Цветы для Элджернона (роман) - Daniel Keyes

– Не надо так, Чарли, успокойся.

– Что ты имеешь в виду, говоря мне «успокойся»? Ты не понимаешь, что происходит со мной?

– Нет, но могу себе представить. Нам всем очень плохо.

– Прибереги сочувствие для кого-нибудь другого.

Он смутился, и только тут до меня дошло, что это совсем не его вина.

– Прости… Как твои дела? Закончил диплом?

Он кивнул.

– Его сейчас перепечатывают. В феврале получу своего доктора философии.

– Примерный мальчик! – я похлопал его по плечу, показывая, что не злюсь больше. – Копай глубже. Ничего нет лучше образования. Забудь, что я тут наговорил, я сделаю все, что ты попросишь. Кроме лабиринта.

– Немур просил проверить тебя по Роршаху.

– Решил заглянуть в самые дебри? И что же он надеется там найти?

Наверно, вид у меня был печальный, и Барт дал задний ход:

– Не хочешь, но надо. В конце концов, никто тебя не заставляет…

– Ладно, поехали. Только потом не говори мне, чем все кончилось.

Ему и не пришлось.

Я часто проходил этот тест и понимал, что экспериментатора интересует не то, что ты видишь на карточках, а то, как ты воспринимаешь их: как единое целое или как сумму составляющих, в движении или статично, обращаешь ли внимание на цветовые пятна или игнорируешь их, разнообразны ли ответы или сводятся к нескольким стереотипам. Я сказал:

– Вряд ли ты сможешь многое почерпнуть. Я же знаю, как следует отвечать мне, чтобы создать определенное впечатление у тебя. Остается только…

Барт молча смотрел на меня.

– Мне остается только…

И тут меня словно кувалдой ударило – я не помнил, что нужно делать. Ощущение было такое, будто я только что видел перед собой написанный на школьной доске текст, но стоило мне отвернуться на секунду, как некоторые слова стерли, а остальные без них потеряли всякий смысл.

Сначала я не поверил сам себе. В панике я быстро перебрал карточки, и мне захотелось разорвать их и узнать, что же там, внутри. Где-то в этих чернильных пятнах таились ответы, которые я только что знал… Нет, не в пятнах, а в той части моего мозга, которая придавала им форму, значение и проецировала их обратно на листки.

Я не мог сделать этого. Я не мог вспомнить, что нужно говорить. Все ушло. Я промямлил:

– Это женщина… Она стоит на коленях и моет пол… Нет, это мужчина с ножом… – Тут я понял, куда меня заносит, и быстро переключился: – Две фигурки… Они тянут что-то… Каждый к себе… похоже на куклу… Они сейчас разорвут ее пополам… Нет! Я хотел сказать, что это два лица… Они смотрят друг на друга через стекло… и… – Я смахнул карты со стола и встал.

– Никаких тестов. Больше не будет никаких тестов.

– Хорошо, Чарли. Давай прекратим.

– Ты меня не понял. Я больше не собираюсь приходить сюда. Все, что тебе нужно, придется брать из моих отчетов. Никаких лабиринтов, я не морская свинка. Я достаточно потрудился и хочу, чтобы меня оставили в покое.

– Конечно, Чарли. Я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, потому что происходит это не с тобой. Понять могу только я сам. Но ты тут ни при чем. У тебя есть работа, нужно получить степень… Только не надо ничего говорить мне, я и так знаю, что ты занимаешься этим исключительно из любви к человечеству. У тебя впереди жизнь, которую нужно прожить. Получилось так, что мы с тобой живем на разных этажах. Я проскочил твой этаж по пути наверх, а теперь проезжаю его по дороге вниз. Почему-то мне кажется, что я уже никогда больше не воспользуюсь этим лифтом. Так что давай распрощаемся навсегда.

– Может, тебе стоит поговорить с доктором…

– Скажи всем от меня «до свидания», договорились? Мне не хочется больше никого видеть.

Прежде чем Барт успел ответить или остановить меня, я вышел из лаборатории, поймал идущий вниз лифт и в последний раз вышел из университета Бекмана.

7 октября.

Сегодня утром ко мне заходил Штраус, но я не впустил его. Мне хочется побыть одному.

Я беру книгу, которой наслаждался всего несколько месяцев назад, и обнаруживаю, что ничего про нее не помню. Странное ощущение. Вспоминаю, как восхищался Мильтоном. Но когда я взял с полки «Потерянный рай», то припомнил только Адама, Еву и древо познания.

Закрыл глаза и увидел Чарли – себя. Ему шесть или семь лет, он сидит за столом перед раскрытым учебником. Он учится читать, а мама сидит рядом с ним, рядом со мной…

– Повтори!

– Смотри Джек смотри Джек бежит. Смотри Джек смотри.

– Нет! Не «Смотри Джек смотри», а «смотри Джек бежит»! – и тычет в слово загрубевшим от стирки пальцем.

– Смотри Джек. Смотри Джек бежит. Бежи Джек смотрИт.

– Нет! Ты не стараешься! Повтори! …повтори… повтори… повтори…

– Отстань от ребенка. Он тебя боится.

– Ему нужно учиться. Он слишком ленив!

…беги Джек беги… беги Джек беги… беги Джек беги…

– Просто он усваивает все медленнее, чем остальные дети. Не торопи его.

– Он совершенно нормален. Только ленив! Я вобью ему в голову все, что нужно!

…Беги Джек беги… беги Джек беги… беги Джек беги…

А потом, подняв глаза от стола, я увидел себя взором Чарли, держащего в руках «Потерянный рай», и осознал, что стараюсь разорвать обложку книги. Я оторвал одну половину, вырвал несколько страниц и швырнул все вместе в угол, где уже лежали разбитые пластинки. Они лежали там, и белые языки страниц смеялись надо мной, потому что я не мог уразуметь, что они хотели мне сказать.

Если бы мне удалось удержать хоть часть того, чем я еще владею! Боже, не забирай от меня все!

10 октября.

По вечерам я обычно выхожу прогуляться по городу. Без всякой цели. Просто поглядеть на незнакомые лица. Вчера вечером я не смог вспомнить, где живу. Домой меня проводил полицейский, и, кажется, все это уже случалось – очень давно. Мне не хотелось записывать это и пришлось напомнить себе, что я – единственный во всем мире, кто может описать подобное состояние.

Казалось, я не иду, а плыву в пространстве, но не ярком и четком, а пронизанном всепоглощающей серостью. Я сознаю это, но ничего не могу с собой поделать. Я шагаю, а иногда просто стою на тротуаре и всматриваюсь в лица прохожих. Некоторые из них поглядывают на меня, некоторые – нет, но никто не заговорил со мной, если не считать одного типа, спросившего, не требуется ли мне девушка. Он куда-то отвел меня и попросил в задаток десять долларов. Я дал, и он бесследно исчез.

И только тогда до меня дошло, какой же я дурак.

11 октября.