех самых пор, как я заболел. Он помогает поддерживать нас на плаву. — Майкл улыбнулся. — Я сам не верю в свою удачу. Когда я вернулся, то ожидал застать все в руинах, но там был этот добрый старик, который за всем следил и обо всем заботился. Мои помощницы буквально молятся на него! Я даже настоял на том, чтобы платить ему маленькое жалованье, хотя оно, конечно, много меньше того, что он заслуживает.

— Похоже, вам с ним очень повезло.

Майкл кивнул:

— Вам надо познакомиться с ним. Он чем-то напоминает мне дядю. Думаю, раньше он был раввином — такой у него вид. Как будто он знает больше, чем говорит.

Уже заметно стемнело. Посетители постепенно уходили из кафе, как обычно оставляя свои споры нерешенными. Мимо окон прошел мальчик-фонарщик, несущий свой шест на плече, словно знамя.

— Я думаю, мне пора домой, — сказала женщина и вдруг испугалась, подумав, что он пойдет ее провожать.

— Да, конечно. Позвольте мне проводить вас.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы тратили время.

— Нет, я настаиваю.

На улице она остро почувствовала, как похожи они были на вышедшую прогуляться в сумерках парочку. Уже у самого пансиона она поняла, что Майкл собирается с мужеством, чтобы пригласить ее на новое свидание или предложить пообедать вместе.

— Нет, я не могу, — вдруг сказала она и, остановившись, вырвала у него свою руку.

Удивленный, Майкл тоже остановился:

— Что-то не так?

Слова сами срывались с ее губ:

— Простите, Майкл. Я знаю, что нравлюсь вам.

Он побледнел, но попытался улыбнуться:

— Это так заметно?

— Вы очень хороший человек, — сказала она, чувствуя себя совершенно несчастной, — но я не могу. Я просто не могу.

— Конечно, — поспешно сказал он. — Я слишком спешу. Конечно. Простите меня, если я хоть немного расстроил вас…

— Нет-нет! Пожалуйста, не извиняйтесь! — Отчаяние переполняло ее. — Я хочу, чтобы мы были друзьями, Майкл. Разве мы не можем быть просто друзьями? Неужели это невозможно?

Она тут же поняла, что сказала что-то неправильное.

— Конечно! — отозвался он. — Да, конечно. В конце концов, это самое важное. Дружба.

Не решаясь заговорить, она только кивнула.

— Хорошо. — Его голос был совсем безжизненным. — Значит, договорились.

Он снова взял ее под руку, словно показывая, что ничего не изменилось. Два оставшихся до ее дома квартала они прошли рядом, как самая идеальная пара на улице, но с каждым шагом оба они все сильнее хотели оказаться в любом другом месте.

Полночь уже давно миновала. Полная луна опускалась к Ист-Ривер, и ее свет, просачиваясь через решетки моста, проникал прямо в окна приютного дома. Он падал на изношенные шерстяные одеяла и на лицо Иегуды Шальмана, уже давно поджидавшего такую ночь. Лунный свет был нужен ему, чтобы писать, не зажигая лампы.

Пока дела шли даже лучше, чем Шальман надеялся. Он ожидал, что возвращение директора станет проблемой, что придется того очаровывать или залезать к нему в мозги, но Майкл Леви оказался еще большим простаком, чем его работницы. Некоторое время Шальман отказывался брать предложенные деньги, но в конце концов согласился, как и следовало. Потому что до такой степени альтруистом не может быть ни один человек, даже тот, которым он притворялся.

Он укрепил свои позиции в приютном доме и завоевал полное доверие его персонала. Настало время приступать к осуществлению следующей части плана. Приснившийся ранее сон обещал, что именно здесь, в Нью-Йорке, хранится секрет бессмертия, но ему необходимо было сузить границы поиска, отыскать волшебную лозу, которая покажет верное направление. А может, лучше всего было бы самому превратиться в такую волшебную лозу?

Шальман пошарил под койкой и извлек из-под нее пачку обгоревших листов. В лунном свете он просматривал их и откладывал в сторону те, в которых содержались какие-то указания на его цель. Взяв чистый лист бумаги и карандаш, он начал быстро записывать. Если вот это заклинание соединить с тем именем Бога… Он писал формулы и тут же их вычеркивал, рисовал ветвистые деревья, у которых вместо листьев были буквы алфавита. Он работал без перерыва несколько часов и наконец, перед самым рассветом, испытал момент озарения, когда все заклинания, формулы и рисунки вдруг слились в одно. Его карандаш в экстазе метался по бумаге. В конце концов рука Шальмана остановилась, и он взглянул на то, что написал, всем своим существом чувствуя, что на этот раз у него получилось. И тут же знакомый болезненный укол пронзил его: кем бы он мог стать, будь у него шанс! Каких высот мог бы достичь!

Он еще раз огляделся: все его соседи спали. Глубоко вздохнув, он начал тихо читать вслух то, что написал.

Непрерывная цепочка слогов и звуков потекла из уст Шальмана. Некоторые были мягкими и текучими, точно ленивый ручеек. Другие — резкими и грубыми, и он словно выплевывал их сквозь стиснутые зубы. Услышь его кто-нибудь из ветхозаветных мудрецов, искусных не только в иврите и арамейском языке, но и в древних мистических науках, — и тот вряд ли что-нибудь понял бы. Может, он узнал бы отдельные куски: отрывки из разных молитв, имена Бога, сплетенные вместе. Но все остальное осталось бы для мудреца пугающей тайной.