Московские встречи - Иван Рахилло

Вопрос о неработающей технике весь вечер не выходил у него из головы.

— Пойдём к ребятам! — вдруг предложил он.

— К каким ребятам?

— К клоунам. Надо подбодрить их. А то духом упали.

По полукругу затемнённого фойе мы прошли за кулисы цирка. В полутьме коридора громоздились ящики с реквизитом, оклеенные яркими дорожными ярлыками, сверкали узкие металлические лестницы, лежали гибкие перши с приспособлениями для акробатов, разноцветные шары и обручи, стояли прислонённые к стене одноколесные велосипеды с высокими седлами. Тоненькая, похожая на подростка девушка-«каучук», в розовом трико и маленькой брильянтовой короне на чёрных волосах, приложив двумя руками к щеке поднятую вверх выпрямленную ногу, деловито занималась разминкой, не обратив на нас никакого внимания.

У выхода на арену, нетерпеливо вздергивая круто подтянутой головой и косясь на пожарный фонарь жарким рубиновым глазом, капризно перебирал грациозными копытцами маленький пони, покрытый жёлто-оранжевой мексиканской попоной. У бархатного занавеса в белом костюме и лакированных форейторских сапожках ожидал выхода на манеж седой загорелый человек, похожий на юношу. Из конюшни остро несло сеном, навозом, конским потом и густым настоем непередаваемых запахов цирка.

Чкалова узнавали сразу: уступая дорогу, артисты провожали его дружелюбными взглядами.

Клоунская уборная была заперта. На стук никто не отозвался. На помощь нам пришел весёлый лилипут в помятой шляпе и в огромных, не по росту, ботинках. Он своей тросточкой озорно выстучал по двери какой-то замысловатый сигнал и тут же скрылся в буфете. Дверь тотчас же отворилась. Оба рыжих, захваченные врасплох, с удивлением глядели на нас, недоумённо распялив свои большие, ярко раскрашенные рты. У одного из них отсутствовали передние зубы. Он держал чайный стакан, а второй, с чёрными испуганными глазами, дрожащей рукой наливал в него из бутылки вино. Валерий Павлович молча взял стакан и, по-товарищески пригубив из него глоток, поставил у зеркала рядом с гримом.

— Чкалов, — простосердечно представился он, дружески подавая руку.

Оба клоуна, распахнув восторженные глаза, растерянно присели на обитый жестью горбатый сундук.

Глубоко взволнованные неожиданным посещением прославленного лётчика, они не знали, о чём говорить, куда посадить гостя. Чкалов протянул им раскрытый портсигар.

— Неужто расстроены? — спросил он, пытливо вглядываясь в напудренные лица артистов.

— Не получаются у нас новые клоунады, Валерий Павлович, — с горечью пожаловался клоун с чёрными испуганными глазами, продолжавший по забывчивости держать в руке бутылку с вином, — у публики не имеем никакого успеха.

— Москва ведь тоже не сразу строилась, — серьезно заметил Чкалов, — а клоунады создавались столетиями. Там каждый трюк был проверен: обсыпали человеку лицо мукой — смех, ударили палкой по башке — смех, надели ему на голову ведро с водой — смех. Да вы это лучше меня знаете! Но тот, старый смех воспитывал в зрителе хама… А вы, советские клоуны, являетесь создателями нового смеха. Вы стремитесь вызвать смех осмысленными поступками, а это не легко. Новому всегда трудно. Возьмите нас, лётчиков-испытателей. Как мы работаем? Сперва знакомишься с новой машиной в чертежах. Потом выводишь её в полёт. Прокатишься на ней по земле. Через недельку оторвёшь на метр — два. Не сразу в воздух! Сто, двести полётов выполнишь, пока добьёшься результатов… Так работают лётчики-испытатели. А ведь вы такие же испытатели, как и мы. Только у вас работа посложней: вы работаете с человеческими чувствами. Вы не просто клоуны, вы клоуны-испытатели! Народ любит ваше искусство. И этим надо гордиться. А вы сегодня в первый раз показали вашу работу, в первый раз! И потому что было мало аплодисментов, уже скисли… Эх, друзья…

Навсегда запечатлелась в памяти узкая артистическая уборная, вся заставленная сундуками и нехитрым клоунским реквизитом — музыкальными инструментами, колокольчиками и автомобильными гудками, картонными носами и париками огненных расцветок, запомнился свет маленькой лампочки, ёлочно повторённый в зеркалах, переливающийся на гранях радужными огоньками. И на фоне развешенных по стенам ярких афиш — мужественная, скульптурная голова Чкалова и восхищённые лица клоунов, с бровями, похожими на запятые, в огромных ботинках и широких полосатых штанах.

Чкалов везде находил друзей.

Домой возвращались пешком. Густой снег, косо гонимый ветром, беззвучно ложился на крыши домов, на бульварные скамейки, на аллеи.

— Такой снег обычно изображают на обложках детских журналов, — заметил задумчиво Валерий Павлович.

На площади под светофором в световом круге одиноко стоял регулировщик уличного движения. Перед ним в снежной мгле столпились алые сигнальные огоньки остановленных автомобилей.

— Ни одного извозчика, все вывелись, — отметил Чкалов, — растём, брат!

Из переулка, пугая прохожих воем сирен и звоном колокола, на площадь вырвались огненно-красные пожарные машины; обогнув на скорости регулировщика, они встревоженно помчались вниз, вдоль бульваров. Метельный поток снежинок, поднятый вихрем проносящихся машин и подгоняемый ветром, бурно клубясь, горизонтально пересекал освещённое пространство над головой постового. Чкалов внимательно следил за этим стремительным движением воздуха. Он обратил внимание и на то, как у сорвавшейся с крыши вороны порывом ветра резко завернуло крыло и птицу швырнуло вниз, на трамвайные провода.

— Погодка крепчает, — сказал с беспокойством Валерий Павлович. — Неужели и завтра будет такой сильный ветер?

Он готовился утром поднять в первый полёт новую скоростную машину.

Все дальше и дальше уходили мы от городского центра, от звона трамваев и шума площадей, в ночную тишь безлюдных переулков.

Бородатый дворник в белом фартуке, поочерёдно переставляя кривые ноги в старых растоптанных валенках, мерно размахивал справа налево длинной чёрной метлой, похожей на большой угольный карандаш, будто рисовал на чистом снежном листе широкую тёмную дорогу…

Чкалов сосредоточенно молчал, я не нарушал его состояния, догадываясь, что он думает сейчас о самом   г л а в н о м   д е л е   жизни.

Во имя жизни

В то утро Валерий Павлович проснулся ещё затемно. Он отодвинул рукой занавеску: градусник за окном показывал 38. Дремучий мохнатый мороз сковал город. На той стороне улицы, напоминая контрастный негатив, недвижно стояли белые заиндевевшие деревья, чётко отпечатываясь на тёмном здании магазина.