Пропавший легион - Гарри Тёртлдав

— А, вы заметили мою коллекцию! — воскликнул Бальзамон, перехватив взгляд Скавра, который не мог оторвать глаз от фигурок. — Это, кстати, еще одна причина моей нелюбви к Казду. Фигурки эти — работа мастеров королевства Макуран, которое давно исчезло с лица земли, выжженное Каздом.

Под властью Казда искусство не процветает. Осталась только ненависть. Но ты собирался говорить со мной не о слоновой кости, — добавил Патриарх, очистив от книг часть дивана. — А если бы ты пришел сюда из-за моей коллекции, то, боюсь, азарт собирателя превратит меня в игрока, и из благодарности к людям, сумевшим оценить мои сокровища, я и впрямь приму вашу ересь.

Как обычно, слово, которое было бы оскорбительно услышать от другого человека, в устах Патриарха звучало свободно и не причиняло обиды.

Бальзамон развел руками:

— Итак, чем я могу быть полезен вам, друзья мои?

Хелвис, Сотэрик и Марк переглянулись, не зная, с чего начать. После некоторого молчания Сотэрик заговорил — как всегда просто и грубовато.

— У нас есть сведения, что жители Видессоса помышляют наказать нас за нашу веру. — Он указал на голубую рясу Патриарха, что измятая висела на спинке стула.

— Это было бы очень печально, особенно для вас, — согласился Бальзамон. — Но что я могу сделать? И если уж на то пошло, то почему вы обратились ко мне? С какой стати я должен вам помогать? Я, в конце концов, не разделяю вашей веры.

Сотэрик шумно вздохнул и приготовился разразиться проклятиями в адрес первосвященника, оказавшегося таким же упрямым глупцом и фанатиком, как и прочие жрецы, но Хелвис заметила, как на лице Бальзамона мелькнула улыбка — брат ее этого не видел. Она тоже указала на грязную, заношенную рясу.

— Вы, я вижу, так благочестивы, так уважаете свой сан… — сладко пропела она.

Бальзамон откинул голову назад и захохотал так, что слезы выступили у него на глазах.

— Да, легко смеяться над другими, а каково самому быть осмеянным!.. — заметил он, все еще с веселыми искорками в глазах. — Что ж… Я могу вылить ушат холодной воды на слишком горячие головы, я пущусь в такие логические разъяснения по части религии, что они поперхнутся. Кстати, вы вполне заслужили такую помощь. У нас есть враги гораздо более серьезные, чем нынешние союзники. — Патриарх обратил свой острый взор на Марка. — Ну, а что думаешь ты, мой молчаливый друг?

— С вашего позволения, я пока помолчу. — В отличие от обоих намдалени, у Скавра не было никакого желания вступать в словесную дуэль, исход которой он знал заранее. Хелвис подумала, что он молчит из скромности, и пришла ему на помощь.

— Марк пришел к нам с вестью о том, что эта беда близка, — сказала она.

— А у тебя хорошие источники информации, мой молчаливый друг, — сказал Бальзамон римлянину. — Но это все было мне уже известно. Слишком часто островитяне-намдалени чуют запах бунта. Ты знаешь, я уже дня два как готовлю проповедь на эту тему.

— Что?! — Марк не удержался от удивленного возгласа. А ведь он собирался держаться спокойно. Сотэрик и Хелвис раскрыли рты. Мальрик, который уже почти заснул на руках у матери, проснулся от громких голосов и начал плакать. Хелвис машинально успокаивала ребенка, но все ее внимание было обращено на Бальзамона.

— Имейте же хоть какое-то уважение к моему рассудку. — Патриарх улыбнулся. — Грош цена тому жрецу, друзья мои, который не знает, о чем думает его народ. Многие считают меня весьма дурным жрецом, но ведь это только их мнение. — Он встал и повел своих ошеломленных гостей к другой двери, не той, через которую они вошли. — Геннадиос был прав, что, к сожалению, случается слишком часто. Ко мне пришел еще один гость, который ахнет, если увидит, с кем я беседую.

Дверные петли заскрипели. Марк мельком взглянул в глазок и увидел Геннадиоса, кланяющегося Туризину Гаврасу. Бальзамон был прав Севастократору было бы очень неприятно увидеть трибуна с двумя намдалени.

— Прав? — воскликнул Сотэрик, когда Марк сказал ему об этом. Он все еще качал головой в изумлении. — А разве он бывает когда-нибудь не прав?

Работая локтями, трибун пробивался сквозь плотную толпу, окружившую Великий Храм Фоса. В руке он держал кусочек пергамента, благодаря которому имел право войти в специальную ложу в Храме, чтобы послушать речь Бальзамона.

Один из жрецов доставил этот пропуск в римскую казарму два дня назад.

Конверт был запечатан голубым воском и личной печатью Патриарха.

Марк в своей чужеземной одежде и вооружении привлекал неприязненные взоры видессиан. Большинство из них были городскими бандитами — вроде тех, которых Скавр видел в тот день, когда встретил Апокавкоса. Они не слишком-то жаловали чужеземцев и в лучшие времена, однако вид пропуска с голубой печатью был для них достаточным знаком того, что Марк пользовался большим уважением их любимого жреца и что он не собирается устраивать бунт.

Видессианские солдаты у подножия храма удерживали толпу, которая рвалась туда и могла занять места, предназначенные для знати и для тех, кто был специально приглашен на проповедь. Они пришли в полное недоумение, увидев капитана наемников с пропуском в руке, но молча уступили ему дорогу. На вершине лестницы жрец забрал у него пропуск и сверил имя с листом приглашенных.

— Пусть слова нашего Патриарха просветят тебя, — сказал он.

— Они просвещают меня каждый раз, когда я их слышу, — ответил Марк.

Жрец бросил на него острый взгляд, подозревая, что в реплике этого язычника кроется двойной смысл, но трибун имел в виду именно то, что говорил. Увидев это, жрец вежливо кивнул и пропустил его в храм.

Снаружи, подумал Марк, храм был довольно уродливым, и зрителей впечатляли разве что его размеры. Он привык к чистой, воздушной архитектуре, которую римляне заимствовали у Греции, и нашел, что храм был весьма крепким, но неуклюжим строением, тесным и напыщенным. Но внутри его встретили такие чудеса, что трибун остановился, завороженный, подумав, не попал ли он в рай, о котором говорили последователи религии Фоса. В центре размещалась круглая площадка для молящихся, над ней невесомо парил купол, а вокруг, как в амфитеатре, стояли скамьи. По сравнению с этой жемчужиной архитектуры святыня Имброса казалась работой не слишком одаренного ученика. Во-первых, и это сразу бросалось в глаза, мастера имперской столицы обладали куда большими возможностями, чтобы украсить свое творение. Скамьи Великого Храма делались не из прочного, но скромного орехового дерева, а из светлого дуба. Навощенные и отполированные до блеска, они были инкрустированы черным деревом, слоновой костью, сандалом, самоцветами и жемчугом. Позолота и серебро отражались в полированном дереве и металле, отблески драгоценностей мелькали в самых дальних уголках Храма. Перед центральным алтарем стоял трон Патриарха, и один только этот трон мог говорить обо всем великолепии Великого Храма. Его невысокая спинка была сделана из искусно вырезанных целых панелей слоновой кости.