Коко и Игорь - Крис Гринхол

— У тебя это лучше получается. — На веревке белеют простыни.

— Спасибо!

— Да. Да!

— Проклятая ситуация настолько напряженная! Я чувствую, что надо ходить на цыпочках.

В сад выходят Сюзанн и все дети. Воскресенье, они не в школе. Они разбредаются в разные стороны. Федор играет с футбольным мячом. Вся группа — сплошь костлявые руки и сверкающие коленки, мелькающие из стороны в сторону. Похоже, дети вообще не замечают происходящего.

На пути к дому Жозеф говорит:

— Вот детей мне жалко.

— Знаешь, что как-то сказала Милена?

— Что?

Мари оглядывается, чтобы убедиться: их никто не слышит.

— Она сказала: «Коко собирается стать нашей новой мамой!»

— Что ты ответила?

— Ну конечно, ничего! А потом она спросила, выздоровеет ли когда-нибудь ее мама.

— Ох, бедняжка!

— Она все чувствует. Много плачет. Что-то ее очень волнует.

— Очень печально.

— А он, по-моему, ни о чем не задумывается.

Словно в ответ из студии Игоря доносятся звуки фортепиано. Ноты разлетаются над газоном лоскутами упавшего белья. Ритм — дискомфортный, синкопированный, яростный.

Уже войдя в дом, за кухонной дверью, Жозеф говорит:

— И музыка у него такая неубедительная, правда?

— Я уверена, эта музыка пугает детей. Во всяком случае, Сюзанн.

Гусиный крик с небес острием бьет по звукам фортепиано.

— Ничего удивительного. Меня она тоже иногда пугает.

25

Людмила без рубашки склонилась над раковиной, ей холодно, Коко моет ей волосы. Три четверти теплой и четверть холодной воды льются на голову девочки.

Потом, когда она выглядывает из-под полотенца, щеки у нее розовеют, а глазки блестят. Коко несколько раз массирует ей голову и лишь после этого закручивает волосы в полотенце.

— Вот, — говорит Коко, — и все. Она протягивает девочке плитку шоколада. — Только маме не рассказывай, что это я тебе дала.

— Почему? — спрашивает Людмила, снимая с шоколадки обертку.

— Может быть, она думает, что шоколад тебе вреден.

— А это правда?

— Только если ты его ешь слишком много.

— А это слишком много?

— Нет.

Людмила, успокоившись, отламывает следующую дольку. Она быстро и энергично жует шоколад, крошки налипают в углах губ.

— Осторожно, вытри потом лицо.

Прежде чем Коко успевает еще что-то добавить, Людмила спрашивает:

— Вам нравится мама?

— Конечно. Хотя я не так уж хорошо с ней знакома.

— Почему она всегда больна?

— Я не знаю.

Людмила размышляет над ответом, повисает молчание. Она откусывает еще шоколадку и спрашивает с набитым ртом:

— А папа вам нравится?

— Да.

— Вы маме предпочитаете папу?

Говоря на примитивном французском, Людмила кажется ребенком, но это не так. Коко усматривает под этой наивностью некий подтекст. Стараясь не быть слишком резкой, она отвечает:

— Мне нравятся они оба.

— Но вы больше времени проводите с папой…

— Это потому, что он поднимается тогда же, когда и я.

— Кого предпочитает папа — вас или маму?

— Он предпочитает твою маму, глупышка! — Это ужасно, думает Коко.

— А вы всем предпочитаете меня?

— Кажется, да. Но любимчики — это плохо. — Коко берет девочку за плечи. — Ты не должна об этом никому говорить. — Она переходит на шепот и в упор смотрит на Людмилу: — Пусть у нас будет тайна.

Людмила доедает последнюю дольку шоколадки и скручивает фольгу в шарик.

— Конец!

— Хорошо. А теперь пойди умойся.

Людмила выбегает из комнаты. Ее прямые влажные волосы облепляют тоненькую фигурку с узкими бедрами. Коко тянется к пачке сигарет, ее губы обхватывает сигарету кружочком, она закуривает. Напряжение, вызванное вопросами девочки, проходит. Еще глоток дыма… Глаза Коко тускнеют.

Заметив, что к платью прилипли прямые волосы Людмилы, Коко собирает их и выбрасывает в пепельницу. Тычет в них сигаретой. Смотрит, как волоски вспыхивают и, почернев, рассыпаются.

Неожиданно у нее возникает желание позвонить Адриенн. Она слышит деловой шум магазина. Понимает, что ей этого не хватает. Ей не нравится быть вдали от магазина. Внезапно она решает вернуться на рю Камбон, возвратиться к работе. Она не обладает дисциплинированностью Игоря. Он работает один и может регулировать свой рабочий день. Ей же нужны люди. Хотя она бывает в магазине три раза в неделю, ей понятно, что этого недостаточно. Она поедет туда, решает Коко. Завтра.

Глядя в зеркало над телефоном, Коко видит бледное пятнышко на щеке, беловатый овал, где кожа потеряла пигментацию. А ногти, замечает она, побурели от множества сигарет. Она здесь слишком много курит.

Это все беспокойство. А почему? Потому что есть время на беспокойство, есть время поразмышлять — что она делает, и куда она ходит, и с кем она хочет быть. Впервые за много недель она думает о Бое. Как она могла бы выйти замуж за кого-то другого? Бой любил ее. Но это не имело значения. Это было неправильно. Что за нелепый снобизм, из-за которого он не женился на ней! Только оттого, что у нее были другие мужчины и она незнатного происхождения? Коко охватывает злость, во рту неприятный привкус.

Она вспоминает боль тех дней, которые последовали за его смертью. Ей было позволено разобраться в его личных вещах, могла забрать то, что принадлежало ей, и она нашла некоторые письма. Просматривая письма, она с ужасом обнаружила совет одного их общего друга: «Ты не должен жениться на даме вроде Коко…»

Она не могла поверить, что кто-то мог такое написать. Тем более не могла поверить тому, что Бой отнесся к этому серьезно. Однако в глубине души, в самом потаенном уголке ее существа, Коко знала: именно так он и думал. Она так нуждалась в родословной! Люди достойного происхождения всегда считали, что жениться надо на ровне. «Ты не должен жениться на даме вроде Коко…» Эта фраза выжжена каленым железом в ее душе.

Коко услышала звуки фортепиано из студии Игоря.