Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала - Винценц Мюллер

Точно в 22 часа я снова явился в приемную министра Вагнера и вновь застал здесь Кёгльмейера, Вебера и Шауба. Вагнер как раз принимал кого-то и передал мне через Кёгльмейера, что Гитлер задерживается и пока еще не вылетел из Годесберга. Однако министр попросил меня не уходить. Приемная постепенно наполнялась людьми, и вскоре работа закипела. Среди штурмовиков и эсэсовцев в форме здесь появились и несколько штатских, которые шепотом докладывали что-то Кёгльмейеру и Веберу. Днем, дожидаясь приема, я устроился в углу на диване, теперь же придвинул стул к письменным столам, за которыми сидели Вебер и Кёгльмейер. Вебер успел, судя по всему, пропустить пару кружек пива и настроен был более общительно, чем днем. Он на чем свет стоит ругал "этих собак-штурмовиков", которые "свое получат", и, между прочим, сказал:

— Штурмовики постоянно жмут на фюрера да и на всех нас. Пора с этим кончать!

На мой вопрос, что он имеет в виду, Вебер ответил:

— А то не знаете? CA хочет занять место рейхсвера.

Это замечание показалось мне заслуживающим особого внимания, и я счел необходимым как можно скорее доложить об этом генералу Адаму.

Некоторое время я еще прождал в приемной, прислушиваясь к разговору Вебера и Кёгльмейера, которые рассказывали друг другу о безобразиях, творящихся в руководстве CA: попойках, вымогательствах и т. д. Кто-то из собеседников заметил:

— Да и вообще этот маньяк Рем метит на место самого фюрера.

Сведений о том, что Гитлер вылетел из Годесберга, не поступало, и я сказал Кёгльмейеру и Веберу, что возвращаюсь в штаб округа — там я доложу, что рейхсканцлер задерживается в Годесберге, и заодно узнаю последние новости. Кёгльмейер на всякий случай записал номер моего телефона.

Доложив обо всем услышанном генералу Адаму, я к полуночи в третий раз направился в Министерство внутренних дел. В приемной сидели теперь еще несколько, человек, одни в нацистской, другие в эсэсовской форме. Из кабинета Вагнера доносился гул голосов, а временами гневные выкрики самого министра. Но обитая кожей дверь мешала разобрать отдельные слова. Потом я узнал, что Вагнер в это время "устраивал головомойку" обергруппенфюреру баварских штурмовиков Шнейдхуберу. Вскоре нам сообщили, что Гитлер прилетит в Мюнхен к двум часам ночи.

В третьем часу ночи Гитлер прибыл в Министерство внутренних дел. Еще на пороге он спросил, прибыл ли офицер из штаба округа для получения указаний. Сказав "Так точно", я надел фуражку, стал перед Гитлером по стойке "смирно" и получил от него следующие распоряжения:

— Передадите командующему округом, что все события, которые произойдут здесь в ближайшие часы, являются внутренним делом партии. Части гарнизона должны оставаться в казармах. Армия не имеет отношения ко всему этому делу. Мы сами постираем свое грязное белье. Скверно лишь, что в этом замешаны генералы фон Шлейхер и фон Бредов. Я позабочусь о том, чтобы ничто впредь не мешало рейхсверу выполнять его задачи по обороне страны. Последующие распоряжения получите после моего возвращения из Висзее.

Сказав это, Гитлер повернулся к Вагнеру.

— Шнейдхубер и Шмидт задержаны? Они здесь?

— Сидят в моем кабинете, — ответил министр. — С них уже сорвали погоны.

— Слишком много на себя берете! — резко сказал Гитлер. — Что с ними делать — решаю я один!

Он прошел вместе с Вагнером в его кабинет, и до меня долетели его слова: "…Надеюсь, вы меня не задержите надолго. Я хочу как можно скорее выехать в Висзее".

Гитлера сопровождали Геббельс, личный референт Ханке и еще трое-четверо людей в штатском.

Войдя в приемную, Геббельс уселся на диван и тут же заснул. Ханке разбудил его и стал обсуждать с ним дальнейший план действий. Он извлек список на двух страницах, в котором были перечислены высшие главари CA, вызванные на совещание в Висзее. Я слышал, как Геббельс и Ханке в течение нескольких минут перечитывали этот список, комментируя его вполголоса. По их замечаниям я понял, что речь шла о том, где и как предполагается задержать этих людей. Некоторые из "фюреров" CA должны были, видимо, приехать прямо в Висзее на машинах. В этих случаях Ханке неизменно повторял: "Поручено СС". Других, очевидно, ожидали с утренним поездом в Мюнхене. "Этих я со своими людьми перехвачу на вокзале", — говорил о них Ханке. Наконец, называя некоторые фамилии, он добавлял: "Этими займется Геринг в Берлине".

Вернувшись в штаб округа, я проинформировал обо всем генерала Адама.

— Будем надеяться, что для нас все обойдется благополучно, — заметил командующий округом, — и нам не припомнят контактов, которые многие офицеры поддерживали со штурмовиками.

Я поделился с генералом соображениями о том, какую роль могли играть в этом деле Шлейхер и Бредов.

— Во время последней встречи со мной Шлейхер говорил о Реме крайне пренебрежительно, — сказал я. — Правда, раньше Шлейхер вел с ним переговоры, но я не могу себе представить, что он до сих пор поддерживал с ним связь. Быть может, Шлейхеру ставят в вину контакты со Штрассером или то, что после своей отставки он открыто ругал нацистов, в частности, в беседах с французским послом Франсуа-Понсэ?

Генерал Адам не допускал мысли, что Шлейхер предпринимал что-либо против нацистской партии. Я спросил его, нельзя ли как-нибудь предупредить Шлейхера о грозящей ему опасности.

— Как вы это себе представляете? — возразил генерал. — Ведь они наверняка подслушивают его телефонные разговоры, а быть может, он уже и арестован.

В 8 часов утра 30 июня я, как было условлено, снова направился к Вагнеру, но не застал его в министерстве. Я решил обождать в приемной, куда мне позвонил начальник штаба округа. От него я узнал, что Рейхенау уже осведомлялся из Берлина, получили ли мы указания от Гитлера. Однако никаких других происшествий не было. Около полудня мне сообщили, что Гитлер больше не будет в Министерстве внутренних дел, а отправится сразу в Коричневый дом [тогдашняя резиденция нацистской партии в Мюнхене. — Нем. ред.], где и примет решение о дальнейшей судьбе арестованных руководителей CA. Я договорился с Кёгльмейером, что зайду еще раз к вечеру, а он, в свою очередь, позвонит мне, если я понадоблюсь раньше.

Прибыв в министерство к семи часам вечера, я встретил в приемной знакомого мне капитана баварской полиции фон Килиани. Отведя меня в угол комнаты, Килиани рассказал мне, что сегодня в шесть часов вечера эсэсовцы расстреляли в Штадельхеймской тюрьме группу руководителей местных штурмовых отрядов. При этом он назвал несколько фамилий, в том числе Шнейдхубера, который, как ни странно, крикнул перед смертью: "Да здравствует фюрер!"

Погиб и фон Кар, занимавший в 1923 году во время гитлеровского путча пост чрезвычайного государственного комиссара Баварии. Его вывезли в концлагерь Дахау и там убили.

Теперь, по словам Килиани, разыскивают бывшего начальника баварской полиции отставного полковника полиции Зейссера.

Мне сказали, что Вагнер должен скоро прийти; я решил дождаться его и узнать, не поступило ли от Гитлера новых указаний штабу округа. Вскоре приехал министр, он был в крайне возбужденном состоянии. На мой вопрос он, подумав немного, ответил:

— Фюрер счел нужным еще раз напомнить штабу округа, что впредь до новых указаний его приказ, отданный сегодня утром, сохраняет полную силу.

После этого Вагнер, пройдя со мной в свой кабинет, сказал, что вся операция успешно завершена и отныне CA не будет больше помехой для рейхсвера. Фюрер поступил с бунтовщиками по всей строгости закона. Некоторые из них уже расстреляны. Я сделал вид, что это для меня новость, и спросил, правда ли, что Кар тоже убит.

— Да. Вы этого не ожидали? — сказал Вагнер. — Если уж наводить порядок, то до конца!

На вопрос министра, не было ли каких-нибудь непредвиденных происшествий в рейхсвере, я ответил отрицательно и добавил, что, как мне кажется, необходимо по возможности скорее проинформировать обо всем случившемся штаб округа. На это Вагнер напыщенно заявил:

— Не только армия, но и весь германский народ, весь мир узнает правду о сегодняшнем дне!

Выйдя из его кабинета, я еще поговорил в приемной с Килиани, который обещал мне сообщить штабу округа обо всем, что станет известно в полиции. Было уже около 10 часов вечера, когда я явился наконец с докладом к генералу Адаму. Выслушав меня, он заметил, что ничего не имеет против изоляции ненадежных элементов, но считает неправильным ставить людей к стенке без суда и следствия. Это, по его мнению, неминуемо произведет тягостное впечатление за границей. Неприятно также то, что все произошло за широкой спиной рейхсвера, который в результате несет за это свою долю ответственности.

Тем временем в штаб округа также поступило несколько сообщений об имевших место расстрелах и убийствах. Так, например, музыкальный критик газеты "Мюнхнер нойестен нахрихтен" Шмидт, однофамилец группенфюрера CA Верхней Баварии, был убит на глазах своей семьи какими-то якобы неизвестными людьми, ворвавшимися в его дом. Убили и некоего д-ра Штемпфле. В свое время этот Штемпфле сотрудничал в баварской шовинистической газете "Мисбахер анцейгер", для которой Бавария являлась эпицентром мировой истории. Этот погромный листок поддерживал кампанию, развернутую тогда нацистами против Берлина и имперского правительства, а сам Штемпфле в двадцатые годы был в дружеских отношениях с Гитлером, Я познакомился с ним в апреле 1934 года в одном из мюнхенских летних кафе, куда забрел в свободный вечер. Один из моих знакомых, майор фон Тома, пригласил меня к своему столику, за которым сидел и Штемпфле. Они продолжали прерванный моим появлением разговор о противоречиях в нацистской партии, в ходе которого Штемпфле заметил: "Попомните мое слово, если у них начнется междоусобица, они немедленно отправят меня к праотцам". На вопрос фон Тома "За что?" Штемпфле ответил: "Тут все очень просто: у меня еще с прежних времен сохранилась картотека с компрометирующими материалами на многих членов нацистской партии, да еще с какими! До сего времени я по указанию Гитлера никого не подпускал к этому архиву. Но все равно я знаю слишком много, рано или поздно они со мной покончат".