Как творить историю - Стивен Фрай

– А это кто?

– Люк Уайт.

– Певец?

– Шел бы ты! Он кинозвезда.

– Хм, довольно милый, правда? Только почему я его повесил на мою стену?

– А вот это хотели бы узнать очень многие, – ответил Стив и залился густой краской.

Пока он пытался скрыть смущение, делая вид, будто его страшно заинтересовала начинка пончика, в голову мне вдруг стукнула мысль, давно уже зудевшая где-то в глубине сознания.

– М-м, Стив. Думаю, вопрос покажется тебе на редкость дурацким, однако скажи, я случайно не из этих, не из активных-пассивных?

Стив нахмурился.

– Активных и пассивных? Да, по-моему, бываешь иногда – то таким, то этаким. Конечно.

– Нет-нет, ты не понял. Я… ну, ты знаешь, вроде как… да знаешь же…

– Что?

– Ты знаешь! Я… голубой? Гей?

Стив побелел совершенно:

– Ты совсем охренел, Майки!

– Ну, не такой уж и странный вопрос, правда? Я хочу сказать… ты же понимаешь. Ты сам говорил, девушки у меня нет. Вот я и подумал, знаешь, плакаты эти… Я просто поинтересовался, вот и все.

– Господи, Майки. Ты спятил?

– Да нет, я знаю, что не был таким в Кемб… в моих воспоминаниях то есть. По крайней мере, я так думаю. Про себя. Знаешь… я был вполне нормальным. Дружил с девушкой, хотя, если честно, отношения у нас были довольно странные. Она была старше меня, все шло как у людей, мы жили вместе и так далее. Я хочу сказать, я любил ее и прочее, однако по временам немного завидовал Джеймсу и Дважды Эдди. И может быть, я все это время был… черт, я же просто спросил тебя, и только. Что тут такого?

Стив смотрел на банку «коки» так, словно в ней была скрыта вся тайна жизни.

– Что тут такого? – нерешительно повторил он. – Не стоит тебе так говорить, Майки. Наживешь серьезные неприятности.

– Неприятности? Послушать тебя, так это какое-то преступление. Я ведь всего-навсего спрашиваю, не принадлежу ли я или, может быть, принадлежал к… о господи! – Я умолк, от самого ритма этой маккартистской мантры во мне забрезжила жуткая мысль. – Так, значит, вот оно что? Это преступление!

Стив поднял на меня взгляд, и я почти готов был поверить, что в глазах его стоят слезы.

– Конечно, преступление, да еще и охеренное, задница ты этакая! Где ты, к чертям собачьим, жил до сих пор?

– Так в том-то и дело, Стив, – ответил я. – В том-то все и дело. Понимаешь, там, откуда я родом, это преступлением не считается.

– Ну конечно. Еще бы. На Марсе, к примеру, или в долине Большой Леденцовой горы, где на леденцовой лозе вызревает зефир и все прыгают, скачут и пекут для приезжих вишневые пироги.

Я не мог придумать, что мне ему сказать.

Стив прикончил «коку», большими пальцами смял баночку с боков и полез в карман за сигаретой.

Я тоже закурил, откашлялся; молчание было мне неприятно.

– В общем, я так понимаю, что мы никогда… то есть… мы с тобой…

Он ответил мне свирепым взглядом.

– Угу. Ответ, надо думать, отрицательный.

Стив склонился в кресле, уставился между коленей на ковер, длинные волосы его опали вниз, закрыв лицо.

Снова воцарилось молчание.

– Послушай, Стив, – начал я. – Если я скажу, что явился с Марса, ты сочтешь меня сумасшедшим, ведь так? Но предположим, просто предположим, что я происхожу из… других мест, столь же необычных, с культурой, полностью отличной от вашей?

Стив все так же молча разглядывал ковер.

– Ты же разумный человек, – продолжал я. – Ты должен признать – то, что, по-видимому, случилось со мной, объяснить трудно. То, как я говорю, это же не притворство, и ты это знаешь. Даже профессор Тейлор отметил это, а он-то англичанин подлинный. Хотя, если честно, он со своим англичанством малость перебирает. Ты видел, как я изменился у стены Палмер-сквер – в секунду, даже в наносекунду обратясь из парня, которого ты знал, совершенно американского, изучающего философию, играющего в бейсбол, чистящего зубы ниткой, привычного старого Майки Янга, в кого-то совершенно другого. Внешне я от него не отличаюсь, зато отличаюсь внутренне. Ты не можешь это отрицать. Я знаю тысячи вещей, которых не знал раньше, однако тысячи вещей, которые я должен бы знать, мне не известны. Я не знаю, кто сейчас президент Соединенных Штатов, не знаю, где находится Хартфорд, штат Коннектикут, не знаю даже, уж если на то пошло, где расположен сам Коннектикут, – где-то справа, вот и все, что мне известно. До нынешнего утра я никогда в жизни не видел этого кампуса, и ты знаешь, что я не притворяюсь. Однако я могу порассказать тебе такие вещи из истории Европы до двадцатого года, которых я знать не мог бы, если бы не занимался ею всерьез. Сейчас я тебе докажу. Возьми вот эту книгу и спроси меня о любом факте. О каком угодно.

Стив неуверенно принял протянутую мной книгу.

– Ладно, может, тебе и известно много чего о Европе. Ну и что?

– Ты хорошо меня знаешь… ты думаешь, что хорошо меня знаешь. Взгляни на мои книжные полки, там нет ни одной книги по истории. Я занимался историей на первых двух курсах? Может быть, слушал какие-то лекции?

– Вроде бы нет…

– Правильно. Вот и проверь меня. Скажем, что-нибудь до девятьсот тридцатого.

Стив полистал книгу, выбрал страницу.

– Ну ладно, что такое Священный союз? Я улыбнулся.

– Сэр, пожалуйста, сэр, проще пареной репы, сэр! – воскликнул я, поднимая руку, точно школьник. – Священный союз – это название договора, сэр, договора, подписанного далеко не святой троицей… минутку, – русским царем, скорее всего это был Александр Первый, прусским Фридрихом Вильгельмом Третьим и императором Священной Римской империи Францем Вторым, хотя, конечно, он был просто-напросто старым добрым Францем Первым австрийским, не так ли? – подписанного после того, как Наполеону надрали задницу под Ватерлоо.

– Кто еще его подписал? – Стив не отрывал взгляда от страницы.

– Ну как же, сэр, Неаполь, сэр, Сардиния, сэр, Франция и Испания, сэр. Впоследствии договор подписала и ратифицировала Британия – принц-регент, Георг Четвертый, отец его к тому времени, понятное дело, окончательно ополоумел, к тому же Британия состояла в Четверном союзе, а это совсем другое дело. Да, и турецкий султан подписал тоже. Хотя, боюсь, имени султана мне не припомнить, если я вообще его когда-нибудь знал. И разумеется, Папа благословил этот союз великим благословением. Подписан же сей договор был в 1815-м. За дополнительные десять баллов и каникулы на Барбадосе я рискнул бы назвать и дату: двадцать шестое сентября. Я прав?

– Ладно, ладно… – Стив опять полистал книгу. – Как насчет… Бенджамина Дизраэли?

– Бенджамина Дизраэли? О нем я чего только не знаю! – Я уже просто пел, я попал в свою стихию и элегантно скользил по крепкому льду. – Родился в 1804-м, двадцать первого, если не ошибаюсь, декабря. Придумал фразу «смазанный салом столб», дабы описать свое восхождение из скромной еврейской семьи к посту премьер-министра великой викторианской Англии и Империи. Сын дилетанта-сефарда – литератора, историка и вообще милейшего человека по имени Исаак, в 1817-м окрестившего всю свою семью. Бен начал как помощник стряпчего, прогорел, неумело вложив деньги, и потому обратился в романиста и острослова, что позволило ему вести жизнь щеголя и подкрепить свои политические амбиции. Написал ряд книг, принадлежавших к направлению, которое называлось «молодым английским романом», в частности «Конингсби, или Молодое поколение» и «Сивилла, или Две нации». За несколько лет до их появления был с пятой своей попытки наконец-то избран в парламент, году, по-моему, в 1837-м. Противник вигов и утилитаристов, он составил себе громкое имя нападками на собственное правительство. Это ему принадлежит фраза «организованное ханжество», описывающая старания Роберта Пиля отменить «Хлебные законы». Став на многие годы предводителем партии, он был назначен при лорде Дерби канцлером казначейства и разработал Второй биль о реформе 1860-го, который распространял выборное право на домовладельцев представленных в парламенте городов. В 1868-м ненадолго стал премьер-министром. И в конце концов в 1874-м победил на выборах главнейшего своего соперника Уильяма Юарта Гладстона – то была первая победа консерваторов с 1841 года. Провел через парламент кучу социальных реформ, в том числе и связанных с профсоюзами, занял четыре миллиона фунтов стерлингов, чтобы купить для королевы Виктории Суэцкий канал, – королева была от него без ума, особенно после того, как он наделил ее новым официальным титулом: «императрица Индии». В 1878 году вернулся с Берлинского конгресса, провозгласив «почетный мир», – почти как Чемберлен после Мюнхена, впрочем, Чемберлена ты в этой книге, боюсь, не найдешь – в 1876-м стал первым графом Биконсфилдом, отвергнув перед тем звание герцога, умер в 1881-м, после того как в 1880-м его выставили из правительства. Девятнадцатого апреля, вот когда он умер, за восемь лет и один день до рождения Адольфа Гитлера, о котором ты также никогда не слышал. Его последователи именуют себя «Лигой подснежника» и по сей день выступают за «консерватизм единой нации». Жена звала его Диззи, то есть, сам понимаешь, Головокружительный, и славилась своей преданностью, отсутствием такта и общим умением ставить себя в нелепое положение. Однажды она ехала с ним в карете к Парламенту, пальцы ей с самого начала поездки защемило дверцей, однако она вытерпела жуткую боль, не сказав мужу ни слова, потому что не хотела отвлекать его от подготовки к важной речи. В другой раз она гуляла по парку с парой викторианских дам, которые, краснея, лепетали нечто о богатой оснастке голой мужской статуи. «Да ну, ерунда, – сказала она, – видели бы вы моего Диззи, когда он принимает ванну». Свои последние годы Дизраэли называл «анекдотическими». Что еще ты хочешь узнать? Стив не отрывался от книги.