Женщина без имени - Чарльз Мартин

– Тогда почему ты остаешься здесь?

Я тоже закричал:

– Потому что я боюсь!

– Чего?

Я похлопал себя по груди:

– Боли.

– Значит, ты трус.

Я встал, мой голос зазвучал громче.

– Я не хочу им быть.

Он снова ударил меня. Мой зуб порезал ему кожу на косточке пальца. Стеди завязал ранку носовым платком и сказал, не глядя на меня:

– Ты не единственный в этом мире, кто любил и потерял.

Я снова сел.

– Моя голова это понимает, мое сердце – нет.

Он заговорил сквозь стиснутые зубы:

– Я оставлю тебя в покое при одном условии.

– Говорите.

Старик сунул руку под сутану, достал пластиковый пакет и протянул его мне:

– Прочти это детям из крыла Уайета в больнице Ривер-сити.

Трясущимися руками я открыл пакет. Внутри оказались когда-то намокшие, но теперь совершенно сухие страницы моего шестого и последнего романа. Рукопись лежала рядом со мной на сиденье, когда я направил машину с моста. Сморщенные страницы были потертыми. Кто-то читал их, и не один раз.

– Они все время были у вас?

– Я ждал, пока ты сможешь снова прочесть их.

– Но как вы…?

– Когда я нашел тебя на берегу, ты крепко держал их. Так я узнал, кто ты такой. Ты был без сознания, поэтому я спрятал рукопись на лодке.

– То есть вы ее украли?

Он кивнул:

– В каком-то смысле да.

Пятьсот страниц никогда не были такими тяжелыми.

– Стеди, я не могу…

Старик выпрямился и похлопал ладонью по верхней странице:

– Семь страниц. Ты прочтешь семь страниц, а потом можешь идти и делать все, что захочешь. Можешь даже броситься с другого моста, мне все равно, но эту малость ты мне должен.

– Почему семь?

– Потому что… – Стеди нагнулся ближе, я почувствовал на лице его дыхание. – Если к этому моменту тебя не зацепит, то не зацепит никогда.

Семь страниц. Пересечение моей глубочайшей потребности и моего самого большого страха.

Я кивнул.

Глава 39

Стеди шесть с половиной часов вел машину на север, остановившись один раз, чтобы залить в бак горючее, один раз, чтобы я поменял спустившее колесо, и три раза его заставила остановиться его раздутая простата. Говорили мы мало. Когда мы подъезжали к Джексонвиллю, меня начало трясти. Шоссе I-95 было на ремонте, и это заставило нас объехать город с запада по автостраде I-295. Потом мы свернули на восток, на шоссе I-10, проехали по мосту Фуллер Уоррен, и слева от нас небо осветили огни Джексонвилля.

Больница стояла перед нами на южном берегу. Над ней нависли подъемные краны. На щите было что-то написано про новый конференц-зал. Размеры стройки позволяли предположить, что здание будет довольно большим. Стеди остановил машину перед путепроводом. Я открыл дверцу, и меня вырвало на бетон. Когда зажегся зеленый свет, стоявшая за нами машина посигналила, и меня снова вырвало. И это как будто заставило сигнал смолкнуть. Стеди остановился перед главным входом и сказал:

– Я поднимусь через несколько минут.

Потом, повернувшись ко мне, он похлопал себя по лицу и посоветовал:

– Вытри чем-нибудь рот.

Я схватил рукопись, вытер рот рукавом и вошел в больницу. Проблема состояла в том, что в последние десять лет мои истории хорошо продавались. Очень хорошо. И это значило, что больница получила большие суммы. Больница, в свою очередь, была за это благодарна, и, не желая забывать, откуда поступали эти деньги, администрация выразила свою благодарность тем, что повесила мое фото почти на каждую стену, мимо которой я проходил. Я спрятался за солнцезащитными очками и дошел до задней лестницы, не попав в объектив большинства камер. Еще ни разу в жизни я не чувствовал себя настолько неловко. Я миновал два этажа, вышел в просторный холл, свернул налево, прошел по новому коридору, по которому я еще ни разу не ходил. На стенах были нарисованы сцены из моих книг. Каждая была мне хорошо знакома. Художником был некто по имени «Джон Т.». Он сотворил чудо с картинами, которые зародились в моей голове. По обеим сторонам коридора располагались детские палаты. Из палаты в палату переходили медсестры в яркой форме.

Новое крыло закончилось и привело меня к месту соединения со старым крылом. Белые плитки пола встретились с пожелтевшими и старыми. На стене висела табличка: «Простите за беспорядок. Скоро начнется ремонт». Я замедлил шаг. Меня наполнили запахи. И звуки тоже. Где-то раздался голос ребенка. По коридору пронеслось эхо.

Все началось именно здесь.

Было около восьми часов вечера, когда я вошел в пустую комнату, где впервые играл в видеоигру с Рэнди и читал Джоди и другим ненужным ребятишкам с острова. Ни одной медсестры. Ни одного ребенка. Никого.

Спустя десять минут вошел парнишка лет десяти-одиннадцати и исчез в библиотеке. Он был худым, с кудрявыми рыжими волосами. На меня мальчик не обратил никакого внимания. Я дал ему несколько минут, потом прошел следом, где меня встретил запах моих книг. Паренек стоял у дальней стены, глядя на полку с книгами, до которой ему было не достать. Он как раз подтащил стремянку, когда я оказался рядом с ним.

– Тебе что-то понравилось? – спросил я.

Он кивнул. Ткнул пальцем.

Я снял книгу с полки и протянул ему. Я помнил, как впервые читал ее, где я тогда был и как; стоило мне ее закончить, я сразу же вернулся к первой странице и начал читать снова.

– Это хорошая книга.

Мальчик кивнул и сунул ее под мышку. Он обвел взглядом стеллажи. На его лице появилось выражение восхищения.

– Вы знаете, что все эти книги подарил нам один человек?

– Да.

Парнишка покачал головой.

– Держу пари, что тот парень знал много историй. – И снова это выражение восхищения и удивления. – У него наверняка много друзей.

Он повернулся и, шаркая, пошел по коридору.

Я изучал полки с книгами, здороваясь со всеми своими старыми друзьями, когда меня нашел Стеди. Он сильнее опирался на свою трость. Волосы он зачесал назад и воспользовался лосьоном после бриться. Два моих любимых аромата – «Виталис» и «Олд Спайс». Я оглядел пустую комнату и прошептал:

– Здесь никого нет.

Старик кивнул:

– Я знаю.

Я был на середине фразы: «Теперь мы можем идти?» – когда до меня дошло. Меня подставили.

Стеди взял меня под руку и потянул за собой:

– Идем.

Мы оказались возле урны, я повернулся к ней, у меня возник позыв на рвоту, но меня не вырвало. Еще один позыв на рвоту, и Стеди посмотрел на меня неодобрительно.

– Ты закончил наконец?

На нас смотрели медсестры, перешептывались.

– Думаю, да.

– Хорошо, потому что ты не сможешь этого себе позволить, когда она выведет тебя на сцену.

– Она?

– Ну, разумеется. Кто еще тебя представит?

Я схватился обеими руками за края урны, чтобы не упасть.

– Если бы вы не были священником…

– Идем, пока мне снова не понадобится помочиться. – Он покачал головой. – Молодость впустую расходуется на молодых.

Стеди провел меня по коридору, потом по длинному переходу. Люди стояли в очереди по обеим его сторонам, но на меня никто не смотрел. Все пытались попасть в Зал Уайета на тысячу двести мест, но не могли. Остались только стоячие места в холле. Несколько телевизоров с плоским экраном должны были показывать то, что происходит на сцене. Несколько телеканалов вели передачу. Кейти продала еще одно шоу в прямом эфире.

Мы стояли сзади. Стеди вцепился в меня. Я вцепился в пластиковый пакет. Когда на сцену вышла Кейти, зал встал. Несколько минут зрители аплодировали и свистели. Она подошла к микрофону, улыбаясь, пережидая, совершенно в своей тарелке.

Когда люди в зале успокоились, Кейти заговорила:

– Несколько месяцев назад я устроила себе нечто вроде каникул. Возможно, вы об этом слышали… – Зрители ответили ей на это новыми продолжительными аплодисментами, засвистели. – В это время я познакомилась, вернее… – она посмотрела на Стеди, – меня познакомили с одним человеком. Своего рода свидание вслепую. Сначала он не дал мне покончить с собой. В буквальном смысле ослабил петлю на моей шее. – Пауза. Камера крупным планом показала шею Кейти. – Не самый лучший момент в моей жизни. Шли дни и недели, и ему удалось добраться до моего сердца. Он видел меня такой, какой я никогда никому не позволяла себя увидеть. Потом, когда я опустилась на колени у могилы моего маленького сына и достигла дна, он сделал кое-что, чего ни один человек и уж точно ни один мужчина никогда не делал. Он вернул мне радость жизни. – Кейти похлопала себя по груди и немного помолчала. – Этот человек показал мне, что… – Она замолчала, встретилась со мной взглядом и дословно процитировала мои слова: – «Возможно, любовь, настоящая любовь, о которой говорят только шепотом, которой жаждут наши сердца, заключается как раз в том, чтобы открыть свой мешок и рискнуть произнести самые болезненные слова из тех, что произносят между растянутыми краями Вселенной: «Когда-то я был таким».