Дюма - Максим Чертанов

Он просидел у тела сутки, никого не пускал, молился, надеялся: она ему приснится. Нет. «С того дня вера моя угасла, и даже самые ничтожные сомнения рухнули в бездну отрицания; если бы существовало хоть что-то, хоть что-то, что остается от нас и после нас, — то мама не могла бы не прийти ко мне, когда я так ее звал. Стало быть, смерть — это прощание навеки». (На веру в Провидение отказ от религии не повлиял: его Провидение — закон, установленный Творцом для общества, как тяготение — для материи.)

4 августа похороны в Вилле-Котре, для себя заказал место рядом. Гюго выразил соболезнования — кажется, помирились. Художника Дюваля попросил сделать портрет матери, посвятил ей книжное издание «Актеи». Задумался об отце, написал «соотечественникам» на Гаити, предложив учредить фонд для памятника генералу Дюма; в письме говорилось, что героизм генерала — «доказательство того, что у нас, гаитян, есть чему научить старую Европу, столь гордящуюся ее цивилизацией». В фонд должны были жертвовать негры, где бы они ни жили, по одному франку. Но проект не осуществился. Надо ехать в Германию, одной пьесой сыт не будешь, договорился с «Парижским обозрением» о публикации путевых заметок под названием «Прогулки по берегам Рейна», они публиковались осенью 1838 года, а в 1854-м в газете «Родина» вышло дополнение к ним — «Беседы путешественника».

Поездка грозила сорваться: Нерваль переживал драму, актриса Женни Колон, его любовь, вышла замуж. Денег у него тоже не было, депрессия, Дюма выбил для него у Жоли аванс. Немецкого оба не знали, решили взять Иду переводчиком. Фердинанд дал рекомендательное письмо к бельгийскому королю, женатому на его сестре, Нерваль в Бельгию не хотел, уговорились встретиться во Франкфурте. 9 августа Александр с Идой приехали в Брюссель, король Леопольд I (милый человек, не путать с его сыном Леопольдом II, истребившим население Конго) принял любезно, вообще Бельгия, только что образовавшаяся в результате революции, — идеал, не хуже Швейцарии, всеобщее избирательное право, нет цензуры; везде люди живут как люди, а у нас?! Проехали Антверпен, Брюгге — все замечательно, в Льеже начались прусские порядки, то нельзя, это нельзя, слава богу, есть места похуже Франции. Дальше Экс-ля-Шапель, Кёльн, Кобленц, 26 августа Франкфурт, а Нерваля нет: в Баден-Бадене проигрался, уехал в Страсбург и там застрял, Дюма выслал ему денег на дорогу (все это напоминает совместные поездки практичного Хемингуэя с Фицджеральдом), пока ждал, посетил дом Гёте, еврейское гетто, ходил по салонам, куда его ввел редактор издававшейся на французском «Франкфуртской газеты» Шарль Дюран. Как рассказывал журналист Александр Вайль, «Дюма всюду влетал как бомба и демонстрировал свое остроумие каждому встречному», но был так обаятелен, что «все сердца ему раскрывались» и никто не мог ему противиться, в том числе жена Дюрана…

Неизвестно, знал ли Дюма, что Дюран — русский агент, работавший на Бенкендорфа с 1833 года; его газета должна была противодействовать французскому «гнилому либерализму» (все познается в сравнении). Дюран, вероятно, искренне хотел, чтобы Россия с Францией сблизились, но был в душе бонапартистом (чего не одобряли его русские хозяева) и предрекал переворот в пользу Луи Наполеона; он рассказал Дюма, как хорош Николай I, предлагал съездить в Россию. Наконец прибыл Нерваль. «Он привез с собой название и идею пьесы. Я говорю идею, потому что Жерар понятия не имел, что такое план. Он ненавидел твердые очертания, дух его распылял мысли в газообразном состоянии… Я, любивший, чтобы все было логично и правильно устроено, ввязывался с ним в бесконечные споры, которые всегда заканчивались с моей стороны словами: „Мой дорогой Жерар, вы сошли с ума!“ А он улыбался своей мягкой улыбкой и говорил: „Вы не видите того, что я вижу, дорогой друг“. А я упрямился, мне так хотелось увидеть это нечто, что он видел, а я нет… И тогда он пускался в разъяснения деталей столь тонких, столь незначительных, что эти рассуждения казались мне подобными облачкам, которые ветер разгоняет в разные стороны и которые после того, как приобретут вид горы, равнины или озера, в конце концов исчезают и тают как дым». Тем не менее план составили.

Самым известным иллюминатом был немецкий студент Карл Занд, казненный в 1820 году за убийство писателя Августа Коцебу, который из ненависти к немецким либералам, симпатизировавшим Наполеону, стал работать на русскую разведку; но убили его не за это, а за то, что требовал ограничить свободу университетов. Поехали на место действия в Мангейм, осмотрели дом Коцебу, место казни Занда, его тюремную камеру, отыскали массу документов. Обоих авторов занимала фигура палача; пошли к палачу Видеманну, но оказалось, что Занда казнил его отец. 24 сентября вернулись во Франкфурт, распределили работу: четыре акта пишет Дюма, два — Нерваль. Заехали в Баден-Баден, 2 октября были в Париже и сели за дело. Ни Занда, ни Коцебу в пьесе «Лео Бурхарт» не будет (да, так работают писатели: два месяца копались в книгах и изучали жизнь людей, чтобы потом написать не о них), герой — профессор-либерал: став министром в германском княжестве, он идет на компромиссы с совестью, чуть не гибнет от руки студента и отказывается от политики, а студент убивает себя.

Жоли отверг пьесу: политика, надоело, не пропустят. А жить на что? Сели писать другую пьесу — «Алхимик», в стихах, по мотивам драмы «Фацио» англичанина Мильмана: человека несправедливо обвиняют в преступлении, ужасный финал заменили хеппи-эндом. Жоли понравилось, Нерваль был недоволен, решили, что «Алхимика» подпишет один Дюма, а с «Бурхартом» Нерваль делает что хочет. Театр «Пантеон» купил «Поля Джонса» и 12 октября поставил его с большим успехом. 8 ноября открытие «Ренессанса», «Алхимика» репетируют, «Бурхарта», переделанного Нервалем (по мнению критиков Пьера Тушара и Франсуа Рахье, к худшему: из политической драмы он сделал слащаво-любовную), принял «Порт-Сен-Мартен» (играли 16 апреля 1839 года, Готье хвалил, публике не понравилось). Кажется, выбирались из ямы… И той же осенью Нерваль познакомил Дюма со своим одноклассником Огюстом Маке.

Маке, старший из восьми детей бизнесмена, родился 13 декабря 1813 года в Париже, в 1830-м окончил лицей Карла Великого вместе с Нервалем, летом бегал по баррикадам, в 18 лет был зачислен в тот же лицей внештатным преподавателем истории, а в 1832-м в Сорбонне защитил докторскую диссертацию по истории театра. Мечтал писать, искусство любил больше науки, входил в группу молодых романтиков «Малый Сенакль» (группа Гюго — «Большой Сенакль»), публиковал стихи под псевдонимом «Огастус Мак-Кит». В 1833 году написал с Нервалем драму «Искупление» и романы «Рауль Спитен» и «Форт Диш»: пьесу не поставили, романы напечатали, но никто их не читал. В 1835-м, несмотря на увещевания отца, бросил преподавание и стал редактировать газету «Антракт», вскоре заглохшую, публиковал статьи о театре в «Парижской газете», с 1838 года работал в газете «Молодо-зелено». Исследователь Гюстав Симон, лично знавший Маке, в 1919 году издал о нем книгу «Дюма и Маке: история одного сотрудничества», юным он его не видел, но описал по чужим рассказам: благородный, пылкий мальчик, талантливый, но неуверенный в себе, внешне похож на д’Артаньяна: худощавый, усики, ясные светлые глаза. Маке предложил Жоли пьесу «Карнавальный вечер»: вдова Батильда влюблена в кузена покойного мужа, тот — в другую, а в Батильду — мужчина, с которым у нее была связь и который теперь ее шантажирует. Это не водевиль, а мрачная психологическая драма. Жоли отверг — нетеатрально. Нерваль предложил показать «калеку» Дюма — тот поправит. Маке согласился. Все соглашались: Дюма правил быстро, бережно, критиковал необидно, все сдавал в срок и своего имени не ставил; это считалось нормальным, ведь он брал за труд деньги. (Если работа занимала дня два-три, то денег не брал, и это тоже считали нормальным. Если не мог поправить — отказывался, после чего пьеса возвращалась автору, но в редких случаях он покупал ее «впрок».)